Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень
Наконец Морозов вздохнул, приподнял голову, подобрал вожжи. Лошадь прибавила рыси.
— Вот гляжу я на тебя, Петр Иванович, и чего-то такого, как и внучка Шатрова, не могу понять-уразуметь, — промолвил Морозов.
— Чего же это?
— Н-но, пошевеливайся! — прикрикнул Устин на лошадь, повернул голову к Смирнову, оглядел его так, что Смирнову стало неудобно.
— Так что же все-таки непонятно тебе?
— Как тебе объяснить? Только ты не смейся. Может, я и глупый, как пень. Какая такая... как это?., закваска, что ли, в тебе? Жить тебе, по слухам, без веку год-полтора. Свое, слава Богу, кажись, сделал, теперь пенсию получаешь, хорошую, однако... Так какая такая сила? Или, попроще, какой такой смысл... ради которого ты... Э-э, черт! Слов не хватает.
Смирнов был удивлен, кажется, так, как никогда еще не удивлялся. Морозов говорил тихо, не торопясь, вдумываясь в каждое слово и точно каждым обжигаясь. Петр Иванович чувствовал, что Морозов действительно хочет докопаться до какой-то истины. Морозов, про которого только вчера Смирнов высказывал догадки, не иеговист ли он, не мракобес ли пятидесятник! Неужели... неужели с этой целью он поехал с ним? Если так, зачем ему, Морозову, эта истина? Раздумывая обо всем этом, Смирнов медленно говорил:
— Видишь ли... Иринка Шатрова, я думаю, все же понимает. Она еще молода, конечно, но...
— Хе... Значит, мне заново родиться надо?
— Да нет, не об этом я хотел. Ты задал такой вопрос, что сразу и не ответишь... И Федор вот твой знал...
Устин, видимо, замерзнув, плотно запахнул полы полушубка, наглухо застегнулся.
— Да, знал. Хороший человек был! — продолжал Смирнов. — А сколько их, хороших, перестало радоваться, погибло, не нарадовавшись жизнью. Вот чтобы не повторилось то, что с Федором, чтобы...
— П-понятно! — почти выкрикнул вдруг Морозов зло, со свистом взмахнул бичом, огрел лошадь. — Э-э, падаль облезлая, заснула совсем... Шевелись...
Устин стегал лошадь до тех пор, пока она не перешла в галоп. И только тогда успокоился, отвалился на заднюю спинку кошевы, тяжело задышал, будто погоняли сейчас бичом его самого.
И снова Петр Иванович безмерно был удивлен таким поведением Морозова.
Впрочем, и это удивление сегодня было не последним.
С четверть часа ехали в безмолвии. А потом Устин спросил:
— Как там наша Зинуха поживает у вас? Зинка то есть Никулина.
— Живет. Квартиру недавно помогли получить ей.
Петр Иванович сказал и пожалел: «Чего ради я объясняю ему все?»
— Ну как же... Слышали, слышали, — сказал Морозов. — Гляди, как бы с ней беды тебе не нажить.
— Какой беды?
— Да я так, Господи... — быстро проговорил Устин. — Я к тому, что они, Никулины, все какие-то... Антип сам придурок, всем известно. Клашка вон одержимая чем-то. Все Федьку моего ждет. Мне за сына лестно, конечно, но... Без малого ведь двадцать лет прошло.
— Так разве это плохо, что ждет?! Не каждая умеет...
— Оно все хорошо на время. А все же гляди с Зинкой-то. Уволил бы, да и дело сторона...
— За что же увольнять ее? Работает она хорошо.
Помедлив, Устин проговорил:
— Ну и ладно, коли так... Дело твое, понятно. Доведись до меня — я бы подальше от нее держался.
— Почему это? — Смирнов откинул воротник.
— То да се — не растолкуешь все, как говорит старик Шатров. Ребенка она имеет, а от кого? Непонятно. Квартиру отдельную заимела. Да... Женщина молодая, тело горячее. А от горячего — хе-хе! — лучше подальше...
