Скарлетт Томас - Корпорация «Попс»
— О'кей, — говорю. — Похоже, и впрямь будет интересно.
— Есть только один момент: поправишься к субботе?
— К субботе… Э-э, да, пожалуй. Черт возьми, сегодня только вторник. Если я не поправлюсь к субботе, точно сдохну. Да, конечно, я очухаюсь.
Следующий час или около того Дэн объясняет, как измерять азимут азимутальным компасом, а потом — как с помощью этих данных грубо набросать на карте свое местоположение. В субботу мы теоретически не потеряем берег из виду, и вся фишка будет в том, чтобы отыскать реальные ориентиры, соответствующие обозначениям на бумаге. Мы планируем заплыть в некую Стартовую Бухту. Приметными ориентирами, согласно карте, будут Дартмутский дневной триангуляционный знак, маяк Стартовой Бухты, шпиль церкви в Стоук-Флеминге — это ближайшая деревушка, — и коттеджи работников береговой охраны, где, судя по всему, вырос Дэнов отец.
— А как я пойму, что выбрала нужный ориентир? — спрашиваю я.
— Я помогу, — говорит Дэн.
Я всматриваюсь в огромную карту. На ней обозначены несколько «кораблекрушений». Наверное, затонувшие суда — нынче они представляют опасность, сходную со скалами: темные груды под водой, которых попросту не видишь — а потом уже слишком поздно.
— Что делать, если заплыл куда-то в первый раз, а на борту нет никого, кто знает местность, и ты не можешь понять, где какой из шпилей?
— Э-э, пытаешься угадать и надеешься на лучшее. Или используешь другой ориентир, который легче идентифицировать. Маяк, например, или дневной триангуляционный знак ни с чем не спутать.
— О. Хорошо. — По-моему, не самая надежная система.
Судя по всему, определив свой ориентир, дальше делаешь так: направляешь на него азимутальный компас и смотришь в дырочку, устанавливаешь азимут. Скажем, он равен 19 градусам на северо-запад; берешь линейку с колесиками и кладешь на карту так, что край проходит через отметку 19 градусов на северо-запад на розе ветров, потом катишь линейку через обозначение ориентира и, наконец, чертишь линию. Теперь ты знаешь, что находишься где-то на этой линии.
— Ага, а потом устанавливаешь азимут по другому ориентиру, и выясняешь, что находишься на пересечении линий! — восклицаю я с торжеством.
— Нет, Батлер. Ты производишь еще два замера, что дает тебе треугольник. Значит, ты где-то у него внутри.
Он демонстрирует разные выдуманные азимуты и рисует карандашом на карте маленький треугольник.
Но мне как-то неуютно. Уж конечно, цель — найти одномерную точку, определенность посреди моря, никак не расплывчатую двумерную фигуру! В треугольнике — куча точек, целая бесконечность. Что, если у тебя получится прямоугольный треугольник с длинами катетов 1 и 1? Гипотенузу можно будет вычислять бесконечно! В квадратном корне из 2 бесконечно много знаков после запятой, это все знают. (По крайней мере, никто не видел, чтобы они заканчивались.) Но квадратный корень, который никогда не заканчивается, в открытом море может принести лишь опасность. Вот в чем, наверное, разгадка Бермудского Треугольника. Неудивительно, что в нем можно потеряться, и никто больше никогда тебя не увидит. Вот что получается, если запутаться в бесконечности.
Как бы то ни было, теперь до меня дошло. Строишь свой треугольник, убеждаешься, что в нем/рядом с ним нет ни скал, ни обломков кораблекрушений, а потом говоришь капитану, по какому азимуту плыть, чтобы попасть куда нужно и избежать при этом скал/обломков/отмелей/рифов. Дальше Дэн принимается объяснять, как читать карты приливов и как определить, будет ли над некоторыми скалами достаточно воды. В моем мозгу свершается фазовый переход от поглощения к отталкиванию.
— Хватит! — говорю я, сжав голову руками. — Оставь это все здесь, я попрактикуюсь сама. У тебя есть какой-нибудь справочник, чтобы сверяться?
Оказывается, есть. Я спасена.
— Может, принести нам по чашке чая? — говорит он.
— Да. Зеленого, пожалуйста.
Он топает на кухню, а я тем временем пытаюсь поаккуратнее сложить навигаторские приборы на кровати. Внезапно понимаю, что не учла своего стремления прибираться, когда вчера искала себе снадобье. Но, с другой стороны, я всегда такая, поэтому, возможно, это не имеет значения.
Минут через пять Дэн возвращается с двумя кружками, от них поднимается пар.
— Ну, а видео ты посмотрела? — спрашивает он, кивнув на видак и телевизор.
— Да, — говорю я. — Ну, справилась с двумя документалками. А сколько их вообще?
