Умберто Эко - Пражское кладбище
Палладистские круги (как, они реальны? В анонимках говорится о них как о реальных. Говоря о чем угодно, делаешь это реальным) невесть чем грозили предательнице Диане. И еще что-то случилось, но не припомню что. Вроде бы смерть аббата Буллана. Хотя я вижу его в картинах памяти… рядом с Дианой… довольно недавно.
Слишком я перенапрягаю память.
Мне нужен отдых.
23
Двенадцать правильно истраченных лет
Из дневников за 15 и 16 апреля 1897 г.
Далее не только записи в дневнике Далла Пиккола переплетаются, хочется сказать «неистово», с записками Симонини, и оба часто повествуют об одном, но с противоположных позиций, — но и вдобавок симониниевский текст становится сбивчивым, будто пишущему трудно припоминать разные факты, людей и ситуации. Симонини восстанавливает, путаясь во временах и в порядке событий, период начиная с перековки Таксиля до девяносто шестого или же седьмого. То есть около дюжины годов. Череда недлинных замечаний, почти стенографических. Как если бы он пытался зафиксировать то, что внезапно промелькивало в памяти. Иногда встречаются и более пространные изложения бесед, рассуждений и драматических эпизодов. Повествователь ввиду отсутствия определенной манеры изложения (она отсутствует у автора) ограничился тем, что рассортировал события по небольшим главам, поправил хронологию, разделил истории и постарался придать им системность, хотя на самом деле, скорее всего, события совершались одновременно и без всякой системы. Ну, например, Симонини выходил с собеседования с Рачковским и шел на собеседование с Гавиали. Но, как говорится, не обессудьте.
Салон АданСимонини вспоминает, что после того, как наставил Таксиля на путь истинный (и с которой стати Далла Пиккола сам претендует теперь на эту роль наставника, никак не ясно!), он принял решение если не влиться в ряды масонства, то по крайней мере сблизиться с республиканцами, среди которых, как он думал, масоны найдутся в любом потребном числе. Обратился к тем, с кем познакомился на рю де Бон, прежде всего к Туссенелю, и получил допуск в салон Жюльетты Ламессен, ставшей уже госпожою Адан, то есть женой депутата из фракции левых республиканцев, основателя «Земельного кредита» и пожизненного сенатора. Деньги, высокая политика, культура осеняли собой этот пышный салон, находившийся сперва на бульваре Пуассоньер, а потом на бульваре Мальзерб, хозяйка которого не только сама была небезызвестной литераторшей (даже опубликовала жизнеописание Гарибальди), но и принимала у себя государственных мужей — Гамбетту, Тьера, Клемансо, а также важных писателей: Прюдома, Флобера, Мопассана и Тургенева. Симонини соприкоснулся даже с полуживым, забронзовелым, практически неподвижным — от старости, от пурпурных риз, от последствий инсульта — Виктором Гюго.
Симонини к такому не привык. Вскоре после этого он свел знакомство с доктором, которого кличет Фройдом и с которым вместе ужинал в «Маньи» (см. запись в дневнике от 25 марта), и только ухмылялся, слушая, что тот вынужден был приобрести перед визитом к Шарко себе фрак, черный жилет и галстук. Симонини-то и сам потратился, и не только на такой же фрак и галстук, но и на прекрасную новую бороду, отменного качества, от лучшего (и самого неболтливого) производителя париков в Париже. Тем не менее, пусть какие-то следы юношеского ученья еще при нем и удерживались, пусть что-то он и помнил, а в парижские годы кое-что даже и почитывал, но не выдерживал и трех минут в живом, блестящем разговоре людей осведомленных, остроумных, порой глубоких, причастных к самым последним новостям. Поэтому он помалкивал, слушал очень внимательно и ограничивался только намеками на какие-то подробности своей высадки с «Тысячей» в Сицилии. Всякая тема, связанная с Гарибальди, во Франции шла на ура.
Но что его изумляло — это что он было готовился слышать и запоминать разговоры и во славу Республики (это по тем временам было еще ничего), и даже во славу революции, однако, поразительное дело, Жюльетта Адан окружила себя по преимуществу какими-то русскими, исповедовавшими упоенный царизм… Она ненавидела все английское, как и ее приятель Туссенель. В своем «Новом журнале» она печатала такую личность, как Леон Доде, считавшийся явным реакционером, что разительно противоречило позиции его отца Альфонса — знаменитого демократа… но, к чести госпожи Адан будь сказано, она принимала у себя обоих.
Не совсем ясно, какого происхождения был антисемитский душок, ощущавшийся во многих беседах в этом салоне. Свойственная социалистам неприязнь к еврейскому капиталу, особенно острая у Туссенеля? Мистический антисемитизм Глинки, связанной с русским оккультным миром и очарованной культами кандомблэ, которыми она увлекалась в юности, проживая с отцом-дипломатом в Бразилии? Глинка была наперсницей (шушукались о том) великой жрицы парижского спиритизма мадам Блаватской.
Неблагосклонность Жюльетты Адан к евреям была открытой. Симонини присутствовал у нее на публичных чтениях отрывков из русского писателя Достоевского, которые были почти текстуальным повторением того, что Брафман, знакомец Симонини, рассказывал о Всемирном кагале.
— Достоевский пишет: «Чтобы терять столько раз свою территорию, свою политическую независимость, законы, почти даже веру, — терять и всякий раз опять соединяться, опять возрождаться в прежней идее, хоть и в другом виде, опять создавать себе и законы и почти веру — такой живучий народ, такой необыкновенно сильный и энергический народ, такой беспримерный в мире народ не мог существовать без status in statu, который он сохранял всегда и везде, во время самых страшных, тысячелетних рассеяний и гонений. Некоторые признаки этого status in statu, по крайней мере, хоть наружно, это: отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность — еврей, а другие хоть есть, но все равно надо считать, что вроде их и не существовало. “Выйди из народов и составь свою особь и знай, что с сих пор ты един у бога, остальных истреби, или в рабов обрати, или эксплуатируй. Верь в победу над всем миром, верь, что всё покорится тебе. Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своем не сообщайся. И даже когда лишишься земли своей, политической личности своей, даже когда рассеян будешь по лицу всей земли, между всеми народами — всё равно, — верь всему тому, что тебе обещано, раз навсегда верь тому, что всё сбудется, а пока живи, гнушайся, единись и эксплуатируй и — ожидай, ожидай…” Вот суть идеи этого status in statu, а затем, конечно, есть внутренние, а может быть, и таинственные законы, ограждающие эту идею».