— Ты думаешь, что говоришь?! — воскликнул Смирнов.
— Да шутя я, — сказал Морозов. Но через полминуты уронил еще раз свое: — Хе-хе...
Лошадь шла крупной и ровной рысью. Дорога стала наезженнее и чуть ухабистее. Вдали показались первые дома станционного поселка. Они будто всплывали из-за мглистого горизонта и покачивались, как поплавки на водной глади.
Неожиданно в сердце Петра Ивановича возникла режущая боль, и он даже вскрикнул, на какое-то мгновение потерял сознание и привалился к плечу Устина. Но тотчас пришел в себя и почувствовал, как Морозов отталкивает его со словами:
— Ты, оказывается, гнилей внутри, чем кажешься с первого взгляда.
Вот теперь в его голосе прозвучало незамаскированное, откровенное злорадство. Вот теперь Петр Иванович верил, что там, возле конюшни, разговаривал с Фролом Устин.
Лицо Петра Ивановича покрылось крупными каплями пота. Он лежал в санях, опираясь на левый локоть, чувствовал, как дрожит и слабнет его рука. Выезжая из «Рассвета», он надеялся, что припадок начнется не так скоро. И вот...
— Я уж наслушался сегодня... твоих речей обо мне, — сказал Смирнов, пересиливая боль. — Насчет собаки, в которую палкой... И что окочурился бы на полдороге... так не беда.
— Вот как! — воскликнул растерянно Устин и хлестнул лошадь.
— Не могу лишь в толк взять, с чего такая ненависть у тебя ко мне...
Морозов нервно рассмеялся, проговорил неловко, сбиваясь:
— Ты уж скажешь — ненависть. Оно, может, так... В общем, каждый вонюч в душе, если разобраться. Вот и я...
Сердце теперь рвало на части. Лошадь стремительно несла сани по улицам поселка, но Петру Ивановичу казалось, что они тащатся шагом и что он трижды успеет умереть, прежде чем они доедут до медпункта.
— Ты не притворяйся, — задыхаясь, проговорил Смирнов, — и объясни мне весь твой разговор с Кургановым у конюшни. Всю махинацию с этим сеном в Пихтовой пади объясни. И еще — что значит: «Если лошадь не идет в оглобли, ее кнутом по морде хлещут»? Что значит твоя угроза Курганову: «Я еще поговорю с тобою особо»?
— Объяснить?! — закричал вдруг Устин и повернулся к Смирнову всем телом. Под телячьей шапкой сверкнули черные молнии. — Нет, это ты мне объясни, об чем с Захаром вы вчера... Слышал ведь я его слова, что глаз с меня теперь не спустит. Тридцать лет копает все под меня, скрадывает, как зверя. Да чего меня скрадывать?! А теперь ты еще... роешься, как свинья под деревом! Ишь завел: «Откуда ты родом?» А тебе-то что? А тебе зачем?! Да и будто не рассказывал тебе Захар, будто не знаешь...
Устин, наклонившись над Смирновым, обдавал его горячим дыханием. Заросшее черными волосами лицо его было перекошено, кажется, вдоль и поперек.
Петр Иванович уже плохо понимал, о чем кричит Морозов.
Лошадь остановилась наконец возле медпункта. На низенькое крылечко вышел человек в белом халате, и Петр Иванович узнал молоденького врача Елену Степановну Краснову, которая недавно работала в районной поликлинике вместе с его женой, а нынешней осенью переехала на эту станцию.
До крови закусив губу, Петр Иванович полез из кошевы, собрав последние силы.
— Давай, давай, ройся! — еще раз крикнул ему в лицо Морозов, обдавая тяжелым запахом из заросшего черными волосами рта. — Захар вон, говорю, всю жизнь... А ты, я думаю, и подавно не докопаешься! Ты просто не успеешь... не успеешь, понятно?
