Антон Понизовский - Обращение в слух
Но сидел и сидел, уставившись в тёмный экран монитора и погружаясь всё глубже в бессмысленное раздражение и томление, — когда к нему «за уголок» заглянула Анна: снова довольная, энергичная. Подойдя, по-хозяйски его потрепала по волосам коготками.
Всколыхнувшаяся досада и раздражение так взбаламутили Федю, что некоторое время он даже не вполне понимал, о чём она говорит: с кем-то они встретились в ресторане, с каким-то важным Ильёй…
Но Анна, не замечавшая или не желавшая замечать Федину мрачность, была так оживлена, так молодо и свежо выглядела после лыж, что, несмотря на досаду и мрак, Федя почувствовал и шевельнувшуюся гордость: всё-таки эта опытная, взрослая и красивая женщина была к нему не вполне равнодушна… если бы вчера он пошёл ей навстречу, то, может быть…
Постепенно он начал прислушиваться к рассказу.
— Чей заместитель? — переспросил он.
— Прозорова! Правая рука Прозорова по пиару!..
Анна рассказывала об ужине в самой, как она выразилась, «топовой» (т. е. самой престижной и дорогой) местной гостинице «Виктория Юнгфрау»: достав из сумочки новый айфон, Анна продемонстрировала фотографии Дмитрия Всеволодовича и белёсого недовольного человечка на фоне каких-то золотых росписей, пальм и колонн. Человечек был товарищем юности («из прошлой жизни», как выразилась Анна), теперь — приближённым известного (даже Федя знал эту фамилию) русского «олигарха».
Олигарх содержал ряд спортивных команд в разных странах — и в частности, национальную сборную РФ по беговым лыжам. По счастливому совпадению, сегодня в Монтрё заканчивались сборы («Qu’est-ce que c’est que[53] des cборы?» — «А я сама не знаю!» — заразительно рассмеялась Анна. — «Какие-то тренировки?..») — и нынешней ночью, в одиннадцать или в начале двенадцатого, автобусы с лыжницами отправлялись в Москву.
— Представляешь спортивную сборную? Да, я тоже не представляла, мне мальчики описали: в одном автобусе лыжницы — лыжи, палки… В другом автобусе тренеры, массажисты, врачи, всё такое. В третьем автобусе спонсоры. В четвёртом друзья спонсоров. В пятом подруги спонсоров. В шестом подруги друзей… В общем, дивизия! Караван! Отличные комфортабельные автобусы абсолютно бесплатно…
— Бесплатно?..
— Ну я же тебе говорю-ю! — перегнувшись через подлокотник, Анна слегка шлёпнула Федю по лбу. — Илья нас берёт с собо-ой! Он правая рука Прозорова, за ним вообще всегда самолёт присылают, но ты же знаешь: Женева закрыта, Лозанна закрыта, Цюрих, вообще всё закрыто — поэтому только автобусом! Когда будут подъезжать к Берну, Илюша нам за часок-полтора подтвердит — мы подскочим в «Викторию», и — прямой наводкой в Москву! Тебе надо в Москву? М? Бесплатно? В хорошей компании? Места есть! А что? Ну подумай! Ну ладно. Тогда — коротаем последнюю ночку…
Тут до Феди дошло, что уже этой ночью они с Лёлей останутся во всей гостинице — одни.
— Кста-ати! — Анна снова пришлёпнула по его подлокотнику: — Ты мне хотел показать фотографии!
— «Фотографии»?.. — Лёля тоже ему говорила про «фотографии». Что это за фотографии? Чьи?
— Что-то старинное, чёрно-белые фотографии?..
Ах да.
Федя с досадой вспомнил, что, кажется, то ли позавчера… вот уж действительно, в «прошлой жизни» — обещал Анне прочесть «Антония Галичанина», которого не далее как часа два назад читал Лёле…
Не мог только вспомнить, зачем обещал.
Страшно злясь на себя, изнывая от муторного и какого-то нечистого дежа вю, он торопливо, стараясь сокращать на ходу, прочитал: «И вот вижу перед собою мои грехи, от самой юности — как круги или доски, никем не держимые. Всякий грех не словами написан, не красками, как на иконах, а дегтем — однако прозрачно и разумно. Как воззришь — так и вспомнишь и год, и месяц, и день, и час, когда который грех сотворен — все объявлено. Вот еще мне пять лет — мать спала, а я у нее сквозь подол за срамное место то осязал — так оно и написано…»
Анна одобрительно улыбнулась.
Федя спешил, боясь, что вот-вот появится Лёля, услышит, как он читает Анне то же самое, что читал ей самой… это будет ужасно.
«Да замахивался на мать свою батогом — так и есть: она сидит, а я как замахнулся — так и написано, и батог туто же. Да в чернечестве положил на женьщину руку — так и написано: я с ней сижу, рука моя на ей лежит. Или пил до обеда, или бранился с кем, или ударил кого, или на кого гнев держал — все так и написано, день и час…
А больше… — Федя выбросил целый абзац, потому что ему послышалось наверху движение, — а больше тебе не скажу, и ты меня, господине, не спрашивай: слишком страшно и грозно. Да Бога ради же, господине, оставь меня ныне и не ходи больше ко мне. Прости меня, господине, и благослови, а тебе Бог простит, ибо уже с тобой не увидимся на сем свете», — с облегчением, скороговоркой закончил Федя.
— Эм… Ты говоришь, это летопись?
— Летописный фрагмент. Да, да, летопись, летопись. Найдена в Волоколамском монастыре.
— Интересно… Но ты не с начала читал? Там ведь что-то ещё было раньше?
— Раньше да, было, да! — огрызнулся Федя. — Дайте адрес, и я вам брошу le lien… ссылку, ссылку…
— Бросишь льян? — ласково улыбнулась Анна, показывая остренькие симпатичные зубки и будто не замечая Фединой торопливости и раздражения. — А я думала, ты-ы мне прочтёшь… как-никак, наша последняя ночка…
— Нет, сейчас не могу.
— Ты уходишь?
— Не ухожу.
— Очень занят?
— Да! Нет…
В этот момент зазвенели ступени: по лестнице стали спускаться серые угги.
— Тогда почему же не можешь?.. — улыбнулась Анна ещё умильнее, и Федя наконец догадался, что она прекрасно всё понимает. — Ах, жалко… Ну что ж поделать, тогда запиши адресок… — Пока Лёля спускалась по лестнице, Анна медленно диктовала адрес: — …джи-эм-эй-ай-эл точка си-оу-эм. Бон суар[54], — она приветливо кивнула Лёле, проходившей мимо по направлению к кулеру.
— А вам, юноша, — вполголоса, не снимая улыбки, обратилась Анна к Фёдору, — будет наука на будущее… Жечкам нельзя давать обещания — ни-ког-да, никаких обещаний… — («Когда же, — подумал Федя с тоской, — вы наконец уберётесь отсюда!») — …но если пообещал — то изволь выполнять. А то крупно можете по-жа-ле-еть…
В это время Лёля вернулась к камину с пластиковым стаканом воды.
— Водичка! — воскликнула Анна. — Отличная мысль. Федечка? принеси мне водички.
Фёдор взялся за подлокотники, но не для того чтобы встать, а как будто наоборот: как если бы посторонняя сила тащила его из кресла, а он захотел удержаться… но тут же подумал, что если сейчас он откажется выполнить невинную просьбу, это будет выглядеть перед Лёлей каким-то глупым и вызывающим хамством и вызовет ещё худшие подозрения… и в нерешительности поднялся. Глупо, глупо! как глупо всё!..
