Джонатан Коу - Какое надувательство!
— Но это же был мой сон, — сказал Майкл. — Мой кошмар. Мне приснилось, что я смотрю в свое собственное лицо.
— Ты не в него смотрел, — ответила мать. — То было лицо твоего отца.
Некоторое время Майкл не говорил ничего — он был слишком изумлен. Наконец удалось выдавить:
— И что потом?
— И ничего, — сказала мать. — Он уехал, и ни один из нас никогда его больше не видел. И не слышал о нем ничего. — Перед тем как сделать еще один глоток, она помедлила. — Вот только…
— Что?
— Он попросил фотографию. Я до сих пор помню, как он о тебе сказал: „Единственный след, который я умудрился оставить за последние двадцать лет“. И когда я это услышала, я поняла, что не в силах ему отказать. Поэтому отдала ему первую попавшуюся — ту, которую ты постоянно держал на виду: где вы с Джоан пишете свои книжки.
Майкл медленно поднял голову:
— Ты отдала ему ту фотографию? Значит, я ее не терял?
Она кивнула.
— Я все время собиралась тебе сказать, но не могла себя заставить. Не могла придумать, как сказать это.
Способность Майкла переваривать все эти откровения снова истощилась, хоть и не до конца, а поэтому он спросил:
— Когда все это было? Когда это случилось?
— Ну, — ответила мать, — где-то весной. Это я помню точно. И до твоего дня рождения, когда мы возили тебя в Вестон. После того дня ты сильно изменился. Поэтому, наверное, это было… в шестьдесят первом. Да, точно — весной тысяча девятьсот шестьдесят первого года.
* * *
Когда Майкл сошел с поезда в Йорке, уже стемнело. Трое Уиншоу и мистер Слоун, не заметив его, остановили такси и скрылись в потоке уличного движения. Установив, что плата за такси лишит его большей части имеющихся в наличии семидесяти фунтов, Майкл решил отказаться от данного средства транспорта и принялся дожидаться автобуса, отправление коего намечалось через сорок пять минут. Время прошло за потреблением двух пакетиков „Ревелз“ и батончика „Кёрли-Вёрли“ в зале ожидания автостанции.
Автобусное путешествие заняло больше часа, и почти половину его Майкл оставался единственным пассажиром устало фыркавшего железного ящика, что влек его дальше и дальше по все более темным, узким, ухабистым и мучительным дорогам. Выйдя из автобуса, Майкл все равно оказался, по его собственным подсчетам, в семи или восьми милях от пункта назначения. Единственными звуками поначалу было унылое блеянье овец, тихие стоны поднимавшегося ветра да плотный шум дождя, совсем скоро грозившего перейти в затяжной ливень. Единственный свет лился из одиноких домишек, далеких и редких. Майкл застегнул доверху пальто, чтобы не промокнуть, и зашагал вперед; однако всего через несколько минут до него издали донеслось урчание мотора, он повернулся и увидел пару лучей — не далее чем в миле от него и быстро приближавшуюся. Он поставил на землю чемодан, и когда автомобиль приблизился, просительно вытянул руку. Машина притормозила.
— Вы не в сторону Уиншоу-Тауэрс? — спросил Майкл, когда окно со стороны водителя сползло вниз и открылось смуглое, чисто выбритое мужское лицо в фуражке и зеленом „барбуре“.
— Милю не доеду; но ближе и не рассчитывайте, — ответил человек. — Залезайте.
Несколько минут они ехали в молчании.
— Мерзкая ночка, — произнес наконец мужчина, — плохо в такую блуждать по болотам.
— Я думал, автобус подвезет меня немного ближе, — ответил Майкл. — Но сообщение здесь несколько нерегулярно.
— Потому что не регулируется. Просто преступно. — Водитель шмыгнул носом. — Но и за другую шарашку я голосовать не стану.
Он высадил Майкла на перекрестке и уехал, вновь оставив его на милость ветру и дождю, напор которых, казалось, только удвоился. В окружающей тьме разглядеть что-либо не представлялось возможным, кроме неровной каменистой дороги, вдоль которой с обеих сторон виднелись узкие полосы болот, а дальше заплаты черного нагого торфа чередовались со случайными кустиками вереска и грудами камней зловещей формы. По крайней мере, так продолжалось, пока Майкл не осознал — минут через десять или больше, — что дорога пошла по берегу какого-то искусственного пруда, с другой стороны освещенного параллельными рядами фонарей, напоминавшими взлетную полосу аэропорта. Он даже смог распознать в темноте у самого уреза воды очертания небольшого гидросамолета. Вскоре Майкл набрел на плотные кущи, отгороженные от дороги длинной кирпичной стеной, в конце концов прервавшейся чугунными воротами. Те скрипнули от толчка, и Майкл понял, что путешествие его, похоже, близко к завершению.
