Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема
Я вытер ее, как ребенка, и отнес в постель.
Она отвернулась к стене, я лег рядом, снова гладил ее по волосам, я просто не знал, что надо делать со страдающими женщинами, я не мог ей ничем помочь – и это было ужаснее всего.
А потом я услышал, как она тихонечко произнесла: «Спасибо тебе, что ты есть».
Катастрофа, в которой погибли родители Марты, случилась где-то в Германии и была отвратительно бессмысленной. Была пробка, они стояли, а цистерну с бензином почему-то занесло, она на них обрушилась всем своим весом – там нечего было собирать, от них мокрое место осталось, погибли на месте. Тогда на автостраде образовалась пробка на несколько сотен километров – это даже у нас в новостях показывали.
Бабушка была для Марты всем. И никогда Марта не упрекала Господа и не жаловалась на то, что ей выпала такая горькая судьба, наоборот – всегда говорила, что счастлива от того, какая ей досталась замечательная бабушка.
Перед похоронами я разговаривал с ксендзом, который должен был служить мессу. Я упросил его, чтобы он вместо погребальной музыки разрешил во время службы включить музыку из фильма «Смешная девчонка», – бабушка обожала Барбару Стрейзанд и этот фильм – один из немногих американских фильмов, которыми она восхищалась.
Ксендз удивился, но разрешил, и я был горд собой, как павлин. И похороны, благодаря этой музыке, получились очень красивые.
Тогда я знал, что делать. И сейчас надо только вспомнить.
Я бы дал себя на куски разрезать – лишь бы она не страдала.
Я не совсем еще пропащий.
Нет, наверно.
Иначе я не мог бы так хорошо снимать.
* * *Я стою в магазине перед холодильником с замороженными смесями и глазам своим не верю.
Смотрю на объявления, написанные большими печатными буквами. На одном – простое и незатейливое: «Зовите из колбасного». А второе торчит из какой-то миски: «Фарш олений».
Может быть, я должен позвать из колбасного: «Ветчина! Ветчина!» – и она сама себя порежет?
Я нажимаю на звоночек, откуда-то из-за прилавка появляется толстая женщина.
– Слушаю, – говорит она и так тепло и искренне улыбается, что просто удивительно: я бы так не улыбался, если бы работал в таком месте.
– А этот… олений фарш вкусный? – спрашиваю я невинно, как будто ничего в этом особенного нет.
– Вы знаете, я такие изыски не особенно уважаю, – пожимает плечами продавщица, – взяли бы вы лучше свининки или еще чего.
Я беру «еще чего» – куриные грудки для Геракла и кровяную колбасу для себя. У нее есть неоспоримое достоинство – она в холодильнике не портится несколько дней.
Жары как не бывало, на улице снова восемнадцать градусов, для матери это лучше – вообще лето не самое лучшее время для операций, потому что когда такая жара – недолго и осложнение какое-нибудь подцепить.
* * *Сегодня утром я принял мужское решение. Я еду на телевидение и там буду караулить Алину. Она так и не ответила ни на одну из моих смсок – может быть, у меня получится поймать ее на рабочем месте.
Мне без проблем удается проникнуть внутрь, потому что администратор меня узнает сразу, и я бегу наверх, к секретарше.
Пани Алина на месте, но сейчас она на еженедельном совещании редакционной коллегии. Вместе с другими власть имущими телевидения. Это может и весь день продлиться – неизвестно, когда они закончат.
Ничего, я подожду.
Договариваюсь с секретаршей, что она мне даст знать, когда Алина выйдет.
Варшава опустела – и на телевидении тоже все повымерло. Какое совещание, когда по телевизору сплошные повторы идут?
В коридоре появляется высоченный мужчина, рядом с ним семенит маленькая женщина на огромных каблуках, она буквально наседает на него, до меня долетают обрывки ее нервной, быстрой речи:
– Пан Владислав, это прекрасная идея, чтобы сегодня хлопнуть… можно в осеннюю сетку вставить. Деньги… постпродакшен… лучше на английском… но я не знаю… вам бы с Грачиком поговорить… Но на самом деле…
Они удаляются.
Слов я уже не разбираю, слышу только какой-то клекот и щебетание.
Жду.
В кафетерии заказываю себе кофе и бутерброды, телевизор настроен на шестой канал. Звука нет, я смотрю на то, как там, в телевизоре, люди шевелят губами и при этом ничего не слышно.
Рядом со мной мужчина довольно громко разговаривает по телефону:
– Можно попробовать, продюсеры дадут деньги, рискнем.
Наконец звонит мой мобильник.
– Пани Конярская выходит через выход W.
Я иду по коридору, ведущему к выходу W.
