Моника Али - Брик-лейн
Назнин закончила работу. Взяла сумку и отправилась по магазинам за кружевом. Перейдя через двор, остановилась и посмотрела, как отсюда выглядят ящички на окнах. Над ободками высоких белых горшочков виднелось несколько темно-зеленых листьев. Она купила зимний сорт анютиных глазок, скоро зацветут. Белье у Разии сушится на веревке между водосточной трубой и железным крючком. В двойные оконные рамы бьется фуфайка с британским флагом.
Назнин свернула налево, пошла окольными улицами за Коламбиа-роуд. Надо поторопиться, чтобы успеть домой до прихода девочек из школы. С тех пор как Шану уехал, Биби превратилась в совушку. Назнин просыпалась посреди ночи и видела, что дочь сидит на краю кровати, прижав коленки к груди под белой ночной рубашкой. Иногда Назнин заходила к девочкам, Биби сидела на стуле и следила за сестрой. Днем молчала, ходила сонная, с черными кругами под глазами. К ночи просыпалась и вздрагивала от малейшего движения.
Лишь недавно Биби начала успокаиваться. Назнин находила ее то у двери в спальню, спящую, свернувшуюся калачиком, то на полу рядом с кроватью Шаханы.
— Без тебя я никуда не уеду, — говорила ей Назнин.
— Я знаю. Не уедешь ведь, правда?
Биби постоянно просила, чтобы мать рассказала историю. Ей хотелось слышать слова, потому что слова сшивали ее с мамой.
— Расскажи про то, как ты была предоставлена своей Судьбе.
— Нет, только не эту, — застонала Шахана, — эта скучная.
— Это точно, — ответила Назнин, — я вам расскажу историю поинтересней.
Назнин прошла парк, игровую площадку и возвышенность, за которой начинался пустырь. Проверила кошелек: почти двадцать фунтов. Еще, может, и на шоколад девочкам хватит. Назнин мысленно сказала спасибо. Если бы не Разия, денег не было бы вообще, потому что Карим как в воду канул. Она осталась без контактов с фабрикой, без материала для работы и без средств к существованию. Она молилась, но Господь уже давно дал ей то, в чем она нуждалась: Разию.
Пара рабочих пыталась протащить через дверь в местный зал обитый зеленым сукном стол из орехового дерева. Еще один толстым слоем кремовой краски закрашивал граффити на скучной кирпичной стене. Длинную покатую крышу заменили, и теперь она черная, как полночь, растворившаяся под прозрачно-голубым небом. Над дверью повесили вывеску на английском и бенгальском: «Молодежный клуб района Догвуд».
Стол с трудом втиснули в двери, и на бледное весеннее солнце вышел тощий молодой человек.
После погрома здесь начались перемены.
В район приходили и уходили политики с руками за спиной: мол, мы здесь ни при чем, мол, мы возлагаем надежды на будущее. К Назнин приходил советник в вельветовом пиджаке и в рубашке с круглым вырезом, посмотрел на отваливающуюся штукатурку в прихожей. Вместе с ним пришли репортер и фотограф. Фотограф сфотографировал советника, положившего руку на кирпичи.
— Сколько лет вы здесь живете? — спросил советник, раздельно произнеся каждое слово.
— Семь или восемь лет, — ответила Назнин.
— Вам приходится трудно?
— Нет.
— Сколько у вас детей?
— Двое.
Советник был разочарован.
В полдень пришли телерепортеры. Снимать им было нечего, и они поснимали друг друга. Они вернулись, когда стемнело, и сняли рассекающих на машинах парней. Обнаружили пустующие квартиры, где собирались наркоманы, дабы насладиться своей наркотой, сняли жуткие матрасы и кусочки серебряной фольги. Материал получился сенсационным. Его показали по местному каналу.
Арестовали трех дилеров. Их вакансии остались открыты.
Учредили «Специальное подразделение Тауэр-Хэмлетс» для изучения «проблем молодежи» и «социальной сплоченности». Через два года подразделение должно было вынести свой вердикт.
Тем временем репортеры, вооружившись блокнотами и диктофонами, слонялись по району и искали членов банд. Пристали как-то к Тарику:
— Где здесь банды? Вы являетесь членом?
— Нет, — ответил он, — банд здесь нет.
— Тогда где фундаменталисты? Вы один из них?
Раны Брик-лейн быстро затягивались. Их перебинтовали штукатуркой. Не оставили без внимания ни единой царапинки, и через несколько недель, когда сняли бинты и деревянные шины, все было, как раньше. Ни единого шрама.
Назнин спустилась ко входу в зал. Худощавый молодой человек шел в противоположную от нее сторону. Она прибавила шагу.
— Садам алейкум.
