Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
Вот ведь увязался! Вацлав было решил, все уже на мази, – но нет, глядите! Очки на носу, нечесаные длинные волосы, третьего дня приехал автостопом… теперь, когда их танки убрались, они тоже ездят сюда туристами. Зачем? Знамо дело, чтобы клеить наших девушек!
Рыжая Камилла, впрочем, совсем не наша – хотя за англичанку Вацлав бы ее тоже никогда не принял. Что-то есть в ней славянское, не то овал лица, не то полные, ярко накрашенные губы… то и дело она подносит к ним тлеющую сигарету, через мгновение выдыхает тонкую струйку дыма, растворяющегося в прокуренном воздухе полночной пивницы.
– Я думаю, все не так, – говорит она. – Джеймс Бонд просто состарился. Манипенни умерла старой девой, Q живет бобылем на пенсии, ни с кем не видится и голосует за тори.
– А Бонд? – спрашивает Вацлав.
– Бонд давно в отставке, – говорит Камилла, – он тоскует и иногда путешествует по тем местам, где ему довелось поработать.
– Москва? – говорит русский.
– Бонд никогда не был в Москве, – кривится Вацлав. В отличие от русских он-то читал все романы Флеминга.
– Нет-нет, он ездит в какие-нибудь туристские места, – говорит Камилла, – куда-нибудь в Японию, на Гавайи, в Танжер… да хоть в Лас-Вегас. Он болен, у него… – Она поднимает худой палец с длинным ногтем, и Вацлав тут же говорит: У него рак! Камилла благодарно кивает и продолжает: –…И вот он лежит в гостиничном номере, пьет свой мартини с водкой, вспоминает старые приключения и грустит по временам холодной войны.
– Если он протянет еще пару лет, его рак научатся лечить, – говорит Вацлав. – Поверьте мне, я биохимик, знаю, что говорю.
– Биохимик, правда? – поднимает брови Камилла. – И когда вы разгадаете загадку вечной жизни?
Говорят, есть какие-то специальные методы, чтобы склеить девушку. Даже книги об этом пишут. Я, впрочем, книг не читал, у меня своя теория. Главное, чтобы ей было интересно. Тему надо правильно подобрать. Не о сексе, но о чем-то возбуждающем. Еще недавно хорошо шла революция, бархатная, как Velvet Underground, но нынче бархат потерся, утратил свежесть и сексапил.
Поэтому я говорю про биохимию. Невиданный прогресс. Решение социальных проблем. Генномодифицированные растения. Наука накормит всех. Прогресс даст новую пищу. В XXI веке никто не будет голодать.
И разумеется, гены, размножение, клонирование. Ничто, конечно, не заменит двух людей, которые любят друг друга и зачинают новую жизнь… и тут взять за руку и посмотреть в глаза с такой хитрой плутовской улыбкой: мол, я и сам понимаю, что смешно выгляжу, но не могу удержаться.
Но на самом деле я знаю: неважно, что говорить. Главное – у меня в голове. Нужно весь вечер представлять, как мы утром просыпаемся вместе. Не то, как я ее раздеваю, не секс, не поцелуи – нет. Для женщины главное – это утро завтрашнего дня. И то обещание, которое я безмолвно даю, – когда все уже закончится, быть нежным, как рассветный луч на бархатной девичьей щеке.
– Опять же – вечная жизнь, – говорит Вацлав. – Я уверен, в ближайшие десятилетия наука решит вопрос вечной жизни.
– Мне кажется, – отвечает Камилла, – много лет назад я уже слышала, что в новом веке наука решит все проблемы. Едва ли не тут, в Праге, на лекции одного профессора.
– Бессмертие вообще традиционная пражская тема, – подмигивает ей русский. – Философский камень и прочее…
– Вы знаете историю про князя Лукаша из Жижкова? – говорит Вацлав. – Он пил кровь девственниц, чтобы стать бессмертным.
– Знал бы он, как трудно нынче найти столько девственниц, – смеется Камилла, облизывая острым язычком алые губы. – Да и зачем вам бессмертие? К чему жить долго? Разве вы хотите знать будущее? – («Будущее…» – начинает Вацлав, но Камилла прикладывает тонкий палец к его рту.) – Может, сейчас самый счастливый момент в истории Европы? Стена разрушена, Великая Утопия повержена, морок рассеялся, кровавые революции сменились бархатными… разве вы хотите дожить до того дня, когда русские и немецкие танки снова будут утюжить дороги Восточной Европы, потому что мир выродил новую Идею, ради которой люди снова готовы убивать?
– Это уже невозможно, – говорит русский. – Франсуа Лиотар еще в семидесятые писал: Большие Нарративы мертвы.
– Большие Нарративы… гм… я люблю, чтобы нарративы были побольше, – игриво говорит Камилла (а Вацлав тем временем целует ее тонкие пальцы).
– Большие Нарративы, – неуверенно поясняет русский, – это, ну, такие глобальные теории всего. Когда-то это были религии – христианство, ислам и так далее. Они конкурировали, но их было немного. А после того как Ницше провозгласил смерть Бога, религии очистили площадку, и на их место пришли эти самые Большие Нарративы. Психоанализ. Марксизм. Фашизм. Научное мировоззрение и так далее. Но лет пятнадцать-двадцать назад они все скукожились, фактически исчезли. Так сказать, как призраки с первыми лучами солнца.
– Может, не исчезли, а отправились спать? – смеется Камилла. – Как вампиры? И ждут, пока солнце снова зайдет? Как людям жить без Больших Нарративов? Как без них они будут отвечать на вопрос: «Ты кто такой?»
– Я буду говорить: я просто человек, – говорит русский.
– Ты же не просто человек, – отвечает Камилла. – Как минимум ты – мужчина. Y-хромосома, борода, всякое прочее там, внизу… с девушкой не спутаешь. Вы оба за этим столиком, потому что вы мужчины, – но как ты объяснишь мне, чем вы различаетесь?
– Он – русский, – говорит Вацлав, на мгновение прекращая свои поцелуи.
– Мне это неважно, – говорит русский.
– Это потому, что вам, русским, нечем гордиться, – отвечает Вацлав. – Вы проиграли, и вам стыдно. А мы, чехи, победили и стали частью свободной Европы!
– Мы не проиграли! – возмущается русский. – Мы сами скинули наших коммунистов! И Россия тоже всегда была частью Европы!
Камилла смеется.
– Не ссорьтесь, мальчики, – говорит она, – и не спешите стать частью чего-то. Вы же там, внутри, потеряетесь. Растворитесь. Особенно если у вас нет своего, пусть даже не очень большого нарратива.
Русский подзывает официанта. Тот смотрит сонно и сурово, приносит еще пива и уходит, дважды чиркнув по бирдекелю.
Нет, не крашеная, точно. Цвет волос – свой собственный, наверняка. У рыжих особая кожа – тонкая, светлая, сухая. Я провожу языком по ладони Камиллы, и она чуть сгибает пальцы, легонько царапая щеку длинными ногтями.
Есть такие девочки – как кошки. Царапаются и мурлычут.
Я поднимаю глаза на русского: так и есть, он уже гладит левую руку Камиллы. Похоже, у него не хватает фантазии на что-нибудь оригинальное: он повторяет ходы за мной, как неудачливый шахматист.
