Биргитта Тротциг - Охота на свиней
Лопаются и вылетают стекла, шипит пыль, падают и разбиваются тяжелые декоративные украшения, с картин течет краска, вспыхивают и горят, как трут, холсты, от мебели остаются угли и пепел.
Придется Бёрье по ее примеру учиться ничего не принимать близко к сердцу.
Пеплом станет все, что он нажил трудом и скаредностью, пеплом станет все, что он наворовал.
Сгорит и ее стол со столешницей сливового дерева. Придется ей принести эту жертву и постараться не принимать это к сердцу.
То-то будет радости, то-то будет счастья увидеть, как огонь распространяется из одной комнаты в другую, опустошая все вокруг, точно всемирный потоп.
На входной двери вместо деревянной таблички с именами, которую украла Вивиан, теперь висит от руки написанная бумажка. Вивиан с удовлетворением отмечает, что это выглядит так, словно здесь живет семья второго сорта, живет кто-то, кто не имеет на это права.
Замок врезали новый.
Ну что ж. Пусть себе останутся с новым замком. Замок ее не волнует.
Убедившись, что вокруг никого нет, Вивиан первым делом просовывает в щель для почты пачку старых газет. Затем медленно и аккуратно льет в эту щель денатурат. От его испарений у нее начинает кружиться голова, приходится выйти на улицу — глотнуть свежего воздуха. Ей ведь всегда чуть что становилось дурно.
Возвратившись, она снова берется за дело, поджигает пропитанный денатуратом платок и пропихивает его в щель.
И тут же она слышит, как под дверью занялся огонь. Вначале от его потрескивания веет даже домашним уютом, как от очага, на котором пекут яблоки.
Но потом ей в нос ударяет дымное зловоние. «Счастливого Рождества!» — думает она, торопясь убраться, пока кто-нибудь из соседей не поднял тревогу, заметив дым.
«В доме в этот вечер зажжены все свечи, в пламени свечей светло, ла-ла».
Спускаясь по лестнице вниз, Вивиан вдруг останавливается.
Что это ей почудилось?
В воздухе кружатся перья и песок из птичьей клетки.
Уж не канарейка ли испуганно мечется по своей клетке, не в силах вырваться наружу?
Уж не кошка ли мяукает и в панике бьется о наружную дверь, словно крепкая дверь может поддаться натиску мягкого кошачьего тельца?
В квартире становится все жарче, огонь из одной комнаты перебрасывается в другую, кошка отчаянно мяукает, Вивиан видит перед собой маленькую кошачью мордочку, маленькие острые клыки. Она слышит, как кошка все слабее толкается в дверь, а когда прутья клетки расплавились, канарейка уже мертва.
Вивиан прижимает руку ко лбу. По ее лицу струится пот.
— Что я наделала! — бормочет она. — Что я наделала!
Торопливыми шагами спускаясь к Свеавеген, она толкает перед собой подпрыгивающую, грохочущую тележку и слышит, как вдалеке воют сирены пожарных машин.
Но пожарные приезжают слишком поздно. Дело сделано. И содеяла его Вивиан Мулин.
По причине его, Бёрье, жестокосердия.
22
«Все, что я делаю, я делаю невпопад», — думает Вивиан.
Она все еще слышит отчаянные вопли кошки, все еще слышит, как кошка бьется о дверь, пытаясь вырваться наружу. Она видит себя в зеркале и удивляется. Удивляется, что способна на такую низость.
Какая перемена происходит в человеке, причинившем зло? Переменилось ли ее лицо? Стало ли в нем больше жестокости или страха, и где между ними грань?
И снова Вивиан думает о том, что все делает невпопад. Каким образом она может доказать Бёрье, что они одно целое? Она способна только разрушать и приносить несчастье.
Ей дано только самое гнусное оружие. Оружие слабаков и подлецов, ей бы устыдиться и отказаться от него.
Но она не отказалась. В тот день, когда она предстанет перед своим обвинителем, она скажет в свою защиту:
— Меня сразили оружием куда более гнусным. Пусть даже и законное, оно было в десять раз более подлым, и его пустили в ход против меня не колеблясь.
Да, она рушит их жизнь, как Бёрье разрушил ее собственную. У Бёрье больше нет дома, как нет дома у нее самой.
Стало быть, они опять одно.
Остался последний шаг. Она должна еще раз встретиться с Бёрье.
23
Только в среду за пять дней до Рождества Вивиан удается дозвониться ему на работу. «Нам надо встретиться», — говорит она; Бёрье в ответ огрызается. Она просит его самым ласковым, самым умоляющим тоном, на какой только способна «Об этом не может быть и речи», — шипит он в ответ и кладет трубку.
