Сергей Довлатов - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2
Пришлось начинать все сначала.
Одновременно вырабатывалась творческая позиция газеты. Мы провозгласили:
«Новый американец» является демократической свободной трибуной. Он выражает различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Выводы читатель делает сам…
Мы называли себя еврейской газетой. Честно говоря, я был против такой формулировки. Я считал «Новый американец» газетой третьей эмиграции. Без ударения на еврействе.
Начались разговоры в общественных кругах. Нас обвиняли в пренебрежении к России. В местечковом шовинизме. В корыстных попытках добиться расположения богатых еврейских организаций.
Старый друг позвонил мне из Франции. Он сказал:
— Говорят, ты записался в правоверные евреи. И даже сделал обрезание…
Я ответил:
— Володя! Я не стал правоверным евреем. И обрезания не делал. Я могу это доказать. Я не могу протянуть тебе свое доказательство через океан. Зато я могу предъявить его в Нью-Йорке твоему доверенному лицу…
Параллельно с еврейским шовинизмом нас обвиняли в юдофобии. Называли антисемитами, погромщиками и черносотенцами. Поминая в этой связи Арафата, Риббентропа, Гоголя.
Один простодушный читатель мне так и написал:
— Вы самого Гоголя превзошли!
Я ему ответил: «Твоими бы устами…»
В нашей газете публиковались дискуссионные материалы о Солженицыне. Боже, какой это вызвало шум. Нас обвиняли в пособничестве советскому режиму. В прокоммунистических настроениях. Чуть ли не в терроризме.
Распространилась легенда, что я, будучи тюремным надзирателем, физически бил Солженицына. Хотя, когда Солженицына посадили, мне было три года. В охрану же я попал через двадцать лет. Когда Солженицына уже выдвинули на Ленинскую премию…
И все-таки дела шли неплохо. О нас писали все крупные американские газеты и журналы. Я получал вырезки из Франции, Швеции, Западной Германии. Был приглашен как редактор на три международных симпозиума. Вещал по радио. Пестрел на телевизионных экранах.
У нас были подписчики даже в Южной Корее…
Я мог бы привести здесь сотни документов. От писем мэра Коча до анонимки на латышском языке. Но это — лишнее. Кто читал газету, тот знает…
Годовой юбилей мы отмечали в ресторане «Сокол». По территории он равен Ватикану. В огромном зале собралось человек девятьсот. Многие специально приехали из Филадельфии, Коннектикута и даже Техаса.
Видимо, это был лучший день моей жизни…
Дальнейшие события излагаю бегло, пунктиром.
Ощущение сенсационности и триумфа не пропадало. Хотя проблем было достаточно. Во-первых, не хватало денег. Что расхолаживало при всем нашем энтузиазме.
Нужен был хороший бизнес-менеджер. Попросту говоря, администратор. Деловой человек. Да еще в какой-то степени — идеалист.
Уверен, что такие существуют. Уверен, что деньги не могут быть самоцелью. Особенно здесь, в Америке.
Сколько требуется человеку для полного благополучия? Сто, двести тысяч в год? А люди здесь ворочают миллиардами.
Видимо, деньги стали эквивалентом иных, более значительных по классу ценностей. Ферментом и витамином американского прогресса.
Сумма превратилась в цифру. Цифра превратилась в геральдический знак.
Не к деньгам стремится умный бизнесмен. Он стремится к полному и гармоническому тождеству усилий и результата. Самым убедительным показателем которого является цифра.
Короче, нужен был администратор. Я считал, что все несчастья из-за этого.
К тому же монопольная пресса давила нещадно. Обрабатывала наших рекламодателей. Терроризировала авторов. Распускала о нас чудовищные слухи.
Со временем мне надоело оправдываться. Пускай люди думают, что именно я отравил госпожу Бовари…
Когда-нибудь Седых окажется в раю. И скажут ему апостолы:
— Всем ты хорош, дядя Яша! А вот Серегу Довлатова не оценил…
Шло время. Обстановка в редакции была замечательная. С легкой поправкой на общее безумие.
Помню, Наталья Шарымова собиралась в типографию. Дело было вечером. Район довольно гнусный.
Я сказал бородатым мужчинам Вайлю и Генису:
— Нехорошо, если Шарымова поедет в типографию одна.
На что красивый плотный Генис мне ответил:
— Но мы-то с Петькой ездим…
Обстановка была веселая и праздничная. Хотя давно колебалась земля у меня под ногами.
Я проработал в «Новом американце» два. года. Был, пышно выражаясь, одним из его создателей. И — наемным редактором. Правда, без зарплаты. Совладельцем не был. Акций не имел.
Парадокс заключался в следующем. У газеты было три хозяина. И с десяток наемных работников. Хозяева работали бесплатно. Как и положено владельцам нового бизнеса. В расчете на грядущие барыши.
Наемные работники зарплату получали. Хорошую, но маленькую. Вернее, маленькую, но хорошую.
Итак, хозяева получали моральное удовлетворение.
Наемники — скромную зарплату.
Я же был личностью парадоксальной. Психологически — хозяином. Юридически — наемником. Хозяином без собственности. Наемником без заработной платы.
Держался соответствующим образом. Требовал у хозяев отчетности. Давал советы руководству. Изнурял Бориса Меттера соображениями дисциплины.
И меня уволили. Без всяких затруднений. Поскольку я был в юридическом смысле — никто.
Я ушел. Ко мне присоединился творческий состав. Мы уговорили господина Дескала из «Руссика» финансировать «Новый свет». Газета просуществовала месяца два.
Затем господин Дескал купил «Новый американец». Предложил нам вернуться. Обещал творческую свободу. И я вернулся.
Вы скажете:
— Хорош! Его обидели, а он вернулся. Где же твое чувство собственного достоинства?
Я отвечу:
— «Новый американец» был моим любимым детищем. Предметом всех моих надежд. Пышно выражаясь — делом жизни. Известен ли вам предел, где должен остановиться человек, цепляющийся за свою жизнь?!.
Дальше все было очень просто. Творческая свобода оказалась мифом. Все остальное не имело значения.
