Александр Иличевский - Перс
Доброковский (отдергивая штору). Наконец-то выяснилось, солнце теперь жарит.
Хлебников, окутанный облаком табачного дыма, полного молочных клубов солнечного света, оборачивается к окну, жмурится. Встает, идет к выходу.
Доброковский. Куда вы? Я же лепить вас собрался.
Хлебников. Пока снова не захолодало, пойду проведаю Вячеслава.
Уходит.
Пятая сцена. Хлебников стоит с винтовкой у кассы политотдела. Очередь его обтекает, с ног до головы бесцеремонно оглядывая косматое чудище. На лице поэта — отсутствие. На голове — поверх косм — небольшая шапочка-кубанка.
Восьмая сцена. Хлебников бродит по комнате, присаживается вдруг за стол, чтобы записать лозунг или стихотворную строчку. Обедает в столовой, жадно поглощая пшенную кашу. Шепотом мучительно преподает ораторское искусство в Военно-морской школе. Живет в комнате среди рукописей, дров, книг, подрамников, кусков глины для лепки, сундуков, табуреток и плакатных холстов, спит рядом с «буржуйкой», на которой варят клей, кипятят в ведре чай. Под потолком едва светит угольная лампочка, неистребимо пахнет красками. Хлебников мастерит самокрутки, доставая табак из женского ридикюля. Матросы почитают Хлебникова великим человеком. Наслушавшись от них рассказов о пиратстве, процветавшем на Каспии совсем еще в недавнее время, поэт мечтает захватить какой-нибудь корабль, сделаться пиратом. Матрос Самородов рассказывает ему о каспийском острове Ашур-аде, самой теплой географической точке Российской империи. Луга острова цветут круглый год, изобилуют дикими тюльпанами, нарциссами, цветами кактусов. Близ побережья острова красная рыба имеет сильный ход, пропитаться легко. Хлебников, очарованный описанием острова, на котором еще остаются здания метеорологической станции, предлагает устроить там резиденцию Председателей Земного Шара.
Хлебников гуляет по холмам мыса Баилов, посещает нефтяные площади. Голодает. Вечерами расспрашивает матросов о Персии, может слушать рассказы о ней вечера напролет. Любит играть словом, повторяя его на разные лады, вправляя в двустишия странной и сложной формы. Увлекается гороскопами, составляя их при помощи длиннющих выкладок, которыми покрывает азартно бесчисленные листы бумаги. Ходит ссутулившись, будто против ветра, походка пружинящая. При встрече отдает честь. Часто его охватывают приступы слабости. Иногда ему приходится ложиться и отлеживаться неделю, больше. Все вокруг усеяно листками его черновиков. Единственная книга при нем — Уитмен. В глазах живет встревоженность, при внезапной встрече — испуг. Хлебников слаб, очень слабый.
Девятая сцена. Хлебников в гостях у дервиша. Дервиш всю ночь читает Коран. Хлебников кивает головой. На рассвете Хлебников собрался уходить. Дервиш дарит ему посох и шапку.
Десятая сцена. Хлебников завершает агитплакат и сочиняет теперь подпись к нему. Двухцветная плоскость в черной и красной краске изображает рабочего, разрывающего клеть земного шара, сплетенную из меридианов и параллелей.
Одиннадцатая сцена. Высокий, плечистый человек в длиннополом сюртуке и персидских шальварах стоит, ссутулившись, на середине улицы с непокрытой большой головой, волосы его, никогда не знавшие гребешка, достигают плеч. Человек сосредоточенно смотрит под ноги. К нему подходят красноармейцы, но не рискуют обратиться, переговариваются в толпе: «Малахольный…» Вдруг кто-то восклицает: «Братцы, так это же Хлебников. Пророк и вождь футуризма!»
Двенадцатая сцена. Доброковский, одетый в цирковой костюм не то клоуна, не то иллюзиониста, доставшийся ему в результате бегства из освобожденного Баку директора цирка шапито, чьи артисты распродавали на барахолке реквизит и зверей, чтобы как-то выбраться в Россию, в Турцию, в Тифлис, — рисует портрет Томашевского в технике «спектрального анализа». Хлебников с гримасой довольства прищуривается на холст, исполненный выразительности, скульптурного объема, живости, ума и душевной мягкости. Доброковский снимает портрет и водружает на мольберт графическое полотно с черным силуэтом женщины, несущей на плече корзину.
Хлебников. Худога, пойдемте к морю…
Доброковский. С удовольствием, вот только подправлю здесь ледник. Два-три мазка, недолго… (Берет кисти, перебирает.) Поэт, вы слышали, как нас товарищи называют? Дервиши футуризма. Костерин очень доволен, говорит, что мы с вами помогаем Персармии завоевывать доверие у населения. Мол, раз есть в рядах красноармейцев такие божьи люди, то, значит, Персармия не пустой звук. Штыки не убеждают персов, верно. Их не обведешь, хитрые они тут, бестии.
