Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй
— Ко всем у нее есть претензии, кроме воров, — реб Авром-Шая не смог удержаться от смеха, чем вызвал еще больший гнев у жены.
— Ты виноват! — заявила она и, водя пальцем правой руки по левой ладони, принялась доказывать. Он уходит рано утром на молитву, когда она спит как убитая, устав от преследующих ее бед. Вот воры и выбрали время, когда он уходит, и взломали лавку, пробив дыру в стене. А если бы он не уходил так рано на молитву, ничего бы не случилось. Раввинша принялась жаловаться гостю на своего мужа, который велит ей закрыть лавку, тогда ей меньше придется выплачивать. А что она будет делать? Сидеть, сложа руки? Не дождутся этого ее враги-оптовики! В эту минуту в лавку зашла покупательница. Раввинша Юдес бросилась к ней и так хлопнула застекленной дверью из жилой комнаты в торговое помещение, что стекла задребезжали.
— Когда она злится на оптовиков, то хлопает дверью, — огорчается реб Авром-Шая и с закрытыми глазами углубляется в чтение благословения после трапезы.
Цемах смотрел на него и вспоминал, как во время их спора в Валкениках Махазе-Авром стонал: «Я всю жизнь страдаю и все же не раскаиваюсь в том, что женился на ней и не опозорил дщерь Израилеву». Да, так живет и страдает тихий человек, идущий по тихому пути.
Занятая с единственной покупательницей раввинша не обратила внимания на мужа и его гостя, которые прошли через лавку и выскользнули на улицу. Они спустились с Зареченской горы, и на углу Поплавской улицы реб Авром-Шая остановился.
— Ограбление произошло ночью, еще до того, как я вылез из кровати, и я действительно слышал шаги в лавке… Я вижу, вы удивлены, что я промолчал. Но если бы я начал кричать или разбудил бы хозяйку, чтобы она подняла шум, взломщики ворвались бы к нам со своими топорами и совершили убийство или, по меньшей мере, связали бы нас и забрали субботние подсвечники. Поэтому я промолчал.
«И продолжайте молчать дальше!» — подумал Цемах и проводил Махазе-Аврома до Поплавской синагоги. У входа реб Авром-Шая снова остановился.
— Сначала я намеревался пригласить вас обоих к себе и попрощаться с вами прежде, чем вы уедете домой. Но из-за нынешних дел я не уверен, что моя хозяйка воздержится от своих громов и молний даже в присутствии вашей жены. И совсем ни к чему, чтобы ваша жена видела, как громко можно кричать на мужа, — пошутил реб Авром-Шая с горящими от стыда щеками. — Завтра около полудня я зайду к вам в гостиницу попрощаться. — И он подробно выспросил адрес.
Глава 15
Супруги проживали в одной гостинице, но в разных номерах. Мойше Хаят въехал в маленькую комнатку там же. Цемах был поражен и разгневан. Слава отвечала ему своей обычной улыбочкой, демонстрирующей, что она делает все это ему назло, что это, мол, уже третья гостиница в третьем городе с тех пор, как она за ним гоняется. Валкеники — не один, Нарев — не два, а Вильна — не три[210]. И в виленской гостинице Цемах живет сам по себе, как будто он ей не муж. Так почему же в эту гостиницу нельзя въехать и логойчанину? Жалко, что здесь же не проживает Хайкл-виленчанин, тогда было бы еще веселее. Да, почему его не видно, этого Хайкла? Он прячется под маминым фартуком или боится, как бы его ребе не выпорол?
С каждым днем крепла уверенность Славы, что все это закончится так, как она хочет. И именно потому, что она перестала заботиться о своих планах на будущее, она все больше переживала, что Цемах поехал к постороннему человеку, чтобы решить, как вести себя с ней, его женой. Она постоянно смеялась и шутила, чтобы не возненавидеть его. Но когда он пересказал ей свой разговор с Махазе-Авромом, она была поражена.
— Так он и сказал? Он не верит, что с моей стороны это только упрямство, и считает, что это потому, что я тебя люблю? Так он и сказал? Коли так, он действительно лучше тебя и умнее.
— А волосы платком ты прикроешь? — спросил Цемах.
— Да, из уважения к нему, а не для тебя. Я надену и блузку с длинными рукавами, и брошь с золотыми подвесками, — ответила Слава, и Цемах снова рассердился: ей настолько чужда его среда, что она даже не понимает, что такой человек, как Махазе-Авром, не смотрит, во что одета чужая жена.
Реб Авром-Шая пришел на следующий день около полудня, как они и договаривались. Он постучал в дверь номера Цемаха и вошел с палкой в одной руке и с большой книгой — в другой. Он с мягкой улыбкой, прятавшейся под усами, доброжелательно смотрел на Славу через очки. В пальто и с палкой в руке он уселся за стол и положил на него книгу.
