Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2011)
К 130-летию со дня рождения Александра Блока . Материалы подготовлены Александром Мелиховым. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 11.
Литераторы отвечают на вопросы журнала “Нева”. Среди них — Елена Иваницкая: “Блок — светило померкшее. Но прежде его свет был таким болезненно-ослепительным, что и сегодня людям постарше еще удается понять, что и почему сияло и влекло. Но понимание получается музейно-почтительным, и только. Мне трудно вообразить, кому и зачем (помимо историко-научных целей) захотелось бы вчитываться в „Стихи о Прекрасной Даме” или „Страшный мир”, „Соловьиный сад” или „Двенадцать””.
“Блока влекло к смерти, он это знал и даже не скрывал от себя, что бравирует этим влечением: „Со мной — моя погибель, и я несколько ей горжусь и кокетничаю”. Но он не знал за собой другого. Того, что с несомненностью видит читатель его писем и дневников. Его личность включала сильнейшие нервные размахи от восторгов, взлетов до упадка, отчаяния. Чтоб не произносить нехороших слов: маниакально-депрессивный психоз. Так и получалось, что в одном состоянии — „будущее!”, „общественность!”, „народная душа!”. А в другом — „плюнуть в харю”, „изолироваться”. Обоим состояниям человек-поэт отдавался с беззаветной полнотой. В творческом плане оба состояния высоко плодотворны. В личном плане депрессия мучительна. А в общественном плане — ведь Блок был фигурой общественной, его слушали, ему верили — восторженное состояние оказалось опаснее. С временем большевистского переворота как раз совпала волна восторга, доходившего до звуковых галлюцинаций — той самой „музыки революции”. И оказалось, что восторг и влечение к смерти — одно и то же”.
Сэм Клебанов. Артхаус в нокауте. В подготовке материала к публикации участвовала Анастасия Дементьева. — “Искусство кино”, 2010, № 8 <http://www.kinoart.ru>.
Среди прочего: “Смею сказать, что это именно я лет десять назад импортировал слово „артхаус” из английского языка в русский”.
Борис Колоницкий. Красные против красных. К 90-летию окончания Гражданской войны в России. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 11.
“Историки разных взглядов при описании событий осени 1917 года особое внимание уделяют „большевизации” Советов, статьям Ленина, действиям Троцкого, дискуссиям в большевистском руководстве и решениям ЦК партии. Подобное видение ситуации большевикоцентрично, лениноцентрично и петроградоцентрично. Создается впечатление, что большевики были главным действующим лицом истории. Собственно, события октября-ноября 1917 года и именуют нередко Большевистской революцией (или переворотом). Однако вызов Временному правительству в это время бросали не только большевики. В Гельсингфорсе, например, среди соединений, вставших на сторону противников Керенского, была и бригада дредноутов, гордость российского военно-морского флота. Именно дредноуты были в то время символом принадлежности страны к клубу великих держав (после Второй мировой войны такую роль долгое время играло ядерное оружие)”.
См. также: Юрий Каграманов, “„Две правды” — или одна? К девяностолетию окончания Гражданской войны”. — “Новый мир”, 2010, № 11.
Леонид Костюков. Опухоль системы. — “Роскультура.ру”, 2010, 18 ноября <http://www.roskultura.ru>.
“Поэт в полном праве не писать месяц и даже полгода, сославшись на отсутствие вдохновения. Несколько поэтов — тоже. А редактор отдела поэзии литературного журнала обязан ежемесячно давать обусловленный объем живых, интересных стихов. И если не даст, его уволят. На первый взгляд, тут может спасти закон больших чисел. У двадцати поэтов творческий простой — так другие двадцать, наоборот, на подъеме. Но не всякое искреннее и подлинное горение приводит к шедевру. Ярчайших удач всегда недостаток. И редактор вынужден добирать объем уже нормальными стихами — страшноватое словосочетание, но реально звучащее в редакционных помещениях. Вкус, по сути, пасует: то, что вызвало сильные эмоции, уже отобрано, и этого не хватило. Теперь в дело вступает опыт — он вырабатывает систему критериев, по которой редактор отличает „хорошие” стихи от „плохих”. Точно так же и критик постепенно вырабатывает собственную систему — что-то вроде универсального списка вопросов к художественному тексту”.
“Действительно новое произведение не по-новому отвечает на известные вопросы (содержательные и эстетические), а формулирует новые. Собственно, здесь и обнаруживает свою несостоятельность система критика. По-хорошему, он должен встретить новую вещь „пустым”, с белого листа”.
