Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2013)
Еще одна причина, более понятная, — она жила „давно”. Она умерла 44 года тому назад, она для нынешних начинающих почти то же, что для нас был Фет. А ведь что я любил сказать о Фете, когда был двадцатилетним? Что он норовил на Пасху уезжать из деревни, „чтоб (по его словам) не христосоваться с мужичками”. Но допускаю, что не в последнюю очередь раздражение и враждебность вызывает то, что Ахматова не поддается представлению большинства о новаторстве, об авангардности”.
Это эссе, специально написанное для одной из традиционных встреч, ежегодно организуемых А. П. Жуковым у стен знаменитой “будки”, — публикуется в разделе “Чтобы жить и помнить…”. Вослед за ним идет статья Ефима Бершина о Юрии Левитанском и воспоминания: Виктора Куллэ о Льве Лосеве и Николая Березовского об Анатолии Кобенкове.
Георгий Орлов. Дневник дроздовца. Публикация и вступительная заметка Олега Макаренко. — “Звезда”, 2012, № 11, 12 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
“31. 03. 1919. <…> все поле очень густо и часто покрыто воронками, везде валяются осколки, ружейные гильзы, шрапнельные стаканы, еще кое-где лежат неподобранные трупы, по полям бегают раненые собаки и при орудийном выстреле или разрыве с лаем бросаются в стороны. Во время боев и передвижения пехоты по полям как угорелые носятся зайцы в большом количестве. Тут их очень много. Почти на каждом шагу встречаешь подземные норки и их обитателей — сусликов, которые, несомненно, здесь приносят большой вред посевам. Начался перелет уток, гусей, лебедей и дроф. Приятно было бы несколько деньков поохотиться и пострелять по птице вместо ежедневной стрельбы по людям.
В один из последних дней сквозь тучу совершенно ясно было видно два солнечных диска на порядочном расстоянии друг от друга. Я обратил на это внимание наших солдат, после чего один из них сказал: „Ну да так оно и должно быть: одно наше, другое большевистское”. Занятный все-таки народ, эти русские солдаты”.
Выдающийся просветитель, историк Гражданской войны, галлиполиец, талантливый строитель и инженер Георгий Алексеевич Орлов скончался в 1964 году в Швейцарии.
Ольга Седакова. Елена Шварц. Вторая годовщина. — “Вестник русского христианского движения”, Париж — Нью-Йорк — Москва, 2012, № 200.
“Но этой темы — анализа собственно религиозного содержания поэзии Елены Шварц и, в частности, ее горячего влечения-отталкивания с православием — я не собираюсь касаться в этих заметках”.
И тут же — сноска к “Примечаниям”. Приведу целиком.
“Не могу здесь от роли критика-аналитика не перейти к роли свидетеля. К моей великой радости, эта долгая история кончилась самым прекрасным образом. И с чудесами, которых Лена всегда страстно хотела. К дню ее отпевания в городе оказался священник из другого, далекого города, который ее когда-то крестил. Он участвовал в отпевании. Другой священник, из Измайловского собора, который много общался с ней последние годы (и над гробом рассказывал об их постоянных спорах), сказал замечательное слово о Елене, о ее поэзии, о ее даре русскому языку. Я испытывала огромное утешение и „двустороннюю” радость: наша Церковь в лице своего иерея нашла что сказать о прекрасном поэте, не занимаясь мелочным разбором ее „догматики”, — и Лена нашла это укрывающее крыло, которого так искала. Когда ее гроб выносили из собора, на крыльце они встретились с мощами Матроны, привоза которых она ждала последний месяц своей жизни. Но самым чудесным было ее лицо в гробу — это было лицо счастливого подростка, совсем не то, какое мы привыкли видеть в последние годы. „И сердце бьется, сердце рвется счастливым пойманным лещом” — вот что виделось на нем, первый свет еще детского вдохновения”.
Юхан Силласте. Плавильный котел истории. Записки лаборанта перестройки. Перевела с эстонского Лилия Соколинская. — “Вышгород”, Таллинн, 2012, № 5.
В конце 1970-х автор работал членом экспертной комиссии Госплана.
“Один случай дает представление о том, какая обстановка окружала нас. Однажды в госплановском коридоре подошел ко мне молодой человек, лицо которого казалось знакомым. Слегка заикаясь и краснея, он сказал: „Ребята (так тогда называли работников спецслужб) просили передать — когда Вы будете звонить домой, было бы хорошо, чтоб разговор шел по-русски, а то они не знают, на каком языке Вы говорите и где взять переводчика”. До такого безумия все-таки не дошло — с друзьями и семьей мы по-русски по телефону не говорили. А заинтересованным я посоветовал найти в Москве обучающихся в специальных учебных заведениях — комсомольских, партийных или в школе КГБ — приезжих из Эстонии: может быть, среди них найдутся желающие переводить наши разговоры. Еще я выразил удивление — неужели профессионалы, работающие в спецслужбах, не догадались, что люди, звонящие в Таллинн, говорят между собою на эстонском, а не на каком-нибудь африканском диалекте, к примеру, банту”.