— Четыре. — Он смеется. — А ты обратила внимание на ту часть, где «Полосатика» вешают на люстре? Из-за него случилось настоящее представление.
— Представление?
— Ага. Эстер дико взбесилась.
Я нахмуриваюсь:
— Эстер? Почему? Что произошло?
— Ну, когда мальчишки в документалке начали кричать «Убить медвежатину, убить медвежатину!», Киеран и еще пара ребят к ним присоединились, просто в шутку. Тогда ребята из отдела плюшевых игрушек, ну эти, из Скандинавии…
— Митци и Ниила?
— Да. В общем, они велели Киерановским заткнуться. Они создали дизайн «Приятелей Полосатика» и сильно расстроились. Ну, потом мы вышли на перекур, Митци там стоит, вся из себя расстроенная, Ниила ее успокаивает, а Эстер к ним подходит и такая: «Как вам не стыдно распускать нюни из-за какого-то куска дерьма, сделанного в Китае рабским трудом?!» А потом давай грузить Митци — мол, все «попсовские» плюшевые игрушки делаются на потогонных фабриках в Китае и Юго-Восточной Азии. Тут Митци прямо разревелась, и твоему парню Бену пришлось увести Эстер в сторонку. После этого она как заведенная болтала про жуткие условия на этих фабриках. Да как там людям платят меньше доллара в день, да как они регулярно лишаются рук и ног, ля-ля-тополя…
Думаю, если бы я лишилась руки или ноги, я бы не стала добавлять к описанию «ля-ля-тополя».
— А это правда? — говорю я. — Мне казалось, наши игрушки не делаются на потогонных заводах. Я думала, у нас такая политика…
Дэн пожимает плечами:
— Скорее всего, правда. В смысле, это было бы экономически оправданно. Но так подходить, как Эстер, — слишком упрощать, нет? Мы же не знаем, как оно все на самом-то деле. Это хорошо, что в каком-нибудь Китае у людей есть работа. А что нам делать? Отобрать ее у них?
— Ну не знаю, — говорю я. — Если это правда, я на стороне Эстер. Это действительно неэтично…
— Кто сказал, что неэтично? Наверняка в таких странах можно жить по-королевски на доллар вдень, — говорит Дэн. — В смысле, ты же не станешь платить человеку тридцать тысяч в год за то, что он будет делать игрушки на китайской фабрике? Нужно же реально подходить.
— Однако доллар в день — это где хочешь гроши, — возражаю я. — И в любом случае, чего хорошего, если люди на этих фабриках регулярно лишаются рук и ног? Видимо, они чувствуют, что не могут там не работать. Наверняка у них нет выбора.
— Выбор всегда есть, — говорит Дэн. — Люди всегда могут решить не работать на этих фабриках.
И что дальше? Лишиться крова, лишиться единственного источника дохода? Всегда легко сказать, что кто-то должен бросить свою работу, пока не задумаешься — а сам бы ты бросил? Я думаю про Дэна, его ипотечный кредит, его членство в спортклубе и его автомобиль. Легко ему будет от них отказаться? Добавьте к картине беременную жену, повышение процентов за кредит, и у вас вдруг образуется ситуация, когда потерять работу означает потерять все. Представьте, каково сказать беременной жене — мол, нам придется съехать из нашего личного дома на юге Лондона, где мы вместе с тобою выложили паркет, и арендовать взамен какое-нибудь дешевое жилье, с ужасными коврами и слащавым хозяином, который каждые полгода заявляется, чтобы осмотреть помещение, и может вышвырнуть нас, предупредив всего за два месяца?
Но люди не ставят себя на место работников китайских фабрик. Я помню, один из моих любимых писателей сказал: порою мы смотрим на старые надгробные камни и понимаем, что вот этот младенец умер в полгода, а этот — в девять месяцев, — иногда по несколько детей в одной семье! — и думаем, что эти потери причиняли родителям не такую уж сильную боль, потому что случались часто, да и не у нас, в конце концов, и притом вон как давно. Мы думаем, что эти далекие для нас люди были «привычны к этому», им было не так больно потерять ребенка, как было бы нам. Но тем самым мы дегуманизируем этих людей. Конечно, боль точно такая же. Представляя трудяг-китайцев странными существами, которые, возможно, живут по пять-шесть человек в комнате, едят в основном рис и довольствуются теми ошметками, что швыряют им компании, эксплуатирующие их труд… представляя их такими и думая, что даже эти воображаемые, экзотические карикатуры довольны тем, что имеют… Ну, это ведь та же дегуманизация, разве нет?
И вдруг я вспоминаю кое-что еще. Поговорку. Откуда она всплыла? По-моему, давным-давно ее любил повторять отец моего экс-бойфренда. Он говорил: «Берегись дешевизны. Покупая дешевое, ты крадешь чей-то труд».