— Я принес вам в подарок мое сочинение об образе жизни. Когда будет время, загляните, — он разговаривал с мужем, но все еще не спускал спокойного, но пронзительного взгляда с жены. — В Ломже есть большая ешива. Вы когда-нибудь заходили туда, реб Цемах?
— Нет, — прошептал Цемах смущенно и удивляясь сам себе.
Реб Авром-Шая рассмеялся, и не надо было объяснять, почему он смеется: реб Цемах Атлас, с юных лет занимавшийся тем, что основывал ешивы, никогда не заходил в ешиву именно того города, где он родился и женился.
— Такова природа человеческая, — улыбнулся реб Авром-Шая, обращаясь к женщине, словно извиняясь перед ней за ее мытарства. — Человек выходит через парадную дверь своего дома поискать, чего ему не хватает. Он ищет долго и заходит далеко, иной раз добирается до самого края света. Многие годы спустя человек возвращается домой через заднюю дверь, согнувшийся и смирившийся, и только тогда он обнаруживает, что то, что он искал годами на чужбине, ждало его все это время в его собственном доме.
Глаза Слава повлажнели, а губы были сухими. Через минуту ей уже хотелось смеяться, оттого что она сидит с богобоязненным выражением лица, подобающим какой-нибудь молоденькой раввинше вечером первой пятницы после свадьбы. Она обаятельно наклонила голову и сказала чересчур громким и нахальным голосом, что хочет о чем-то спросить. Цемах посмотрел на нее с откровенным страхом, но, хотя Славе до смерти хотелось испортить ему настроение за то, что он так трясся по поводу ее поведения, она заговорила с гостем почтительно: как считает ребе, ее муж должен был ехать просить совета или же ему было позволительно положиться на себя самого и на нее?
— Вашему мужу позволительно было приехать за советом, — сразу же ответил ребе, и Слава не знала, действительно ли он так думает или же говорит это для поддержания мира между супругами.
Какое-то время Махазе-Авром еще помолчал, затем встал, собираясь уйти. Чтобы муж и жена не обиделись на него за слишком короткий визит, он рассказал им, что должен зайти к торговцу купить вина для четырех бокалов на седер[211]. Перед тем как выйти, он хотел пожелать женщине всего наилучшего. Однако Махазе-Аврому не хватало красноречия, и не в его характере было благословлять людей, как это делали хасидские цадики. Он покраснел и только пожелал веселого праздника. Цемах вышел его проводить. В коридоре Махазе-Авром снял очки и положил их в плоский жесткий футляр.
У двери своей комнатки стоял Мойше Хаят-логойчанин. Цемах увидел его уже издалека и ощутил такую печаль, как будто знал, что будет всю дальнейшую жизнь стыдиться того, что этот парень сейчас сделает. Но логойчанин молча пропустил их, а реб Авром-Шая из-за своей близорукости его даже не заметил. На улице реб Авром-Шая принялся прощаться с провожавшим его ломжинцем:
— Вчера, реб Цемах, мы разговаривали о вас, а сегодня я вам расскажу кое-что и о себе. По своему характеру я бы никогда ни во что не стал вмешиваться, только сидел бы в уголке. Я не уступаю этому соблазну и все-таки вмешиваюсь, когда это необходимо, как, например, в вашем деле. Ваш же соблазн, напротив, постоянно подталкивает вас к тому, чтобы всегда и всюду говорить то, что вы думаете. Вы должны поступать наоборот и стараться не искать неприятностей. А если все-таки надо кого-то покарать за то, что он нарушил законы справедливости и правды, то следует делать это без злости. Если же нет, остается только злость, а не справедливость и не правда. Ну, вы уже достаточно меня проводили, дальше вы идти не обязаны, по мнению всех мудрецов, — пошутил реб Авром-Шая, словно для того, чтобы прогнать грусть, напавшую на них обоих при прощании.
Назад, вверх по ступеням, Цемах тащился тяжело и медленно, как будто Махазе-Авром взвалил на него груз, превышавший его силы. Он ожидал встретить логойчанина у двери его комнаты, но его там больше не было. Цемах вошел к себе в комнату. Слава заскочила к нему с веселой болтовней:
— Ого! Ты мне рассказывал, что он не смотрит на чужих жен; а на меня он посмотрел. Я хорошо сделала, что оделась как раввинша, в шелковую черную блузку с длинными рукавами и пришпилила брошь с подвесками. Что он тебе обо мне сказал?
— Логойчанин совсем недавно стоял у двери с видом человека, который хочет совершить самоубийство. Зайди к нему и взгляни, что с ним происходит, — сказал Цемах так перепуганно, что Слава не стала переспрашивать и сразу вышла.