К тому времени, как он вынырнул из, казалось, бесконечного, густо заросшего и по щиколотку наполненного жидкой грязью тоннеля черноты, представлявшего собой подъездной путь к поместью, золотые квадраты света из окон Уиншоу-Тауэрс почудились ему чуть ли не огнями родного дома. Впечатление это, однако, не пережило бы и мимолетного взгляда на приземистую грозную тушу самого особняка. Дрожь пробежала по телу Майкла, когда он приблизился к парадному крыльцу и услыхал отвратительный вой собак, возражавших таким образом против заточения в некой невидимой псарне. К собственному изумлению, он поймал себя на том, что бормочет слова:
— Не очень похоже на воскресный лагерь, а?
Реплика, разумеется, должна была произноситься Сидом, но Сида рядом не было. Пока придется поддерживать диалог самостоятельно.
Глава вторая
Почти несчастный случай[106]
Едва Майкл вознамерился приподнять громадный заржавленный дверной молоток, как обнаружил, что дверь резко распахнулась как бы сама собой. Майкл шагнул внутрь и огляделся. Он стоял в огромном, мрачном вестибюле, вымощенном плитами и освещенном четырьмя из пяти ламп, установленных высоко на обшитых деревянными панелями стенах; истертые гобелены и потускневшие живописные полотна дополняли сумеречное впечатление. По обе стороны в вестибюль выходили двери, а прямо перед Майклом высилась широкая дубовая лестница. Из-под двери слева пробивался свет; с той же стороны время от времени доносились голоса, то и дело поднимавшиеся в какой-то бессвязной беседе. Чуть помедлив, Майкл поставил чемодан у подножья лестницы, откинул с глаз мокрые спутанные волосы и смело двинулся вперед.
Дверь открылась в просторную и оживленную гостиную, где в камине весело потрескивал огонь, бросая на стены гротескные танцующие тени. В кресле у самого огня сидела крохотная горбатая старушка, закутанная в шаль; внимательными птичьими глазками она щурилась на спицы своего вязания, проворно мелькавшие в пальцах. Это, как догадался Майкл, и была Табита Уиншоу: ее сходство с Тетушкой Эмили, полоумной старой девой, которую в фильме „Какое надувательство!“ сыграла Эсма Кэннон, казалось несомненным. Напротив нее на диване, флегматически глядя в пространство, со стаканом виски в руке сидел Томас Уиншоу, торговый банкир, а за столом в дальнем конце комнаты, у самого окна, забрызганного дождем, по клавишам лэптопа тихонько постукивала Хилари Уиншоу. Дойдя до конца абзаца, она в поисках вдохновения обвела комнату взглядом и первой заметила Майкла.
— Эй, а это еще кто? — произнесла она. — Вылитый ночной странник, если я не ошибаюсь.
— Не вполне странник, — ответил Майкл.
Он уже собрался было представиться, но рта ему не дал раскрыть Томас:
— Да ради бога, вы же весь ковер вымочили. Кто-нибудь, позовите дворецкого, пусть заберет у него пальто.
Хилари встала и дернула за шнурок звонка, а затем подошла поближе — осмотреть новоприбывшего.
— Знаете, а я его точно уже где-то видела, — сказала она и обратилась непосредственно к Майклу: — Вы на лыжах в Эспене не катаетесь?
— Меня зовут Майкл. Майкл Оуэн, — ответил тот. — Я писатель. Среди моих неоконченных работ — история вашей семьи; и какие-то фрагменты ее вы, вероятно, читали.
— О, мистер Оуэн! — вскричала Табита, отложив спицы и восторженно всплеснув руками. — Мне так хотелось, чтобы вы приехали. Я с таким нетерпением ждала встречи с вами. Разумеется, я читала вашу рукопись — ваши издатели отправляли ее мне, как вам известно, — и читала ее, признаюсь, с величайшим интересом. Мы с вами должны сесть вместе и о многом поговорить. Именно так.
Теперь и Томас поднялся на ноги и ткнул в Майкла обвинительным перстом.
— Я вас помню. Вы — тот чертов наглый борзописец. Как-то заявились ко мне в банк и принялись что-то вынюхивать. Я был вынужден, если не ошибаюсь, вышнырнуть вас вон.
— Вы не ошиблись, — подтвердил Майкл, протянув руку, которую Томас не принял.
— Так какого же дьявола вы оказались у нас на семейной встрече? Это все равно что взлом и проникновение. У вас могут быть серьезнейшие неприятности.
— Я здесь по той же причине, что и вы сами, — невозмутимо ответствовал Майкл. — Я приехал на оглашение завещания. По воле вашего покойного дядюшки.
