Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)
О фабрике Моссбаха она и в самом деле вспоминала потом с неизменной нежностью именно в каких-нибудь роскошных отелях на островах, куда со вторым мужем они любили махнуть на неделю зимой... Тогда, глядя на сумочку или портмоне какой-нибудь очень богатой женщины, она вспоминала, как однажды, клея кошельки в цеху за длинным рабочим столом, подняла глаза на турчанку, сидящую напротив.
Ее всегда поражало то, как эти женщины одевались: как будто, не встав еще с постели, тут же натягивали на себя все, что подворачивалось под руку, по рассеянности надевая две кофты, две юбки, одну на другую... Та тоже клеила кошельки, выстраивая их перед собой, считая, сбиваясь: «бир, икки, уч, тор, беш»... Вера улыбнулась и решила ей помочь: «олти, етти, саккиз, туккиз, ун...»
И потом вспоминала, как потрясенно уставилась на нее эта женщина, похожая на торговку лепешками с Алайского базара...
33
В Ташкент она вернулась в конце девяностых.
Открыла обшарпанную дверь своей однокомнатной квартиры на последнем этаже, внесла единственный чемодан (ящики с картинами шли медленной скоростью), и часа три мыла-чистила это запыленное нежилое логово... Наконец шлепнула мокрую тряпку у порога, рухнула на тахту и уснула... И от души проспала – как когда-то дядя Миша, привезенный со Сквера на Сере-гином мотоцикле, – весь вечер, ночь и утро...
Денег оставалось еще недели на две... Собственно, самой ей на прожитьё нужно было так мало – немного фруктов, овощей, какой-нибудь картошки... Но художественный материал тут, как и везде, стоил приличных денег... Пока еще она успешно воплощала упругие зеленые доллары в россыпь местных невесомых сумов. Однако не достать бы вскоре последний сум из нищенской сумы... Значит, необходимо выползти из норы, наведаться во Дворец текстильщиков, или еще какой-нибудь дворец, где подадут художнику несколько преподавательских часов в неделю, заодно, угол для мастерской... М-да... зависимость художников от дворцов, похоже, остается все той же, вне связи от смены империй и валют...
За две недели она осуществила «перепись имущества» и обнаружила страшную недостачу: умерла Клара Нухимовна, которая все эти годы тихо, но здраво теплилась в своем домике и всегда все помнила – где и когда были у Веры выставки, кто о ней писал, когда та приезжала в прошлый раз... К тому же в каждый приезд они совершали торжественный выход на кладбище: Кларе до зарезу необходимы были эти плачи на реках Вавилонских, на деревянной скамеечке, которую соорудил когда-то на дяди Мишиной могиле покойный Владимир Кириллович. И вот, Клары нет... вернее, ее еще нет... ни на одной картине. Но – будет, будет... вот только приедут медленной скоростью мольберт, кисти, краски... Вот только засядет она за работу... И тогда уже – здравствуй, Клара!
До скорой встречи, Клара!
***Длинный – международный – звонок раздался утром, часов в семь. Она потянулась к телефону на ощупь, с сонным недоумением думая, что вот же, все выяснили, и все уже устаканилось, и нечего делить... Зачем же он...
– Вера!... – близкий, четкий и невероятно родной голос, с опознаванием которого, боясь поверить, несколько секунд она металась в клетке слуховой памяти, как в застрявшей кабине лифта, чуть-чуть иначе интонировал, чем прежде... – Сейчас я назову себя, и надеюсь, вы припомните такого вот несуразного, занудливого, хотя и искренне преданного вам...
Она завыла в трубку... Зашлась... Сидела на тахте, качаясь из стороны в сторону...
Он растерялся... Молча слушал ее стенания... Наконец бодро проговорил:
– Ну, хорошо! Значит, меня помнят... Я доволен твоим жертвоприношением, Авель. Я доволен... Ну, хватит, Верочка... – сказал он, немного погодя... – подите высморкайтесь и глотните чаю. Я подожду... Не волнуйтесь, я подписан на дешевый тариф... Или, давайте перезвоню через часок?
– Нет!!! – крикнула она, испугавшись, что порвется эта зыбкая звуковая нить... – Не надо... – и, как ребенок, высморкалась в подол пижамной куртки, успев подумать, что он, со своими, небесной белизны, платками сейчас бы взвился, если б мог увидеть это безобразие... – Я как-то... Я... не была готова, Лёня...
– Вы не были готовы к тому, что я жив?
– Идите к черту, зануда!
– Вот это другое дело! Слушайте, Верочка, звонок мой деловой, поэтому в двух словах о себе скажу только следующее. У меня все в порядке, кроме того, что пять лет назад умерла мама. Я себе тут тихо-мирно работаю, и вполне приспособлен к постепенному старению, – крыша над головой, тачка, колбаса и сыр, и даже огурец соленый по субботам... А звоню вот почему...
Далее он гладким, и почти опереточным речитативом поведал о том, что одна из самых престижных и старых здешних галерей заинтересована в выставке именно «узбекского» периода «Вьеры Счеглов», а местная община богатых бывших ташкентцев, тоскующих по жактовским дворикам середины прошлого века, готова поддержать двумя долларами издание каталога и широкую рекламу повсюду, чтобы всяк сущий в ней язык...
Вера слушала этот голос, этот неподражаемый голос с правильным четким выговором, точными ударениями и – как говорил дядя Миша – «завершенной пластикой фразы»... Просто слушала голос, не вникая... У нее было чувство, что когда-то давно она заблудилась и очень долго блуждала в таких дебрях, на таких пустырях, что даже ангел-хранитель потерял ее следы, а теперь вот нашел, и все будет в порядке, теперь она будет навсегда уже присмотрена... И будет слушаться, и ни за что не отойдет ни на шаг...
– Чикаго? – спросила она... – Значит, вы живете в Чикаго... Это, кажется, недалеко от Милуоки?... Три года назад у меня была там выставка, в Милуоки...
– Я... знаю... – поколебавшись, сказал он. – Я приезжал... Видел эту выставку... Вы очень выросли, Вера...
– Вы... были в Милуоки?! – выдохнула она.
– Ну да, я же говорю, что специально приезжал туда, когда узнал о выставке.
– Почему же... почему вы не разыскали меня? Какого черта вы не разыскали меня?!
– Во-первых, перестаньте на меня орать, – спокойно проговорил он. – Во-вторых, я вас видел, и довольно близко, из-за колонны. Вы абсолютно не изменились, чего нельзя сказать обо мне. Все такая же худая и мрачная, не понимаю, кому это может нравиться... Ну? Что вы умолкли? Жалеете, что в меня невозможно запустить тапочком?
– Лёня. Почему. Вы. Не подошли. Ко мне... – задыхаясь, медленно проговорила она, чувствуя, что все кончено, и это уже не он, не ее долговязый ангел-хранитель, а какой-то совсем чужой человек, безразличный и респектабельный... И ощущение, что ее нашли навсегда, улетучилось...
– Потому. Что... – сказал он так же невозмутимо, – потому что мне не о чем было говорить с баронессой Дитер фон Рабенауэр...
