Антон Уткин - Крепость сомнения
– И что же они сказали? – спросил Завада упавшим голосом.
– Сказали, – возбужденно заговорил Тимофей, – что здесь академики живут, делают в шляпах дырки, чтобы связь с космосом была. Сказали, что все они сюда собрались, что центр страны сюда перемещается.
– Какой центр? – испуганно пробормотал Завада. – Куда перемещается?
– Духовный. – Тимофей почти со злостью выговорил это слово.
– Вот идиоты, – молвил Завада, успокаиваясь. – Впрочем, спорить не стану – место портится. Совсем уже не то, что было лет пять назад. Hе поверите – какая была прелестная глухомань. Даже туристы стороной обходили.
– Да, но шляпа-то дырявая, – возразил Тимофей с какой-то безумной надеждой, как приговоренный к смерти, стоящий на эшафоте и увидевший вдалеке на дороге облачко пыли.
– А у вас вот накидка дырявая, – парировал Завада.
– Это я сигаретой прожег.
– А шляпа из соломы сделана – растрепалась, – так какая разница?
Тимофей, конечно, отлично понимал то, о чем толковал ему Завада. Hо он испытывал такое тоскливое разочарование, что просто отказывался верить, что легенда от него ускользает. Остаток вечера он бродил по подворью, заглядывал в сказочные, усатые домики, словно рассчитывал там, в полумраке, ухватить попрятавшихся академиков и вытащить их из темных углов на божий свет.
– Да ведь не от мира бегут, – усмехнулся наблюдавший за ним Завада. – От людей.
Тимофей хмуро молчал. В который раз обступила его страшная материальность мира. Там, где мерещилась сильфида, всего лишь ветер возмущал занавеску. Очертания неизреченного оказывались всего лишь причудливыми тенями все тех же хорошо известных деревьев.
Hа какое-то время, во время этой беседы, которая так его отрезвила и разочаровала, он забыл, зачем, собственно, он сюда приехал. «Лавка вредностей» – прочитал он табличку у входа в одно из помещений.
– У вас тут живет один человек...
– Живет, – облегченно подтвердил Завада, довольный тем, что хоть чем-то может угодить своему собеседнику. – Хотите его увидеть? Он сейчас на кладбище, тут недалеко.
– Кто-то умер? – спросил Тимофей, стараясь из деликатности вложить в свой голос толику сострадания к неведомому покойнику.
– Да, – спокойно ответил Завада. – Атон сегодня утром умер. Захлебнулся. Поздно его вытащили. – Он помолчал, закуривая «Приму». – Сейчас он его похоронит, а потом чай будем пить.
* * *
Небольшая поляна около речки была покрыта погребальными курганами. Словно армия мышиного короля вела здесь затяжные, тяжелые бои и понесла огромный урон. Это было мемориальное солдатское кладбище в мышиной миниатюре. Все до единого холмики венчались крупными, гладкими речными голышами. Почему-то Тимофей вспомнил сардинский крестик, купленный Ильей в Севастополе, и ему стало казаться, что это итальянское кладбище, кладбище итальянских мышей.
Сутягина Тимофей увидел сразу и сразу узнал. Особенно забавным было то, что в руках тот держал ту саму шляпу колокольчиком, которая в свое время принесла ему всеуниверситетскую известность. Тут он обернулся и столкнулся взглядом с Тимофеем. Hесколько секунд лицо его не выражало ничего. Бархатные, византийские глаза бесстрастно смотрели на Тимофея. Hо вот они напитались темнотою, потемнели еще больше, и на лице его неопределенной гримасой отразилась работа мысли.
– В университете вместе учились, – сказал Тимофей, не отводя взгляда от лиловой шляпы.
– Теперь вспоминаю, – ровным, бесстрастным голосом сообщил Сутягин.
– Надо поговорить, – сказал Тимофей, отрешаясь, наконец, от шляпы, и помотал головой, словно стряхивая наваждение.
Сутягин, свершив странный обряд, казался возвышенно печален и тих, словно схоронил близкого друга. Он водрузил на голову шляпу и тут же стал похож на гигантского гнома. И шагал он так широко и так прочно ставил ноги, что воплощал собою исключение из гномических правил и параметров, казался казусом общегномического бытия, величайшим великаном всех мировых гномов.
«Господи, – думал Тимофей, – да это чучело сутулое!» Сложно было вообразить, что этот одичавший человек ходил когда-то по московским улицам, читал Витгенштейна, летал в Париж и в Вену. «Кто же живет за нас?» – удивленно подумал Тимофей, оглядывая этого человека, пытаясь поймать эти непроницаемые глаза. – Hет, в самом деле, кто за нас живет? Мы вмешались в жизнь целых народов, а ведь они умели с ней обращаться. А мы? Мы-то умеем?»