Дмитрий Соколов. “Положение мое здесь очень сложное и трудное…”. А. В. Колчак в 1917 году. — “Посев”, 2012, № 9 (1620) <http://www.posev.ru>.
“Фактическое бессилие Временного правительства в борьбе с разложением и анархией, вкупе с фанатичной приверженностью ведущих его деятелей идеалам либерал-демократии (слепое следование которым в условиях ведущейся войны было поистине гибельным) — явились одной из главных причин растущей криминализации общества и распространения левого экстремизма. <…> Распространению левоэкстремистских настроений среди черноморцев способствовало прибытие в конце мая в Севастополь делегации балтийских моряков (многие из которых были попросту переодетыми в матросскую форму партийными функционерами), поведшей активную пропаганду анархических и большевистских идей. Поселились делегаты в хороших гостиницах и явно не знали недостатка в денежных средствах. Начались неподконтрольные властям и командованию ЧФ митинги, балтийцы стали разъезжать по всем кораблям, выступать на улицах, площадях. Агитаторы упрекали моряков: „Товарищи черноморцы, что вы сделали для революции, вами командует прежний командующий флотом, назначенный ещё царем. Вот мы, балтийцы, убили нашего командующего, мы заслужили перед революцией и т. п.””.
Вечером 9 июня Колчаку пришлось уйти. Кстати, когда в те дни ему предложили сдать холодное оружие, он бросил его в море; а в конце месяца, уже в Петрограде, Союз офицеров поднес адмиралу за мужество и патриотизм “Оружие храбрых”, золотой кортик.
На следующее же утро, 10-го, узнав по агентурным каналам об отставке Колчака, немецкий крейсер “Бреслау” провел успешную атаку, высадил десант и с пленными да трофеями вернулся к себе на базу. Боеспособность Черноморского флота упала до нуля. Впрочем, Колчак все равно уже ничего не смог бы сделать.
Владимир Старовойтов. Это моя земля. — “Сахалинский альманах”, Южно-Сахалинск, 2012, № 1.
В. С. — известный дальневосточный художник, родился на Сахалине; его эссе начинается с того, что он получает предложение: начать работу над иллюстрациями к чеховскому “Острову Сахалину” и книге Власа Дорошевича “Сахалин (Каторга)”.
“Я рисую картинки про сахалинскую каторгу. Для всей России Сахалин остаётся за пределом интереса. А ведь это мой рай, моё детское блаженство. Там где-то, в сизых небесах, и бабка, и мама, и батя, и брат. Солдатские и каторжные души. Я думаю о них, и ясная картина, не светлая, но ясная, понятная, перед глазами моего ума встаёт. В простоте, и пестроте, и тонкости, и толщине. В пластах рыжих и белых, черных и красных глин. Там растворяется без следа плоть моих предков. Это моя земля, но мы уже не нужны друг другу.
Антон Павлович, по всей вероятности, не владел основами марксизма-ленинизма — он людей еще жалел. А больше ничего, пожалуй, и не мог. У доктора не было рецепта от нашей дурости, да и от своих болячек у него не было рецепта. Сахалин его угробил, меня породил. Тут большая экзистенциальная разница. Он в тридцать три перестал что-либо понимать и чему-либо радоваться, а только выл и выл во всех своих смешных комедиях. А я в свои 66 окончательно свихнулся и тоже завыл. По чём вою? По гибели Помпей и Геркуланума. Только наш пепел ничего не сохранит. Иссыхает кровь, испаряется тело, каменеет душа. (Бессмысленный высокий стиль. Антон Павлович, бедный, не зря боялся в него впасть. Он чувствовал, как империя погружалась в шлаки. Шлак — человеческий отброс, то, во что превращается жертвенная скотинка.)
Для нас каторга — дом родной. В громадной пустыне России для нас не нашлось и не найдётся другого родного места. Сахалинцы, только они любят этот остров. Всю грязь бараков, каторги мы тянем на себе, не замечая, и детям передаем. Водкой, блевотиной, бессмысленной злобой к ним, чадам своим, к себе, к земле. Вот звонок подруги из Москвы. Пьяным голосом поздравляет с Рождеством, не называя этот день праздником, а просто повторяет: „Я тебя люблю, Старый”. Хлынуло ванинским и сахалинским розливом. Если женщина говорит пьяным голосом — это каторга. Это её голос”.
