Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей
– О боже! – я была вне себя от злости. – Я бы тебе сказала, что думаю, да слов жалко. Как я не догадалась, что если ты меня приглашаешь, то лишь для того, чтобы позабавиться за мой счет.
– Я хотел доставить тебе удовольствие. Знаешь, все они старые ловеласы. Преподают в политехническом институте, там сейчас масса хорошеньких студенток, Ты им понравилась – у тебя большое будущее.
Несколько дней спустя Збышек привел Булицкого с букетом цветов к нам домой. Мама сварила кофе и усердно развлекала Булицкого разговором, величая его не иначе как «пан профессор». Я даже не старалась быть любезной. Они просидели три четверти часа, как положено в приличном обществе, и ушли. Збышек скоро вернулся.
– Ну и потеха! Ты этому Булицкому здорово понравилась, и он, как видишь, действует активно.
– Скажи ему, пусть не теряет времени зря. Меня не интересуют мужчины вообще, а великовозрастные – в особенности.
В канун рождества меня поразила необыкновенная чистота на стройке. Лестница подметена, пол вымыт.
Мендрас уже был на месте и по обыкновению покрикивал. До завтрака все шло, как обычно. Женщина, варившая нам кофе, как всегда, постучала по листу железа, объявляя о перерыве. В помещении рядом с конторой послышались какие-то подозрительные голоса. Возня, хохот, что-то упало, что-то, кажется, рассыпалось. Мендрас заорал:
– И чего ты ерзаешь, болван?! Стой спокойно!
Я подошла к двери и распахнула ее. Несколько человек рабочих окружили тощего, высоченного детину – кровельщика, неподвижно стоявшего посреди комнаты. Бедняга был весь обернут стеклянной ватой, очевидно наклеенной на бумагу. Маляр держал в руках банку с клеем.
– Это мы так… по случаю праздника, – забормотал плотник, смущенный моим неожиданным появлением.
– Зайди в кабинет, растяпа! – перебил его Мендрас и подтолкнул к двери. – Нечего разговаривать с начальницей через порог.
Они вошли. Несчастный, оклеенный ватой кровельщик выглядел, как настоящий рождественский дед. Двигаясь с большим трудом, он протянул мне пакет. Я громко расхохоталась. За мной все остальные.
– Не сердитесь, пожалуйста, но я, ей-богу, в жизни не видела ничего подобного. Чудесный рождественский дед. А что в пакете?
– Подарок вам, – сказал Мендрас, отсмеявшись. – От рождественского деда. Если не понравится, пеняйте на святого Петра – пусть не выпускает бракованных дедов.
Я развернула пакет. Внутри оказался желтый кожаный портфель.
– Ох, какой чудесный подарок! Я не заслужила. Большое спасибо! Но как мне вас отдарить? Ведь вас же больше пятидесяти. Прежде всего освободите рождественского деда, а то он век будет помнить сегодняшний день.
Больше всех радовался Мендрас. Он ходил с важным видом и против обыкновения почти не кричал.
После работы я организовала на стройке скромный ужин для всего коллектива, разумеется – с водкой.
Мама купила, как всегда, скучные, практичные подарки. Я получила от нее фланель на пижаму. Пани Дзюня – отрез на халат. Стефан – шесть пар носков.
Вечером пришел Збышек.
– Если ты думаешь снова втравить меня в какое-нибудь мероприятие, то не надейся. Ты что-то слишком зачастил к нам. Мне это не нравится.
– Вот и не угадала. Ты меня недооцениваешь. Я принес тебе два подарка. Ну что скажешь?
– Просто не поверю.
– Изволь. Не буду голословным. Вот вещественные доказательства. – Он достал из кармана две коробки. Открыл одну. В ней были духи.
– Вот это да! Впервые в жизни мне дарят духи.
Збышек открыл вторую коробку. Внутри лежала маленькая черно-белая бархатная собачка.
– Ох, что-то тут нечисто. Выкладывай, в чем дело!
– Не догадываешься?..
– Нет, не догадываюсь. И не смотри на меня так. Я сегодня выпила две рюмки водки. А поскольку, захмелев, становишься откровеннее, то я могу тебе такое сказать, что не обрадуешься.
– Ну, знаешь! Как же я на тебя смотрю? Ты мне нравишься, просто очень нравишься, когда злишься.
– Любопытно. Ты на меня смотришь, как… ага, поняла: с издевкой. И вообще, я этого не люблю. Мне кажется, что… ну ладно, ничего.
– Вот она, награда за любезность. Духи тебе от профессора, а собачка от меня. Жаль, что не наоборот. Соври я, ты бы думала, что первые духи – от меня.
– За духи и собачку спасибо. Но прошу тебя, устрой так, чтобы этот тип оставил меня в покое. Окажи мне эту услугу.
