Леонид Сергеев - Заколдованная
Против этого нелепого довода я не нашел, что возразить.
И живет в наших домах тихая старушка, безмерно вежливая, даже собак называет на «вы». Раньше она всегда приветливо улыбалась мне и сторонилась, когда мы со щенком встречали ее на тропах вокруг озер. Однажды вечером я заметил, как старушка аккуратно раскладывает косточки на тропах, и подумал: «Надо же, какая сердобольная бабуля!». Только вдруг подохли две бездомные собаки, потом мальчишки нашли дохлую ворону. Я взял одну из косточек, отнес в лабораторию к приятелю химику, и в ней обнаружили мышьяк. При следующей встрече я подошел к тихой старушке вплотную:
— Я решил подкладывать к дверям бабушек отравленные кексы. А вам — отравленный торт.
Старушка попятилась, улыбка с ее лица сошла. С тех пор я не встречал ее, хотя мальчишки доложили мне, будто видели, как она подсыпала на тропу битое стекло.
А как я покупал щенка — целая история. Поехал на Птичий рынок; у меня было рублей тридцать, и я мог бы купить более-менее породистую собаку, но я люблю дворняг — они самые сообразительные; к тому же, главное не порода, а душа собаки. Я выбрал лопоухого щенка, который отчаянно вилял хвостом и ко всем лез целоваться. Его держал на веревке подвыпивший мужчина в форме пожарного — он торопливо совал мне в руки конец веревки:
— Давай десятку, и собака твоя! Здоровая будет, охранять будет… Давай бери скорей… Некогда мне…
Я наклонился к щенку.
— Ладно, давай пятерку… Бери быстрей, времени в обрез.
Я взял собаку, сел с ней в трамвай и только отъехал, смотрю — на шее у моего цуцика лишай. Заехал в ветеринарную клинику на улице Юннатов. Врач осмотрел щенка и сказал:
— Вообще-то щенков лечить от лишая трудно. Ему месяца два. В одном месте залечим, в другом появится. А потеряет часть волосяного покрова подохнет. Лучше усыпить.
— Как же так?! Попробуйте что-то сделать. Очень вас прошу.
— Ну ладно попробуем. Направлю его в больницу на Лосиноостровской.
Я отвез щенка в больницу. Поместили его в огромную железную клетку с зацементированным полом. В соседних клетках сидели дог и собачонка с лишайным пятнышком над бровью. Когда я уходил, щенок прыгал на железные прутья, тревожно лаял и смотрел на меня, как на предателя.
— Чем их здесь кормят? — спросил я у медсестры, толстой сонной женщины.
— Кашей. Некоторые доплачивают, и тогда даем и ливер.
Я сунул ей в руки деньги и попросил кормить как следует.
— Лучше не приезжайте неделю, он быстрее к нам привыкнет, — посоветовала мне медсестра.
Но я приехал через два дня, привез щенку мясо и игрушку — резинового барана. Щенок похудел, в его миске лежала одна геркулесовая каша, но главное — он не был намазан мазью. Я забрал собаку. «Сам, — думаю, — вылечу». А если и заражусь, ничего — все равно у меня на голове волос мало осталось.
Я вылечил его мазью «амиказол» за три дня — быстрее, чем расчитывал. А позднее узнал, что в деревнях лишай просто прижигают йодом.
Я жил с матерью, и имя щенку мы придумывали вдвоем. Назвали Челкашом в честь собаки, которая у нас была когда-то.
Первое время со щенком хватало мороки: он делал лужи где попало, по ночам скулил, днем требовал внимания. Потом у него стали выпадать молочные зубы и прорезаться новые; он грыз обувь, ножки стульев, но и в эти дни радости доставлял гораздо больше, чем огорчений: и когда играл в свои игрушки, то и дело неуклюже заваливаясь на бок, и когда, с дурашливым выражением на мордахе, ловил мух, и когда серьезно вслушивался в слова, изо всех сил пытаясь понять их смысл, и когда на улице впервые встречал собак, кошек, птиц, бабочек.
Однажды мы с ним гуляли и неожиданно хлынул дождь; Челкаш замер, начал растерянно озираться и вдруг прижал уши и припустился к дому. В другой раз на него кинулись две вороны, отгоняя от какой-то еды; Челкаш попятился, прижался к моим ногам; я замахнулся на ворон, а он начал подпрыгивать на одном месте и звонко гавкать — пугал нахальных птиц.
Челкаш ел то же самое, что и мы, только почему-то не пил молоко — из этого мать заключила, что он волчонок, и во дворе с кем-то поделилась своим выводом. С тех пор, когда я с Челкашом выхожу на улицу, мальчишки подбегают, обнимают моего дружка и перекидываются словами:
— Челкаш! У него мать волчица.
— Много знаешь! Он щенком жил у волков.
— Нет, его отец волк, а мать овчарка, правда дядь Леш?
Я хмыкаю что-то неопределенное; в общем-то меня устраивает таинственное происхождение Челкаша.