— Ваалейкум асалам, — обернулся он.
— Вы не знаете, что сейчас с «Бенгальскими тиграми»?
Он с жадным интересом посмотрел на нее. Его большой нос, похожий на пестик от ступки, чрезвычайно ею заинтересовался:
— Распустили их. Председатель уехал.
— Да? — Назнин отвела взгляд. — Куда же он поехал?
— Карим? В Бангладеш.
— Понятно.
— Говорят еще, что он путешествует в фургоне.
И Назнин представила: Карим в джинсах и белой рубашке, на шее золотая цепочка, через плечо связка одежды, в пещере в горах, вокруг него мужчины в тюрбанах с пулеметами.
— Но по-моему, он уехал в Бангладеш.
— Да, — ответила Назнин.
— На его месте, — продолжал парень, — я бы не отправился на джихад куда-нибудь за тридевять земель. И здесь полно работы.
Назнин посмотрела на вывеску молодежного клуба.
— Да, вы правильно поняли. Сюда требуются организаторы. У меня будет своя группа. Знаете, я всегда с неодобрением относился к женщинам среди «Бенгальских тигров». Ведь это исламская организация! Не я это придумал. — В его взгляде читалось: знаем, кто это придумал. — Моя группа не будет религиозной. Мы будем заниматься политикой. Местной политикой. И вы приходите.
Раз группа его, значит, он будет Председателем. Вопрошателя подвинули. Его место теперь свободно.
— Приду. Мне бы хотелось, хоть я и была всего на паре-тройке собраний, — ответила Назнин.
В небе пролетел самолет. Она посмотрела вверх. Самолет постепенно набирал высоту, устремлялся все выше в небо. Свернул. И полетел прямо. Назнин опустила голову:
— Но в то время я и не представляла, на что способна.
Назнин положила шоколад в холодильник, пошла в гостиную и включила радио. Настраивала его Шахана. Какой-то мужчина пел о любви и расставании, о дожде и слезах. Он пел о потере и (здесь она не расслышала как следует) о смерти. От ритма барабанов и мелодии его голос прыгал безжалостно-счастливо. Назнин взяла ручку и бумагу и села за стол. Начала рисовать наряд. Солнце согревает руки. Оно нырнуло в стакан с водой и брызжет золотыми колечками на темную поверхность стола.
Разия заплатит завтра. Завтра она пойдет в банк «Сонали» и отправит Хасине деньги. Письма от Хасины нет уже два месяца.
Шану пишет каждую неделю. Иногда случается перерыв в три недели, после которого приходят три письма подряд. В таких случаях особенно заметно, что он пишет всегда одно и то же. То-то и то-то о погоде. Жарко. Сейчас прохладней. А сейчас просто ужасно жарко. Он потеет очень сильно или не очень сильно. Скорей бы дождь. Подробно описывает, что ест: на завтрак, на обед и на ужин. Как никогда подробно Назнин осведомлена о содержании его желудка. Пишет о мыле, об управлении, о значительных шагах вперед, о маленьких назад. Большой Босс либо «очень приветлив», либо «приветлив, но осторожен». Между строчками ничего нельзя прочесть. Как будто над письмом поработала рука цензора и вычеркнула все конкретные факты. Другие стороны своей новой жизни Шану описывает подробнейшим образом. Разработал режим упражнений и честно описал всю свою недельную программу. В понедельник двадцать пять приседаний и тридцать отжиманий, сорок отжиманий и пятьдесят поднятий тяжестей из положения сидя во вторник и так далее. Из недели в неделю Назнин читает подробное описание будущего дома. Жилое пространство двадцать на десять футов, кухня шесть на четыре, до ближайшей парикмахерской двести пятьдесят ярдов, до ближайшей мясной лавки шестьсот, до ближайшего банка около мили. Из недели в неделю посылает одну и ту же информацию. Всем остальным не делится. Письма на плотной желтой бумаге с одной стороны листа, точно до конца страницы. Письмо никогда не заканчивается чуть ниже середины. Иногда Шану дважды описывал погоду, чтобы заполнить место. Раз или два в месяц он звонил.
— Как у тебя дела? Выслать тебе денег?
— Нет, у нас все в порядке.
— Девочки учатся?
— Да, получают пятерки. У Шаханы начался французский.
— Хорошо. Значит, все в прядке.
На линии, не переставая, что-то щелкало. Голоса фонят. Разговаривать сложно.
Спросила его однажды:
— Там все, как ты и ожидал? Как ты и хотел?
В телефон будто шторм залетел — от шума заболело ухо. Потом все успокоилось.
— У англичан есть такая поговорка: в одну реку дважды не зайдешь. Понимаешь, что она означает?
