Патрик Бессон - Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи
Я потерял Алин. Бюль потеряла отца, которого так любила. Возможно, мы вместе состаримся, только я — раньше.
Ну вот я и поведал вам о нашем общем крушении. Моросит холодный дождь, оставляя легкие стежки на стеклах окон. Я приготовил горячий бульон. Сейчас пойду на поиски Пузырька. Все тем же долгим вечерним маршрутом: «Овернский вулкан», «Попугай», «Ночная птица», «У Али»…
Уже стемнело. Бюль всегда боится конца дня.
Andre Laude «Bulle» © Le Monde, 1983 © М. Кузнецова (перевод), 1990Поль Гимар
МОЛОДЫЕ ВДОВЫ
Памяти Жана де Лафонтена
Стоял прекрасный ноябрь, бесспорно, самый прекрасный за последние сорок лет. Тот день, двадцатое, был самым прекрасным из всех дней месяца, а каких только, господи боже, соблазнов не таит в себе прекрасный ноябрьский день! Никогда еще в квартире не было так тепло и так спокойно. Да и обеим молодым женщинам нечасто случалось быть более спокойными и более красивыми. Чтобы такую гармонию нарушить, требовалось не меньше, чем большое несчастье. Это и был тот самый случай. Для обеих молодых женщин истекали последние минуты дня, который они еще полагали прекрасным, хотя несчастье уже произошло и отдаляла их от него лишь очень небольшая дистанция неведения. Позже и одна, и другая будут говорить, что временами их охватывало тревожное предощущение беды, но, как это всегда бывает, все обнаружилось после случившегося. На самом же деле обе молодые женщины, ни о чем дурном не думая, наслаждались моментом, упиваясь словами любви, доставленными им от далеких мужей авиапочтой.
— А что такое Тапажос? — спросила Элен.
— Река, — ответила Анна. — Роже пишет, что им пришлось переходить ее вброд, так как мосты унесло…
— Да, — сказала Элен, — Пьер описывает это на следующей странице: «унесло в половодье, что вовсе не облегчает нашего продвижения вперед. Роже считает, что надо все бросать, если еще неделю мы не найдем развалин».
— Ой, — вздохнула Анна, — хоть бы они все бросили и вернулись. Нельзя же вечно кормить москитов и каждый день делать по тридцать километров в условиях…
— По двадцать, — возразила Элен. — Пьер пишет: «Мы делаем по двадцать километров в день в условиях…»
— А Роже пишет «тридцать километров», — повторила Анна.
— Так ведь он на десять лет старше, — сообразила Элен. — Двадцать плюс десять — это тридцать: счет правильный.
Дикторша телевидения вполголоса выводила свою любимую арию: она читала метеосводку бюро прогнозов по стране. Если бы молодые женщины прислушались, они действительно могли бы испытать тревожные предощущения, о которых будут упоминать позже. В сообщении говорилось, что тот день был последним прекрасным днем необыкновенно прекрасного ноября, бесспорно, самого прекрасного за последние сорок лет. Так вот, зона очень низкого давления, расположенная над Шотландией, должна была переместиться и обрушить на Францию холодный и влажный северо-восточный ветер. Той же ночью воздушные потоки с берегов Атлантики грозили низкой облачностью и ливневыми дождями, на западе предполагался туман и моросящий дождь.
Но дурные вести долетали только до одного уха из четырех. Остальные три были мобилизованы на слушание (с купюрами) старых писем, помеченных штемпелем Мато Гроссо и полученных не одну неделю назад, писем, повествовавших о любви, страданиях, трудностях, опять о любви, отчаянии, надежде и опять о любви.
— «Для этого времени года здесь слишком влажно, — прочла Анна. — Если за две недели мы не найдем развалин, то Пьер считает…»
— Вообще говоря, — сказала Элен, — если они еще затянут с возвращением, то найдут две развалины здесь.
— «Вчера я поймал бабочку, — прочла Анна, — и надеюсь привезти ее тебе; у нее темные крылышки, они такого цвета, как бывают твои глаза, когда…»
Дальше Анна не читала; она ворковала, или, если угодно, токовала, заменяя многие слова стыдливыми «и так далее» и зарываясь в подушки, как тетерочка на жнивье.
Элен улыбнулась. Каждая из них получила по три письма, и Элен, в свою очередь, выяснила, что у лианы листья такие же бархатные, как у нее, то есть у Элен, кожа, когда… Завидовать друг другу им не приходилось, и даже сердца у них одинаково (легонько) сжимались при мысли о том, какое огромное расстояние давно разделяет отправителей и получательниц этих писем, разбросанных сейчас по ковру в этой уютной и тихой комнате, где все так хорошо!