Алину я вижу издалека. Она стройная, эффектная, великолепная прическа – прямо-таки икона стиля, лицо современного телевидения. Идет в сопровождении нескольких серых, непримечательных, одетых в костюмы мужчин. Одного я узнаю – это Круцкий. Надо же – а я думал, его давно убрали.
Алина выглядит в этом окружении как яркая, цветная птица.
Она сменила прическу, волосы у нее теперь светлее, ей, наверно, это идет, но я с трудом ее узнаю. Туфли на высоком каблуке, которых она никогда не носила, изменили ее походку, шаги у нее стали размашистые и решительные – в каждом движении видна безграничная уверенность в себе.
А я ведь видел ее недавно, в мае – как же я ничего этого не заметил?
Она замечает меня, останавливается, обменивается парой слов со своими спутниками, отдает ближайшему из них какие-то бумаги и идет ко мне, широко улыбаясь.
– Иеремиаш, а ты что здесь делаешь?!!
– Тебя жду.
– Ну, понимаешь, я сейчас не очень могу…
– Алина, нам нужно поговорить.
– Что-нибудь случилось?
– Да.
– Тогда знаешь что? Мне тут понадобится еще минут сорок пять, – она смотрит на часы, очень дорогие. – Ты иди в «Золотистый» и жди меня там, поедим вместе, ладно? Может быть, удастся пораньше освободиться, ладно?
– Я буду ждать.
И больше часа я жду, сидя со стаканом минеральной воды.
Но мне надо, очень надо прояснить парочку вопросов. А в жизни иногда бывает так, что надо подождать.
Алина вбегает в кафе, склоняется ко мне, целует меня в щеку.
– Прости, так трудно было вырваться, страшная запарка. Ты уже заказал?
Она улыбается мне – и я впервые понимаю, что она похожа на птицу Aesplo milca. Как же я раньше мог этого не замечать?!!
– Нет, не успел еще.
– Я предлагаю мидии, они здесь вкусные очень. Хотя… погоди-ка… сегодня какой день? Среда? Нет, мидии надо есть по четвергам, в четверг они как раз получают новую партию. А вот кролик в горчичном соусе… может, кролика? Как мы давно с тобой не виделись! Я так рада, что мы можем вместе пообедать! – она радостно возбуждена. – А ты знаешь, что мы с тобой никогда не были вдвоем в кафе? Ну разве это не забавно? Пан Стасик, мне кролика, а моему другу…
– Минеральной воды, – говорю я.
– Ну не дури. Пан Стасик, два кролика и вина, ты на машине? – она не ждет моего ответа. – Бокал красного вина, какое-нибудь французское, только чтобы хорошее было… Ну, говори, ты соскучился?
– Алина, – произношу я. – Наверно, ты должна мне кое-что объяснить.
Ее лицо вдруг гаснет, как будто кто-то выключил у нее внутри лампочку.
– Объяснить что? Я ведь тебе давным-давно все объяснила, что могла. А ведь я собиралась тебе как раз звонить, потому что у меня для тебя замечательная новость! – она понижает голос, и я вдруг замечаю, что все это ее радостное возбуждение, вся энергичность, которую я принимал за оживление и спонтанность, на самом деле ненатуральные.
Она ведет себя как гальванизированная лягушка.
Я молчу.
– Тебе не интересно? Ах ты! Да ты будешь прыгать до потолка, когда услышишь! – Если бы я не знал того, что знаю, я бы поверил в ее радость. А сейчас я вижу, что это игра.
– У тебя для меня есть работа?
– Слушай, это все не точно, но… режиссер ищет… я подсунула ему твою кандидатуру… он почти согласен, это вопрос времени… Конечно, это было нелегко… – Снова появляется официант, Алина награждает его самой своей ослепительной улыбкой. – Спасибо, пан Стась, – подносит к губам бокал с вином и делает маленький глоток. – М-м-м… хорошее, да… может, чуть кисловатое… хотя нет, хорошее, спасибо.
– В каком фильме?
– В новом фильме с Агатой Кулебяк в главной роли!
И смотрит на меня, ожидая моей реакции.
Я молчу. Не реагирую сразу.
Потом говорю:
– Алина, это хорошо. Но я тоже хочу поделиться с тобой хорошей новостью: я в этом фильме буду главным оператором.
– А, так они тебе уже позвонили?! Ну так чудесно, давай выпьем за это!
Не хочу больше притворяться, что это разговор двух друзей.
– Алина, скажи… почему ты это сделала? – спрашиваю я очень серьезно и очень спокойно. Как только могу серьезно и спокойно.
Не хочу я играть в ее игры.
Она смотрит на меня некоторое время, а потом лицо ее перекашивается некрасивой гримасой. Она понимает меня с полуслова. Мы ведь с ней столько лет дружим. Она знает, о чем я спрашиваю.