Каждое утро перед работой я бегал с Челкашом до озер и обратно, а потом он выходил на балкон и провожал меня взглядом до автобуса; а по вечерам у окна ждал моего возвращения — разляжется на подоконнике, всматривается в остановку; надышит на стекло пятно, станет совсем плохо видно, но все равно меня заметит и с визгом бросается к двери. Мать по лаю узнавала, что я иду — мой дружище никогда не ошибался. Позднее, когда Челкаш подрос, он уже не умещался на подоконнике, тем не менее упорно пытался пристроиться.
Однажды зимой мать пошла с Челкашом гулять, и он от нее убежал, увязался за мальчишками и пропал. Целые сутки я бегал по окрестностям. Зайду домой, погреюсь, снова выхожу и всех выспрашиваю, особенно ребят — они в подобных делах всезнающие.
Знакомые мальчишки тоже включились в поиски. «Может, забрали собаколовы», — подумал я и на следующее утро приехал на улицу Юннатов; разыскал двух собаколовов, мужиков с лиловыми носами; они еще не отошли от очередной выпивки, но подробно расспросили о собаке и твердо, в один голос клялись, что такой не было. Я усомнился — помнят ли?
— Обижаешь, хозяин, — протянули собаколовы. — Мы их всех в лицо помним. Ты что?! Это ж наша работа… Ты это, шибко-то не переживай. Дворняга она и есть дворняга. Мы вот тут выловили пуделя. Завтра утречком его на опыты загребут. Хотишь, тебе отдадим? Давай на бутылец, и пес твой. Хороший, породный. Такой на рынке знаешь сколько стоит?
Я только махнул рукой.
Мать написала объявления о пропаже собаки, и я расклеил их на столбах в нашем районе. Все оказалось бесполезно. Мать очень переживала — на каждый шум выходила за дверь, а я так расстроился, что не мог работать — все мерещился знакомый лай. Кто-то надоумил сходить в школу, но из-за каникул школа оказалась закрытой. Я еле дождался начала занятий, пришел к директрисе школы, сказал, что в последний раз собаку видели с ребятами, и попросил помочь.
— Я вас понимаю, — спокойно сказала директриса. — У меня у самой собака. Я сообщу по классам.
На следующий день мать звонит мне на работу:
— Приезжай скорей! Челкашка нашелся! — радостно кричит.
Я примчался, открываю дверь — на полу сидит чужой здоровенный пес. «Ну, — думаю, — мать перепутала или, чтобы я так не переживал, купила другую собаку — считает, она заменит мне Челкаша». Но пес бросился ко мне, чуть не сбил с ног, облизал лицо, руки. Присмотрелся я — он, чертяка! Все его пятна, и уши-лопухи, и глаза с крапинками — да уж я-то знаю сотню его черточек! Ну и вымахал он за это время!.. Оказалось, ребята держали его в школьном подвале: подкармливали, выводили гулять и снова запирали. Директриса нашла верный ход — обошла все классы и в каждом сказала:
— Я знаю, собака у кого-то из вас. Чтобы через час она была у меня в кабинете!
Через час она позвонила матери:
— Забирайте!
Ну а потом Челкаш два месяца чумился, и я делал ему уколы и давал таблетки, а мать ухаживала за ним: выводила гулять, кормила из ложки и, чтобы успокоить, все время разговаривала с ним.
Мы выходили его; пес окреп, у него появилась густая, блестящая шерсть коричнево-черной окраски с желтыми подпалинами на груди и белыми отметинами на всех четырех лапах. Конечно, по разным там законам кинологии его экстерьер нельзя принимать всерьез, да и уши-лопухи сразу выдают дворнягу, но он мне дороже всех породистых собак — он добрый и ласковый, у него умные глаза и легкий, незлобивый характер. Всех родных и знакомых он знает по именам, при встрече прыгает, лезет целоваться; кто бы к нам ни зашел — монтер или водопроводчик — крутится, лупит по мебели хвостом, тащит свои игрушки похвастаться. Думаю, если к нам однажды влезут грабители, их тоже встретит как самых закадычных приятелей.
Говорят, больше всех Челкаш любит меня. Может, так и есть — в благодарность за то, что я его лечил, хотя при виде коробки с лекарствами, сразу лезет под стол. Но скорее всего, потому что мы с ним устраиваем игры: что-то среднее между борьбой самбо и прятками. Надо отдать должное Челкашу — в борьбе он никогда не теряет голову и покусывает меня легко, больше пугает рыком и, пытаясь повалить, колошматит лапами; я нарочно падаю и он победоносно потягивается — делает «ласточку». А если я нечаянно отдавлю ему лапу, взвизгнет, обидится и отойдет, и не смотрит в мою сторону, а то и пойдет к матери жаловаться. Но уже через несколько минут начисто забывает все обиды, подходит с какой-нибудь веревкой в зубах и предлагает ее перетягивать или притащит мячик и теребит меня лапой: давай, мол, поиграем.