Хлебников. Пойдемте, Худога, хочется курить.
Доброковский. А знаете, поэт, ведь наш Абих едва здесь не женился. Это до вас было, зимой. Слыхали?
Хлебников (очень оживленно). Да, это очень хорошо — жениться на персиянке. Просто замечательно. Как это случилось? Я бы тоже хотел… испытать.
Доброковский. Не вздумайте. Абих и то едва не погорел. Но перехитрил персов. Познакомился он с одним ученым в чалме. Ну, ученый тот только с виду, больше молится, чем рассуждает, однако Абиху желательно было с кем-то из местных говорить, нащупать доверие — ведь он разведчик, надобно было лазутчиков нанимать, да и понимать потихоньку, что вокруг, чего ждать от обстановки. К тому же перс тот ласковый оказался, да Абиху как раз и надо было, чтоб развлечься. Тот его в гости зазывал, чаи гоняли, беседовали. И вот один раз перс его спрашивает: «А не хочет ли господин уважаемый Абих принять магометанство?» — «А зачем?» — «Ну мы бы вас тогда выгодно женили, девицу бы сыскали — красоты неписаной, как в сказке, молоденькую, тринадцати лет, услужливую, но главное — красивую, как луна». Абих задумался. Говорит: «А посмотреть на нее никак нельзя?». Перс говорит: «Нет, никак нельзя, таков обычай, что до свадьбы никак». Абих еще задумался. А перс дальше соблазняет. Говорит: «Пойдемте со мной в гости к отцу девушки. Сядем там на балконе чай пить. Вы посматривайте вниз, там, в саду, вдруг появятся девушки, у одной из них будто бы ветром сорвет платок с лица». Так и сделали. Пьют чай, и вдруг девочки вспархивают в сад, смеются — и у одной с лица повязка слетает. И Боже мой! Там красота неписаная, несказанная, дух захватывает. Абих так и обмер. Ну, вышли они, перс теперь о свадьбе говорит, как о деле решенном. Уже и о приданом договариваться стали. Пять винтовок за девушку просит. И деньгами немало. Абих понял, что пропал. Пошел, рассказал Якову. Говорит: «Понимаешь, Яков, интересно мне вдруг стало». Тот его за грудки и к стенке. «Не вздумай, — говорит. — Ты, как свадьбу сыграешь, разденешь ее, а там страшилище. Понимаешь, это у персов коммерция такая: на свадьбах невест подменять. Приданое получить и дочку-урода выдать. Та, что ты видел с балкона, — манок, не одного тебя она подманила. Ее персы друг дружке одалживают. А если претензии станешь предъявлять — так там же, на балконе, ты без свидетелей лицезрел запретное видение. Для суда это не аргумент, а повод тебя самого обвинить. И только одно у тебя возможно утешение, что обычай позволяет иметь не одну жену. Не нравится эта — позарься на другую». Тогда Абих чуть не шлепнул перса. А тот ему и говорит, опечалившись: «Вот и хорошо, что отказался. У тебя уже одна жена есть, другая — накладно. Я только думал пользу тебе сделать…»
Четырнадцатая сцена. Хлебников пришел в редакцию агитотдела, принес стихи. Красноармейцы читают друг другу вслух «Навруз Труда». Четыре раза.
Костерин (смущенно). Товарищ Хлебников, нам трудно понимать ваше стихотворение. Мы учились только у жизни, книги читали или в тюрьмах, или между боями. Вы не могли бы ясней переписать это стихотворение, посвященное революционной Персии?
Доброковский (гневно). Незнание тьмой своей не способно осквернить свет знания! Вы — тупоумые невежи, ничего не смыслящие в революционной поэзии!
Хлебников тихо поднимается и уходит.
Пятнадцатая сцена. В революционном Реште празднуется Навруз-байрам. Сначала гремит митинг на площади, он проливается праздничным шествием по лабиринту улочек. Затем всю ночь горят в дворцах изгнанных ханов костры, над ними крутятся на вертелах туши быков и баранов, похожие на смуглых чудищ. Цветные фонарики на улицах, тоже костры, поющие, танцующие толпы персов, курдов, армян. В одном месте молодцы перелетают сквозь пламя костра, соревнуются — кто выше, кто дальше. Запахивают усы и бороду полой бешмета. В чайханах полно людей, курят, пьют чай. Красноармейцы бродят по улицам всю ночь, отрезают с жаровен мясо, дивятся на живописные праздничные толпы, горюют и негодуют, что не видать нигде женщин. Красноармейцы судачат о гареме одного хана, который он спрятал на окраине города. Костерин предлагает отправиться поискать. Абих, Доброковский соглашаются. Хлебников стоит знаком вопроса подле. Блюмкин приказывает: «Отставить».