— Как странно, — сказала Анна, — странно думать о мужчинах, которых мы, хоть они нам и мужья, толком не знаем. Мы стали женами двух лекторов, они были великолепны в зале «Плейель», а на кого похожи сейчас, обросшие, все в ссадинах и царапинах…
— А уж это, моя милая, — сказала Элен, — такая у них работа. И за двадцать тысяч километров они от тебя или в соседней комнате, — дела не меняет; как бы там ни было, а мужчины всегда живут двойной жизнью. Из трех женщин две (третья — просто клуша) умирают от желания узнать, каковы их мужья «на работе», но не тут-то было…
— Хм, — вздохнула Анна, — мне бы очень хотелось, чтобы работа Роже была в соседней комнате!
— Письма написаны три месяца назад, — сказала Элен, — еще две недели, и…
Рок избрал именно эту минуту, чтобы объявиться в невыразительном облике комментатора теленовостей:
«Из Белема сообщили, что экспедиция братьев Шове внезапно оборвалась трагедией. Как известно, Пьер и Роже Шове отправились изучать район между реками Арипуаном и Журуэной. На лагерь наших соотечественников ночью напало индейское племя, доселе не вступавшее в контакт с цивилизацией. Чудом спасшиеся носильщики экспедиции рассказали, что один из братьев — увы! — убит, другой взят в плен индейцами, похожими на известных Живарос. Вот последние фотографии двух путешественников…»
Жак Гайяр-Лабори обрадовался, что из-за скопления машин ему не удастся поставить свой «моррис» возле дома № 7 по улице Бо-зар, куда его отправили с поручением… ну и поручение же, и почему только на него навесили эту неприятную обязанность? Хорошо еще, что эта мучительная встреча хоть немного оттянется, пока он будет искать место для стоянки, ведь встреча будет неизбежно мучительной — положение-то щекотливое, да, да, это именно то слово, и к тому же все это весьма тягостно: непонятно, что изображать на лице, какую занять позицию, тем более, дело-то, с точки зрения закона, очень непростое, тут неизбежно возникнут осложнения, а «я в это дело по уши завязать не желаю», — подумал он, поворачивая на улицу Бонапарта, к набережной, — «но и грубияном прослыть тоже бы не хотелось».
Как и многие молодые люди его круга и его возраста, Жак Гайяр-Лабори, помечтав о карьере дипломата и попробовав себя в общественных науках, оказался перед выбором: страхование или автомобильная индустрия. В данный момент он почти жалел, что избрал страхование (Контора «Лабори и Бошан», солидная фирма, прекрасное бюро, роскошная мебель от Кнолля и так далее) вместо того, чтобы объединиться с одним из своих родственников по фамилии Дьелафуа и войти в директорат агентства Альфа-Ромео-Париж (солидная фирма, ультрасовременный гараж, прекрасное бюро, роскошная мебель от Кнолля и так далее).
«Гарантировать двести тысяч франков в подобном случае — это много, — размышлял он, — но, в конце концов, страховая фирма должна когда-то рисковать. В любом случае, — подумал он, ставя машину на углу возле института, — речь идет о двух разных контрактах, а не о какой-то общей страховке, и (стоя на пороге дома № 7, он мобилизовал всю силу духа) главное — это выяснить, КТО умер. Хотя (он уже звонил в дверь квартиры) мы оказались в ситуации парадоксальной, да, да, парадоксальной, — это именно то слово, если не сказать больше».
— Жак Гайяр-Лабори из Конторы «Лабори и Бошан», мое почтение, мадам!
— Добрый день, мсье, — сказала Анна. — Входите же, будьте так добры.
Жак Гайяр-Лабори был поражен тем, как легко встретили его в этом доме. Он очень боялся беседы наедине с новоиспеченной вдовой. Соболезнования застряли у него поперек горла. Молодая женщина, сидевшая против него в рыжем костюмчике из ангорской шерсти (узкая юбочка и свитерок под горло), с совершенно невозмутимым лицом, на котором светилась дружелюбная улыбка, никакого сострадания, даже светского, вызвать просто не могла.
— Долг мой, — произнес посетитель, — встретиться с обеими мадам Шове по поводу трагической истории…
— Я — мадам Роже Шове, — сказала Анна.
— О!.. О! — на разные лады несколько раз произнес Жак Гайяр-Лабори, потому что безмятежность собеседницы совершенно выбила его из колеи…
— Я подозреваю, — сказала Анна, — что вы хотите поговорить с моей свояченицей, мадам Пьер Шове. Она придет сюда с минуты на минуту.
— Но, — сказал молодой человек, — то есть я хочу сказать, что те, кого я представляю, оказались в ситуации… щекотливой, да, пожалуй, это подходящее слово, так как страховка, вы это, конечно, знаете…
