Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Хслсн кинулась в домик и мольбами и уговорами попыталась умиротворить негодующую Энни.
Ну ладно, ладно, Энни,— упрашивала, она.— Я тебе прибавлю доллар к неделю, если ты останешься. Забудь про это.
Нет, мэм,— упрямо отвечала Энни.— Я тут не останусь. Я его боюсь.
Гант на секунду прерывал свои метания и настораживал чуткое ухо. При каждом решительном отказе Энни он испускал тяжкий стон и возобновлял ламентации.
Люк, спустившийся вниз, нервно подпрыгивал то на одной широкой босой ступне, то на другой. Теперь он подошел к двери, выглянул и неожиданно разразился оглушительными «уах-уах!» при виде добродетельного негодования на лице негритянки. Хелен вернулась в дом, сердитая и встревоженная.
— Она растрезвонит об этом по всему городу,— объявила она.
Гант стонал на длинных выдохах. Юджин, который сперва был потрясен и испуган, начал сумасшедшими прыжками носиться по кухонному линолеуму, по-кошачьи падая на босые подошвы. Он восторженно взвизгнул, когда в кухню косолапо вошел нахмуренный Бен и принялся посмеиваться — отрывочно и презрительно.
— И конечно, она обо всем расскажет миссис Селборн, когда вернется в Гендерсон,— продолжала Хелен.
— О боже мой,— захныкал Гант,— за что такая кара…
– А, пшелтыкчерту, пшелтыкчерту,— сказала Хелен комично, и ее гнев внезапно разрешился смакующей и раздраженной улыбкой.
Они все взвыли.
– Я-ик умру-ик…
Юджин захлебнулся в икающем хохоте и начал медленно сползать по косяку двери, ведущей из кухни в прачечную;
— Ах ты, идиотик! — рявкнул Бен, резко занося белую руку, и быстро отвернулся с отблеском улыбки.
В этот момент на дорожке перед домом появилась Энни со скорбно-респектабельным выражением на лице.
Люк тревожно поглядывал то на отца, то на негритянку и нервно переминался на широких ступнях.
— Я замужняя женщина,— сказала Энни.— Я к такому не привыкла. Я хочу получить мое жалование.
Люк взорвался диким хохотом.
— Уах-уах!— Он ткнул ее в жирок на ребрах скрюченными пальцами. Она отошла, что-то сердито бормоча.
Юджин истомленно перекатывался по полу, подрыгивая одной ногой так, словно его только что обезглавили, и слепо дергая завязки ночной рубашки у горла. Из его широко разинутого рта время от времени вырывалось слабое кудахтанье.
Они хохотали буйно, беспомощно, сливая в этот сумасшедший смех всю накопившуюся в них многослойную истерику, смывая в миг яростной капитуляции все страхи п фатальность своих жизней, боль старости и смерти.
Умирая, он расхаживал между ними, выкрикивал свою жалобу на пристальный взгляд божьего ока, лишенного век, тревожными глазами исподтишка оценивал их смех, и в уголках его хнычущего рта лукаво играла легкая довольная усмешка.
Смыкаясь над подводными течениями, покачиваясь в их объятиях, колыхалась Саргассова жизнь Элизы, когда утром, дыхание кухонного воздуха пробиралось сквозь ревниво охраняемую щелку ее двери и плавно колыхало пучки старых веревочек. Она мягко протирала маленькие близорукие глаза, смутно улыбаясь сонным воспоминаниям о давних потерях. Ее мозолистые пальцы все еще тихонько шарили по постели рядом, и когда она обнаруживала, что возле нее никого нет, она просыпалась. И помнила. Мой младший, мой старший, последний горький плод, о тьма души, о дальнее и одинокое, где? О его лицо в памяти! Сын-смерть, товарищ моей гибели, последняя чеканка моей плоти, согревавший мой бок и свертывавшийся у моей спины. Ушел? Отсечен от меня? Когда?
Где?
Хлопала сетчатая дверь, посыльный вываливал на стол фаршированные колбаски, негритянка возилась у плиты. Сна больше не было.
Бен проходил по «Диксиленду» незаметно, но не украдкой, ни в чем не признаваясь, ничего не скрывая. Его смех мягко пронизывал темноту над монотонным поскрипыванием деревянных качелей на веранде. Миссис Перт смеялась ласково и сочувственно. Ей было сорок три года — крупная женщина с кроткими манерами, которая много пила. Когда она бывала пьяна, голос у нее был мягким, негромким и смутным, она смеялась неуверенно и тихо и ходила с осторожной алкоголичкой сосредоточенностью. Одевалась она хорошо, была пышнотела, но не выглядела чувственной. Черты лица у нее были правильные, волосы — мягкие, темно-каштановые, глаза — голубые, чуть мутные. Она посмеивалась уютно и весело. Они все ее очень любили. Хелен называла ее «Толстушкой».
Ее муж был коммивояжером фармацевтической фирмы— в его территорию входили Теннесси, Арканзас и Миссисипи, и в Алтамонт он приезжал раз в четыре месяца на две недели. Ее дочь Кэтрин, которая была почти ровесницей Бена, каждое лето проводила в «Диксиленде» несколько недель. Она была школьной учительницей в маленьком теннессийском городке. Бен был рыцарем обеих.
Разговаривая с ним, миссис Перт мягко посмеивалась и называла его «старина Бен». Он сидел в темноте, немного говорил, немного напевал, иногда смеялся — тихонько, в своем высоком минорном ключе, зажимая сигарету в развилке пальцев слоновой кости и глубоко затягиваясь. Он покупал фляжку виски, и они выпивали ее совсем тихо. Пожалуй, только разговаривали чуть больше. Но никогда не шумели. Иногда они в полночь вставали с качелей, выходили на улицу и удалялись под развесистыми деревьями. И до конца ночи не возвращались. Элиза, гладившая на кухне большую кучу белья, начинала прислушиваться. Потом поднималась по лестнице, осторожно заглядывала в комнату миссис Перт и, спускаясь, задумчиво мяла губы.
У нее была потребность обсуждать все это с Хелен. Между ними сущестовала странная, полная вызова общность. Они вместе смеялись или ожесточенно сердились.
— Да конечно же,— нетерпеливо отозвалась Хелен.— Я всегда это знала.
Тем не менее она с любопытством посмотрела на дверь, полуоткрыв крупные зубы в золоте пломб, с выражением детской веры, недоумения, скепсиса и наивной обиды на большом крупнокостном лице.
— Ты думаешь, он и правда?.. Не может быть, мама. Она ему в матери годится.
По белому, сморщенному в гримасе лицу Элизы, задумчивому и укоризненному, расползалась хитренькая улыбка. Она потерла пальцем под широкими ноздрями, чтобы спрятать ее, и хихикнула.
— Вот что,— сказала она.— Яблоко от яблони недалеко падает. Вылитый отец,— зашептала она.— Это у него в крови.
Хелен хрипловато засмеялась, рассеянно ущипнула себя за подбородок и посмотрела в окно на заросший бурьяном огород.
— Бедняга Бен! — сказала она, и ее глаза по неизвестной ей причине застлали слезы.— Ну, Толстушка, во всяком случае, порядочная женщина. Она мне нравится… И я кому угодно об этом скажу,— добавила она с вызовом, —Да и вообще это их дело. И они держат все при себе. Этого ты отрицать не можешь.