Тогда она идет к его конторе и поджидает там.
Всю вторую половину дня сидит она перед домом, где он работает, ожидая окончания рабочего дня; наконец он появляется и проходит мимо, не обращая на нее внимания.
— Бёрье… — говорит она, вставая.
Мельком взглянув на нее, он фыркает и идет дальше.
— Бёрье, ты — дерьмо! — кричит она ему вслед.
Он садится и уезжает, оставив ее в туче выхлопных газов.
Вивиан трясется от злости. Он что, не знает, кто она и что она сделала?
Ну что ж, она ему растолкует. Ему все равно не отвертеться. Не хочет позволить ей прийти к нему, придется ему самому явиться к ней.
На другое утро она идет к школе, где учится Густаф. С завтрашнего дня детей распустят на каникулы. Асфальт на школьном дворе искрится от мороза, снег все еще не выпал. В окнах школы переливаются звезды адвента и рождественские украшения из цветной бумаги. Сейчас прозвенит звонок к началу первого урока.
Классные комнаты освещены, дети вот-вот рассядутся по партам и задремлют, уткнувшись носом в прохладные крышки, уютно пахнущие привычкой и моющими средствами. А учительница со своей кафедры будет читать им отрывки из «Братьев Львиное Сердце», и на каждой парте горит свечка, которую детям разрешили принести из дома при условии, что они будут вести себя хорошо и не играть с огнем.
Как все это хрупко. Как хрупок мир, хотя дети об этом не подозревают.
Как легко все потерять: один неверный шаг — и все рушится.
Словно вспыхнувшая от огня бумажная луна.
Вивиан закуривает сигарету, чтобы согреться; она стоит у школьной ограды и ждет, выпуская дым из ноздрей. До Рождества уже всего ничего.
Пять лет проработала Вивиан на школьных переменах. Самым непринужденным тоном здоровается она с детьми, которые проходят мимо нее. Для полноты картины не хватает только мячей и прыгалок.
Дети косятся на нее с подозрением. Кое-кто из девочек хихикает, но в школе, куда отдали Густафа, учатся воспитанные дети из центральных районов города, большинство из них отвечает на ее приветствие.
А вот и Густаф. Красивые глаза, безобразный рот. Маленький светлокожий ублюдок, который не имел права появляться на свет.
Вивиан признает его виновным.
Ему следовало бы сознавать свою вину, но какое ему дело до того, что случилось до его рождения?
Ни о чем не ведая, идет он себе с новым ароматизированным ластиком в кармане и думает о том, как он будет обнюхивать свой новый ластик, пока фрёкен читает вслух отрывки из «Братьев Львиное Сердце».
Скоро звонок. Густаф размахивает своим дипломатом.
Учится в четвертом классе, а уже с дипломатом! На вельветовых брюках складка — смотреть противно! Нет никаких причин жалеть это маленькое избалованное отродье.
— Густаф! — окликает его Вивиан, машет рукой и идет ему навстречу. — Ты ведь Густаф?
Мальчик останавливается, из носа у него течет, он вытирает сопли варежкой. И настороженно глядит на незнакомую женщину. Ему кажется, он ее уже где-то видел. Она чудовищно уродлива, настоящее страшилище. Видно, что бедная. А Густафа уже научили бояться бедняков.
— Да, это я, — отвечает он. — Чего вам надо, тетенька?
Тогда она размахивается и бьет.
Она еще никогда никого не била, поэтому бьет, зажмурившись.
Она бьет его по лицу с такой силой, что мальчишка, потеряв равновесие, падает навзничь.
— Скажи Бёрье… твоему отцу, — тяжело дыша, говорит Вивиан, — чтобы он… чтобы пришел завтра в пять часов в кондитерскую Чельсона. Слышишь, что я говорю, дрянной мальчишка? Скажи ему, если он не придет, будет хуже. Слышишь, что я говорю, или стукнуть тебя еще разок?
Густаф весь съежился. Он прикрывает лицо руками.
Но Вивиан больше не станет его бить. Наоборот, она помогает ему встать. Густаф плачет. Вивиан плачет.
Словно желая загладить случившееся, она, крепко ухватив мальчишку за руку, отряхивает его одежду. Она едва удерживается, чтобы не сказать: «Ну ничего, до свадьбы заживет!», — как, бывало, говорила на школьных переменах, утешая того, кто ушибся.
Вырываясь, Густаф дергает и тянет руку. Но Вивиан крепко его держит.
— А теперь живо на урок, — говорит она, стараясь, чтобы голос звучал сурово.
Она легонько встряхивает Густафа. Он кивает.
Но стоит ей выпустить его, он лягает ее в щиколотку.