Партийное собрание длилось уже четыре часа. Шел восьмой час вечера. В большом красивом клубе нашего треста было жарко натоплено, горели яркие огни.
Мне вспомнились комнаты, в которых проходили мои первые партийные собрания. Все, включая и членов бюро, сидели за одним столом. Случалось, не хватало стульев, и часть товарищей рассаживалась по подоконникам. Во время особенно бурных прений имели возможность стучать кулаком по столу не только секретарь, но и рядовые партийцы.
Теперь я сидела в двенадцатом ряду и плохо видела тех, кто был в президиуме. Длинный стол президиума, покрытый бордовым бархатом, стоял на сцене, и первые ряды кресел в зале отстояли от него, по меньшей мере, метров на восемь.
Зал бы убран по-праздничному. За спиной президиума на стене висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Берута. В правом углу зала было установлено громадное изображение рабочего с молотом в руке. Рядом транспаранты с лозунгами на темы дня. На одном из них я прочла: «Шестилетний план – план изобилия».
– Задача в том, товарищи, чтобы все стройки включились в социалистическое соревнование. Ударники, бригадиры, мастера. Именно это – залог выполнения и перевыполнения шестилетнего плана, – закончил свое выступление старший инспектор, направленный к нам в трест по партийной линии для организации соревнования.
Прения закончились. Секретарь объявил перерыв.
– Что сегодня еще в повестке дня? – спросила я у Мендраса, который выглядел здесь маленьким и незаметным.
На собрания он приходил обычно в однобортном пиджаке, широченных брюках и плохо завязанном галстуке. На стройке, в рабочем комбинезоне, он казался выше, стройнее.
– Прием кандидатов в партию, – ответил Мендрас. – Очень есть хочется. Надо будет внести предложение, чтобы в дни собраний буфет закрывали позже. Заседать на голодный желудок – не на мои нервы. Ну, а в соревнование мы, разумеется, включимся. И победим. Сегодня, когда я относил отчет, краем уха услышал, что в третьем квартале у нас самая высокая производительности. В четвертом будет так же.
– Надо было сразу заявить, что мы согласны.
– Заявим после собрания. А то выйдешь на трибуну и, хочешь не хочешь, начнешь нести околесицу. Если б можно было говорить с места, я бы сказал.
– Вы голодны? Вот возьмите, – я открыла портфель. – Совсем забыла, что у меня тут кило колбасы. Купила перед собранием.
– Колбаса? Не откажусь, люблю плотную пищу. Но как же без хлеба? – тут же огорчился Мендрас.
– Ну, знаете! Где сказано, что нужно обязательно с хлебом? Отломим по куску и съедим. Мне так даже больше нравится.
После перерыва приступили к приему кандидатов. Их было пятеро.
– Вот заявление товарища Венцека. Сварщик. Работает у нас четыре года. Хороший специалист. Раньше, правда, выпивал немного, но теперь исправился. Рекомендуют его товарищи Марыняк и Рыфик. Есть предложение, чтобы Венцек рассказал свою биографию.
Биография была краткой, хотя Венцек прожил на свете пятьдесят пять лет. В родном селе в Келецком воеводстве он окончил школу-четырехлетку, затем поступил учеником в кузницу. После армии в деревню не вернулся – их было в семье семеро, а земли всего полторы десятины. Одно время кузнечил, потом поступил на стройку, выучился на сварщика и проработал на одном предприятии до тридцать девятого года. Во время оккупации его вывезли на работу в Германию. После войны вернулся, узнал, что вербуют людей на Западные земли, и приехал. С 1946 года живет во Вроцлаве.
– Вопросы есть?
Венцек стоял лицом к собранию. Под черным выходным пиджаком – джемпер из некрашеной овечьей шерсти. Руки за спиной. Волосы с проседью. Светлые глаза под черными мохнатыми бровями.
Он был взволнован. О себе рассказывал спокойно, но теперь заметно нервничал.
– Что вас побуждает вступить в партию? – Кто-то в последнем ряду задал традиционный вопрос.
– Тут многое можно сказать, – медленно заговорил Венцек. – Я всю жизнь тяжело работал и знаю как следует только свое ремесло. А выступать не очень умею. Нас и до войны агитировали и после тоже. Всяко бывало. Я работал, но уважения к себе не видел. А теперь знаю, что есть партия, которая уважает таких, как я, простых рабочих людей. Это хорошо, и я хочу, чтобы так и было.
Мне такое объяснение понравилось. Чувствовалось, что Венцек говорит от души. Его приняли единогласно.
Не все кандидатуры были столь же бесспорными, не все шли в партию по глубокому убеждению, но все же такие, как Венцек, преобладали.
