Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен
— Слушай, Ген, я хочу свою газету организовать.
— А разве можно?
— Скоро будет можно, хотя и трудно. Я на «коня» надеялся, но он не при делах.
— А что такое?
— Выперли.
— За что?
— Не с теми водку пил. Теперь на даче кроссворды разгадывает. Поговори с Исидором! Он у Яковлева через день бывает.
— А как назовешь газету?
— «По прочтении сжечь!» — хихикнул Алик.
— Я серьезно!
— Еще не думал.
— Назови «Честное слово».
— Здорово! Прямо сейчас придумал?
— Угу.
— Такая голова и такому дураку досталась. Не разводись с Мариной!
— Ты-то откуда знаешь?
— Все знают.
— Я люблю другую.
— Гена, любовь — это функциональное расстройство. Лечится регулярным семяизвержением. А семья — святое.
— Не обсуждается.
— Вот к чему приводят смешанные браки. Еврей так бы не поступил! На, забирай свои бабки! Долг я вычел… — Веркин протянул перехваченную аптечной резинкой пачку красных десятирублевок с камнелицым Ильичом.
— Спасибо, — спецкор, недоумевая, взъерошил купюры: денег было явно маловато.
— Я семь процентов снял, — уловив сомнения, разъяснил Алик. — Комиссионные. Обычно берут десять, но я по-дружески…
— Конечно, конечно… — закивал Скорятин, прежде не сталкивавшийся с рыночными отношениями в своем кругу.
— За «двойку» возьму пять процентов! — лучезарно пообещал однокурсник.
— Почему же?
— Скидка за «Честное слово»! — Взор рыцаря правды заволокло счастье вынужденного благородства. — В этой жизни все имеет цену. Бесплатно только птички поют.
«Может, это и есть социализм с человеческим лицом? — думал Гена, спускаясь в лифте. — Общество цивилизованных кооператоров. Или это уже капитализм?»
— А вы знаете, что трупы в могилах теперь не разлагаются?
— Почему? — очнулся главный редактор.
— Почему-у? — передразнил «чайник». — Из-за консервантов, которые мы с вами кушаем. На страшном суде все будем как огурчики. Пошутил. Теперь шестой вопрос. Как получилось, что флаг новой России по расцветке один в один с этикеткой «Пепси-колы»? Замечали?
— И в самом деле: красный, синий, белый… Вы верите в теорию заговора?
— Заговор, мой друг, — это не теория, а тысячелетняя практика. Вспомните ветхозаветных интриганов!
…По пути домой окрыленный Гена залетел на почту и дал Зое телеграмму: «Буду сегодня вечером. Встречай! Люблю. Люблю. Люблю».
Знакомая почтовая девушка уже не советовала сократить количество слов, а лишь завистливо вздохнула.
Но дома его встретила Ласская в черном платье.
— Борис Михайлович? — с порога догадался он.
— Павел Трофимович… Котенок, мне очень жаль!
Отец умер от обширного инфаркта, разругавшись со сменным мастером из-за несправедливого распределения продовольственных заказов в цеху: курица, гречка, чай, колбаса, зеленый горошек… Мать перечисляла продукты и плакала в трубку, потом мертвым голосом попросила купить недорогой черный костюм. Темно-синий, справленный к сорокалетию, отдали в ателье перелицевать, а там совсем испортили. Оставался второй, серый, летний, но в светлом хоронить никак нельзя. Скорятин пожалел: в Чикаго, в магазинчике секонд-хенда, он видел почти новую черную тройку всего за десять баксов. Но тогда бы не хватило на телевизор.
Марина успокоила и повезла осиротевшего мужа в Измайлово, где в универмаге работала дальняя родственница, удивительно похожая на актрису Ахеджакову, даже голос точь-в-точь, будто из двух близняшек одну отдали в кино, а вторую — в торговлю, на всякий случай. «Ахеджакова» вынесла из подсобки польский костюм фирмы «Элана», очень дешевый, но приличный на вид.
Потом на машине помчались в Жуковский, за полсотни километров от Москвы. Там, в центре городка, стоял мощный сталинский гастроном — с колоннами, мозаичным полом, золоченой лепниной на потолке, тяжелыми латунными люстрами, мраморными прилавками и огромным аквариумом, где медленно плавал одинокий карп, косясь на покупателей обреченным глазом. К стеклу приклеили бумажку: «Образец не продается». В магазине было шаром покати. В холодильных витринах лежали только желтые кости с остатками черного мумифицированного мяса, а вдоль кафельных стен высились замки, выстроенные из красно-синих банок «Завтрака туриста». Через весь зал тянулась, петляя, сварливая очередь за гречкой: килограмм в руки. Директор гастронома, кругленький и лысый, как актер Леонов, уныло сидел в кабинете, увешанном грамотами и желто-алыми вымпелами с ленинским профилем. Чего-чего, а вождя в пустом магазине хватало. Увидав на пороге гостей, «Леонов» вяло махнул пухлой лапкой:
— Не завезли.
— Мы от Александра Борисовича, — тихо объяснила Марина.
— А-а! Тогда за мной! — посвежел толстяк.
По бетонной лестнице спустились в большой, как теннисный корт, подвал. Это была пещера продовольственного Али-Бабы! Ежась от холода, они шли вдоль многоярусных полок с невозможной жратвой. Сквозь пелену горя Гена видел банки с давно забытыми деликатесами — икрой, красной и черной, крабами, осетровым балыком, тресковой печенью, атлантической сельдью, макрелью и трепангами. По закуткам стояли корчаги маслин, оливок и корнишонов. С потолка копчеными сталактитами свисали колбасы, от пола росли штабеля сыра. В аккуратных коробах желтели гроздья бананов, местами уже почерневших, в ячеистых картонках покоились апельсины, груши, персики, из бумажных оберток торчали жесткие зеленные охвостья ананасов. Целый угол занимали коробки с пивом «пилзнер».
«Теперь понятно, почему наверху ни черта нет! — подумал спецкор и начал в мыслях сочинять фельетон «Подпольное изобилие».
Марина, оставаясь скорбно-сдержанной, мела продукты впрок, не только на поминки, но и на свой скорый день рожденья. Толстяк-директор советовал со знанием дела: «Возьмите сахалинскую семгу, она лучше, а икру берите осенней расфасовки!» Попутно он восхищался коллекцией Александра Борисовича, жалуясь, как подорожала в последнее время графика Сомова. Оно и понятно: в стране скрытая инфляция. Продукты сложили в большие коробки из-под яиц. Грузчик, воровато озираясь, вынес их через черный ход и быстро покидал в багажник «Жигулей», пока не заметили озлобленные дефицитом граждане. Стоило все это больше двухсот рублей, да еще двадцать процентов сверху.
— Оформляем как свадебный заказ с доставкой на дом, — виновато объяснил «Леонов». — Иначе нельзя. Контроль и учет. Социализм…
«Да уж, социализм!» — хмыкнул Скорятин.
Похоронная агентша, рыхлая тетка с халой на голове, объяснила родне усопшего, что хоронят теперь чуть ли не в Домодедово, однако за пятьсот рублей она может похлопотать и добыть местечко на Востряковском, а это хоть и на окраине Москвы, но зато со МКАДа очень удобно заезжать…
