Захар Прилепин - Обитель
— Полноте, — махнул Щелкачов рукой. — Не стоит.
— Молчи, — велел Артём и бегом помчался назад.
…Как же хорошо в своих ботинках, в своей рубахе: чувствуешь себя словно защищённым — своим же собственным теплом, нагретым когда-то и удивительным образом не выветрившимся.
Колбасы не было, кончилась к вечеру — купили в «Розмаге» брынзы, Артём сказал «…на все!» — и на обратном пути, не обращая ни на кого внимания, начали есть.
Тут же подскочили леопарды, двое, Артём отломил — не жалко, — но велел: «Больше не подходите — пинка дам». — «А я тебе в харю плюну!» — ответил леопард, и рот его уже был полон брынзой.
Артём захохотал, толкнул Митю — смешно, мол, — но тот улыбнулся в меру, ему, видимо, было не так забавно.
В дворовой соловецкой сутолоке Артёма быстро различили Мишка и Блэк. Им тоже досталось прикорма и ласки. Только чайки мешали, оголтело и неумолчно требуя своего.
Брынза была чудесная, мягкая, кислая, молочная — хоть плачь.
— Как там наши сарацины? — расспрашивал Артём, Щелкачов секунду подумал и с удовольствием засмеялся, поняв, что речь идёт про Кабир-шаха и Курез-шаха.
Сзади Артёма ощутимо хлопнули по плечу.
«Блатные…» — ёкнуло у него в сердце.
А там был Борис Лукьянович.
— Артём! — они с искренним чувством обнялись. — Где вы? Как? Освободил вас начлагеря? Мне без вас немного сложно — мало кому можно довериться тут.
— Ой, да я хорошо, — улыбался Артём во всё лицо. — Хотите брынзы?.. Меня перевели на новую работу, но я спрошу — можно ли к вам, — отвечал он, хотя сам чувствовал, что привирает — от всей души, но привирает: какая, к бесу, спартакиада, когда у него такая… что?.. работа? жизнь? песнь?
…Когда у него такая фантасмагория.
— Да, да, спросите, — сказал Борис Лукьянович. — Тем более что паёк на вас все эти дни выписывали — я же не получил приказа о вашем переводе. Так что можете забрать вам причитающееся. А то что вы — брынзу. Хотя это вкусно, конечно, спасибо… Завтра получите сухпай, да?
Артём закрыл глаза, открыл, взял себя за ухо и так некоторое время шёл.
«Нет, не сплю».
* * *— Как ты меня назвал?
— Шарлатанка.
— Какое хорошее слово. Как леденец во рту, по зубам катается… Ещё как-нибудь назови.
— Шкица.
— Это что?
— Как шкет. Только дамочка.
— Шкица… Шкица. Тоже хорошо…. А что ты не стал дела иметь с проституткой? Рубль ей отдал. И не стал. Дурачок.
Артём недолго молчал, рисуя пальцем не видимый ему самому узор на стене. Они лежали в темноте в его сторожевой каморке.
«Ей рубль, а вообще три», — вспомнил он.
— Не стал, — сказал он, помолчав.
— Какой гордец, — тихо засмеялась она. — …Теперь дождался своего?
Артём на мгновение перестал рисовать на стене: а вдруг она сейчас рассердится? Вторая его ладонь лежала поверх её руки — не сжимая, не пытаясь сплестись пальцами, просто — поверх. Их руки — это единственное, чем они соприкасались сейчас.
Артём попытался через свою ладонь почувствовать: как она — злится или просто шутит? задирает его? или сама себя злит нарочно?
Он ничего не ответил на всякий случай.
— Иди тогда чай мне приготовь, — велела Галя.
Артём смахнул со стены свои не существующие на самом деле рисунки и пошёл на кухню.
Странное дело: оставляя её на минуту, он сразу же терял всякую веру в реальность происходящего и тем более — в её человеческие и, дико сказать, женские чувства.
— Осип сделал термос. Сам, — доложил он, поспешно возвращаясь, — …теперь у нас всегда есть кипяток.
Уйдя всего на две минуты, он успел испугаться: а как теперь её настроение — не разошлось ли по швам, не обернулось ли чем-то невозможным и жутким; Артём неизменно чувствовал, что вероятность этого огромна: только моргни — и тут же не узнаешь мир вокруг себя.
Своим голосом, произнося в темноту комнаты слова, Артём словно пробовал, есть ли тут жизнь, и если есть — то какая она: тёплая, млекопитающаяся — или холодная, вздорная и пожирающая людей целиком.
Так шарят дрожащим фонариком или шипящим факелом в подземелье, всякую минуту опасаясь увидеть такое, что поседеешь навек.
— Троянский? — переспросила она из темноты.
Артём и не понял поначалу, о чём это.
— А. Да, Осип. Троянский.
Несколько часов назад Артём, с этим самым Осипом переругавшись, перетащил в свою комнату диванчик из того помещения, где учёные собирались сделать перекурочную.
«А где мои друзья будут курить, когда похолодает?» — разозлённо и чуть в нос спрашивал Троянский. «Стоя! Стоя надо курить!» — отвечал Артём негромко, двигая диван: ему никто не помогал; учёные вообще с каждым днём воспринимали его присутствие всё недовольнее.
Воспользоваться термосом Осип тоже не предлагал Артёму, но он и не спрашивал.
В качестве столика под чай Артём, снова отлучившись, принёс тумбочку, на которой велись записи о весе морских свинок и прочие наблюдения за их насыщенной жизнью.
Когда вернулся во второй раз, Галя сидела совсем одетая, только с распущенными волосами, трогала рукой этот самый диванчик.
— Вшей тут нет у тебя? — спросила.
— А надо? — поинтересовался Артём с улыбкой.
Она не засмеялась.
— Я там пирог с навагой принесла. Давай поедим. Я сама ничего не ела весь день. Включи свет! Только окно… прикрой чем-нибудь.
Артём сделал всё, как велели.
Присел возле столика на колени — налил ей и себе по чашке.
Тем временем она потянулась за своей сумкой.
Сумка была не совсем женская — кожаная, военная, на ремне, — только небольшая и почти новая. Зато внутри имелся вполне дамский набор: пудра, помада, духи — Артём заметил, когда она открыла и начала там, в женской манере, что-то поспешно и чуть раздражённо перебирать: да где же?
Искала, видимо, расчёску, но не нашла — зато обнаружила другое.
— Смотри, какие у меня записки, — сказала.
— Кому? — спросил Артём, дуя на чай, хотя он был и не такой уж горячий.
— А никому. Лагерники пишут. Изъяли. Слушай. «Пойду к лепкому, и ты приходи. Без тебя таю как конфетка. Остаюсь до гроба твоя верная». А? Вот это любовь. А вот слушай ещё, — она повыбирала в сумочке, там было много, непонятно зачем она их носила при себе: — «Вам из весная Гала хочет с вами знакомица». Понял? Гала! Из! Весная! — она будто бы ожидала, что он засмеётся.
— Да, — очень серьёзно ответил Артём.
Она посмотрела на него секунду и, чего-то не найдя в его лице, выдохнула:
— Ну ладно… — и убрала записки. — …А с чем чай? Травой пахнет какой-то.
— Я туда еловые веточки добавляю, — сказал Артём, напряжённо разглядывая её: что-то происходило, и это надо было остановить.
