Бернард Вербер - Мы, Боги
Я освобождаюсь от его руки.
— Почему ты мне говоришь это?
— Удивительно. Я думал, что в Империи ангелов или в Эдеме страсти похожи на постепенно затухающее пламя. Но нет, есть ангелы и боги, которые продолжают любить. Это похоже на стариков, про которых думают, что они уже вышли из возраста, в котором влюбляются, а они вдруг заявляют, что разводятся и снова женятся. Тебе очень повезло, что ты влюблен.
— Не знаю.
— Ты страдаешь? Она тебя мучает? Но, по крайней мере, ты переживаешь сильное чувство. Я вспоминаю поговорку: «В каждой паре один мучается, а другой скучает».
— Это слишком упрощенно.
— Однако со многими это именно так. Страдает тот, кто больше любит, а тот, кто скучает, как правило, решается на разрыв. Но все равно… лучше тому, кто любит.
— Значит, тому, кто страдает.
— Да. Тому, кто страдает.
Мне приятно говорить со старым другом. Возможно, это связано с исчезновением Эдмонда Уэллса.
— Во всяком случае, — говорит он, — я, кажется, читал в «Энциклопедии», что страдание необходимо для того, чтобы идти вперед.
— Что ты хочешь сказать?
— Посмотри, как мы обращаемся с нашими смертными… Если говорить с ними по-хорошему, они не слышат. Без страданий они не понимают. Даже если умом они могут что-то понять, пока они это остро не почувствуют, телом и слезами, информация не дойдет. Страдание — это лучший способ ангелов и богов учить людей. Я раздумываю.
— Уверен, что развивая сознание, мы можем сделать наших людей лучше, не причиняя им боли.
— Ах, Мишель, ты всегда будешь утопистом. Возможно, именно это мне больше всего в тебе нравится. Но в утопии верят дети… Ты и есть ребенок, Мишель. Дети не признают боль. Они хотят жить в шоколадном мире. В вымышленном мире утопии, как Питер Пэн. Но синдром Питера Пэна — это психическое заболевание людей, которые не хотят расставаться с детством. Таких людей помещают в больницу. Потому что смысл Вселенной и траектории душ заключается не в том, чтобы оставаться ребенком, а в том, чтобы взрослеть… А быть взрослым означает принимать темные стороны мира и самого себя тоже. Посмотри на путь твоей души, ты каждый раз взрослеешь. Это благородный процесс, который не прекращается. С каждым этапом ты растешь и становишься более зрелым, и не надо поворачивать назад. Ни под каким предлогом. Даже во имя доброты и нежности…
Он смотрит на меня печально.
— Даже твоя история с Афродитой, ты живешь в ней, как в детской утопии.
Мы пересекаем более густой участок леса, и я понимаю, что голубой поток находится позади. Внезапно на горе вспыхивает и гаснет свет.
— Афродита тебя не любит.
— Что ты об этом знаешь?
— Она не способна никого любить. Никого не любя, она делает вид, что любит всех. Ты видел, какая она кокетка, она ласкает людей, гладит им плечи, танцует, бесстыдно садится на колени. А потом, если попытаться пойти дальше, она ставит перед тобой стену. Она упивается словом «любовь», потому что это чувство ей не знакомо. Впрочем, посмотри на ее жизнь: она любила практически всех богов Олимпа и сотни смертных. А в действительности она никого по-настоящему не любила.
Слова друга кажутся мне справедливыми. Богиня любви неспособна любить? Это напоминает мне карьеру врача в моей-последней жизни Мишеля Пэн-сона. Меня всегда удивляло, что медики выбирают специальность именно в той области, в которой у них самих проблемы. Люди, страдающие псориазом, выбирают дерматологию, застенчивые лечат аутистов, страдающие запором становятся проктологами. Я даже знал одного шизофреника, который стал… психиатром. Как если бы. леча самые тяжелые случаи, они помогали сами себе.
— Мы все инвалиды любви, — говорю я.
— Ты в меньшей мере, чем Афродита. Поскольку то, что ты чувствуешь и переживаешь, красиво и чисто. До такой степени, что даже не можешь на нее рассердиться, когда она уничтожает твой народ и ставит тебя в такое положение, что ты рискуешь быть исключенным из игры.
— Она сделала это, потому…
— Потому что она дрянь. Прекрати искать ей оправдания.
Мы идем, и я чувствую, что снова выведен из себя моим другом.
— Но знай, что я никогда не буду смеяться над чувствами, которые ты испытываешь к этой инвалидке сердца… Я считаю, что ты проходишь инициацию женщинами. И с каждым испытанием ты растешь. Ты неудовлетворен и несчастен, но ты являешься материей, которая работает. Это напоминает мне одну историю, которую рассказал мой отец.
При упоминании своего предка Франсиса Разор-бака друга охватывает ностальгия, но он быстро берет себя в руки.
— Это как анекдот. Если я хорошо помню, он сказал мне… «В 16 лет во мне начали играть гормоны. Я мечтал о большой любви. Я ее встретил, а потом девушка стала надоедливой, я ее бросил и стал искать другую, противоположность первой. В 20 лет я мечтал об опытной женщине. Я встретил ее, очень разбитную, старше меня. С ней я узнал новые игры. Она хотела продолжить опыты и ушла к моему лучшему другу. Тогда я стал искать ее противоположность. В 25 лет я мечтал о доброй девушке. Я ее встретил, но нам не о чем было говорить. Наша пара распалась. Я опять стал искать ее противоположность. В 30 лет я хотел, чтобы у меня была умная женщина. Я нашел ее, она была блестяще образованной, и я на ней женился. Проблема в том, что она была всегда не согласна со мной и пыталась навязать свою точку зрения. В 35 лет я думал о молоденькой девушке, которую я смог бы воспитать по своему разумению. И я ее нашел. Она была очень чувствительной и из всего делала трагедию.
Тогда я захотел зрелую женщину, спокойную, богатую духовно. Я нашел ее в группе занятий йогой, но она стала требовать, чтобы я все бросил и уехал с ней до конца жизни в индийский ашрам. В 50 лет я хочу от моей будущей спутницы только одного…»
— Чего?
— «…чтобы у нее была большая грудь!» Рауль хохочет. Я нет.
— Ах, инициация женщинами, говорю тебе. Они все прекрасные, сумасшедшие, наделенные интуицией, капризные, загадочные, надменные, требующие верности, ветреные, щедрые, собственнические, приводящие нас на вершину блаженства и отчаяния. Но при встрече с ними мы должны научиться понимать себя, а значит развиваться. Это как создание философского камня… который очищается, выпаривается, сублимируется, обугливается, но меняется. Единственная опасность в том, чтобы не зациклиться на одной и не прилипнуть, как муха к меду.
— Слишком поздно, со мной это уже произошло.
— Возможно, Афродита просто хочет преподать тебе урок — научить отказываться от того, что хочешь. Она хочет, чтобы ты понял, что нужно бежать от женщин… как она. Вот ее урок тебе.
— Я на это уже не способен, она — вся моя жизнь. Я склоняю голову, и Рауль снова обнимает меня рукой за плечи.