Hа мгновение им овладела шальная мысль распорядиться чужой судьбой. Он положил руку на грудь и нащупал Алино письмо, и опять пальцы его легли на непонятное утолщение. И тут его осенило: «Деньги! Это же деньги». Но все же он выговорил раньше, чем это для себя наметил:
– Сириус.
– Что – Сириус? – не сразу понял Сутягин.
– Тебе просили передать, – пояснил Тимофей. – Это слово. Си-ри-ус.
– А-а, вот оно что, – протянул он, и на лице его появилась озабоченность. Тимофей молча любовался достигнутым эффектом. Сутягин зачем-то дунул на могилку Атона и зашагал в сторону человеческих построек.
* * *
Выспавшись в карликовом домике с усами из антенной проволоки, Варвара немного пришла в себя после всех приключений и отправилась помогать Заваде готовить ужин. Тимофей все это время посиживал на пнях, на стволах, издали наблюдая за Сутягиным. Он старался угадать, прочитал Сутягин письмо или нет, хотя вроде бы ясно было, что не мог не прочитать. Однако адресат сохранял нечеловеческую невозмутимость, и она ставила Тимофея в тупик. И на лице его задержалось мучительное выражение. Словно он спрашивал мысленно: а ну скажи, что ты знаешь такое, чего я не знаю? Hо ответы, мнимые или действительные, были самые простые и поэтому совсем непонятные: то да се.
В кухонном простенке висел календарь, изображавший огромных рептилий, раскрывших навстречу друг другу зубастые пасти. Казалось, они смеются какой-то остороумной шутке, которую только что услышали от проглоченного на двоих существа.
– Какие страшные крокодилы! – воскликнул Тимофей, испуганно взирая на календарь. После увиденного он уже не больно следил за своими речами.
– Да уж, – вяло согласился Завада, словно и в самом деле устал бояться этого нелепого изображения.
– А что это такое – «Глюк»? Чем вообще вы тут занимаетесь? Конопля-то на огороде растет?
– «ГЛЮК» надо понимать так – Горный Лагерь Юного Костровика, – возразил Завада обиженным тоном. – Понимаете? При чем здесь конопля?
– Кажется, да, – сказал Тимофей.
Сутягин все молчал, долго и тащательно размешивал сахар, потупив взоры в маленький водоворот своей кружки. Хотел что-то спросить, но так и не спросил.
В сенях Тимофей споткнулся о ведро, до половины полное водой и снабженное деревянным мостиком. Мостик опрокинулся, и сухарик, лежавший на его краю, оказался в воде. Видимо, это ведро-капкан и послужило и причиной, и местом гибели злополучного Атона.
Сутягин вышел следом и уселся рядом с Тимофеем на ствол поваленного бука.
– Хорошо у вас тут, – заметил Тимофей. – Спокойно.
– Да уж, – согласился Сутягин. – Форт «Безмятежность».
Тимофей вздрогнул и пристально посмотрел на Сутягина.
– Откуда это название?
– Да ниоткуда. Так, в голову пришло.
Солнце катилось за гору, и они смотрели, как быстро, неумолимо наползают тени на бугристые поляны. Ниже их в долине над речкой туман собирался в копошащееся облако.
– Ну, что скажешь? – с наигранной веселостью спросил Тимофей.
– Все, – охотно пообещал Сутягин.
На историю собственной жизни он потратил ровно столько времени, сколько потребовалось солнцу, чтобы коснуться нижним краем гребенки растущих на вершине хребта буков, – дальше пошли комментарии.
– Я в детстве жил на Рублевском шоссе. Березовые рощи – и уже Кольцевая, а там деревня. Черепково называлась. И вот оттуда нам молоко возили. Дедушка один возил на телеге. Утром так часов в восемь слышишь под окнами: цок, цок. Выглянешь в окно: деревья зеленые, птички поют, и телега едет, бидоны блестят, он сидит боком, спиной к окну, в руках вожжи. И лошадка такая гнедая, веселая. С челкой. Глянешь на него, и опять спать. А копыта так: цок, цок. Все тише, тише... Вот это и было счастье.
Сначала Тимофею казалось, что Сутягин над ним издевается. Он не сводил с него подозрительного взгляда, но тот невозмутимо продолжал:
– Все согласились платить бандитам, терпеть этих чиновников, терпеть, что зарплату не платят, пенсии эти смешные терпеть. Ну ладно, стариков оставим. Но у них же дети, взрослые дееспособные люди. Достоевского, небось, читали. Визбору подпевали... Все, все согласились играть по этим правилам. И зажила наша незлобивая родина по законам зоны. За это, что ли, боролись? Можно же было все это бойкотировать. Кто испугался, кто не захотел шанс упускать. Ну правильно, – возразил он сам себе, – живем-то один раз. Да и голова одна.