Купол над трилогией. Дмитрий Быков о советском масонстве и о задачах интеллигенции в “плоские” времена. Беседу вел Илья Толстой. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, № 255, 11 ноября.
Говорит Дмитрий Быков: “Да нет никакого масонства в общепринятом смысле. Ни советского времени, ни досоветского. <…> Масонство — замечательный пример сетевой структуры, построенной вокруг пустоты. Думаю, где-то степени на пятнадцатой-двадцатой должно открываться как раз, что никакого тайного учения нет, а есть схема поведения. Классический пример каши из топора, что вовсе не обесценивает самой каши, о чем и думает герой в финале четвертой части [романа „Остромов”]”.
“Литературная премия всегда выражается в деньгах, а не в мешке шоколадных конфет”. Управляющий сайтом “Имхонет” Александр Долгин и прозаик Михаил Шишкин поговорили о книжном бизнесе, благодарных читателях и большой русской литературе. — “ OpenSpace ”, 2010, 15 ноября <http://www.openspace.ru>.
Среди прочего Александр Долгин говорит: “Сам спрос может десятикратно превышать тираж, но он никак не эксплицирован и неизвестен — в этом проблема. Например, в стране есть 50 тысяч человек, которые хотели бы прочитать книгу автора, изданную тиражом 5 тысяч. Узкое место в том, что неизвестно, как эти 50 тысяч распылены по городам и весям, плюс к этому не существует системы, которая позволяла бы доставить одну книжку в город N с разумными издержками”.
“Я время от времени участвую в обсуждениях авторского права, по многим причинам морально устаревшего, и всегда провожу одну простую мысль. В название закона об авторском праве, которому в этом году исполняется триста лет (Статут королевы Анны 1710 года), заключен филологический нонсенс, вводящий людей в заблуждение: авторское право защищает не автора, а издателя. Оно было придумано для делового участника рынка, чтобы защитить его от недобросовестной конкуренции. Еще Дефо недоумевал по поводу того, что в Статуте королевы Анны нет ни слова об авторе”.
Станислав Львовский. Речи безъязыких. — “ OpenSpace ”, 2010, 26 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Сергей Завьялов в современной русской поэзии занимает особое место: он, несомненно, является одной из центральных ее фигур — если смотреть на поэзию как на живое делание, видеть ее как развивающийся, подвижный биоценоз (текстоценоз?). Однако при взгляде на нее — более привычном и отчасти более востребованном — как на сравнительно статичную таксономию, Завьялов окажется глубоко на периферии. Это случается со значительными поэтами: пожалуй, наиболее близкий пример здесь — Геннадий Айги — один из самых важных русских поэтов последних пятидесяти лет, значение которого для русской культуры не осознано в полной мере ни самой этой культурой, ни читающей публикой. Другой пример — Ольга Седакова, к которой нынешняя русская литературная и читательская общественность относится с почтением, но и не без некоторого — впрочем, тщательно скрываемого — недоумения”.
Борис Межуев. Декарт в мире Кафки. Из истории “культурного” поколения. — “Русский Журнал”, 2010, 25 ноября <http://russ.ru>.
“Мамардашвили — один из тех людей, которые есть в каждом поколении, это люди, чей, как говорят философы, экзистенциальный выбор, выбор мировоззрения, жизненной установки, судьбы, определяет выбор большой группы людей. <…> Это своего рода поколенческие маяки. Самый очевидный пример такого человека — Лев Толстой. Каждое его слово тут же получало резонанс в обществе и немедленно отражалось в мышлении и поведении русских интеллигентов рубежа веков. Напротив, есть люди-аутсайдеры, всегда и непременно идущие против течения, в конце концов, прокладывающие какой-то свой особенный жизненный маршрут, чаще всего чуждый и удивительный для окружающих . Таким был Владимир Соловьев, таким, насколько я могу судить, был Александр Зиновьев. Аутсайдеры всегда испытывают враждебное отношение к людям-маякам, Соловьев в карикатурной форме нарисовал портрет Льва Толстого в „Трех разговорах”, Зиновьев сделал то же самое по отношению к Мамардашвили в „Зияющих высотах”. Со своей стороны, маяки относятся к аутсайдерам с вежливым, снисходительным равнодушием, во всяком случае, они никогда не отвечают на их колкости. Кстати, примерно аналогичный тип отношений связывает, на мой взгляд, Глеба Павловского и Станислава Белковского (но это особая тема для разговора, которая может увести нас несколько в сторону)”.
