Анатолий Иванов - Повитель
— Я подожду, подожду… Как живете-то?
— Ничего, живем. Мама всю войну огородной бригадой руководила… А недавно председатель снял ее. Сейчас она на разных работах…
Евдокия действительно скоро пришла. Увидев Ракитина, подбежала к нему, уткнулась в плечо и беззвучно заплакала.
— Ничего, ничего… — говорил Тихон, неумело поглаживая ее по спине. — Может, еще и жив Андрей… как я вот…
Евдокия без слов покачала головой. Да и сам Ракитин понимал: то, что случилось с ним, бывает редко, настолько редко, что успокаивать сейчас этим Евдокию бессмысленно.
На следующее утро Тихон пошел в колхозную контору. Бородин, увидев его через открытую дверь своего кабинета, поспешно вскочил из-за стола:
— Заходи, заходи, Тихон Семенович.
Ракитин поздоровался со счетоводом Никитой — племянником Демьяна Сухова, сидевшим в бухгалтерии между двух облезлых столов, кивнул Павлу Туманову, завернувшему в контору, чтобы попросить наконец у Бородина работы в кузнице. Туманов проводил Тихона взглядом до тех пор, пока за ним не захлопнулась дверь председательского кабинета.
Григорий Бородин, собственноручно прикрыв дверь, пододвинул Ракитину старенькое, скрипучее кресло:
— Садись, садись, Тихон Семенович… Значит, ты, я полагаю, насчет работы пришел?.. — говорил и избегал смотреть в лицо Тихону.
— А ты, значит, жив все-таки? — опять, как в день приезда, спросил Ракитин, усаживаясь в кресло.
Григорий попытался улыбнуться, но улыбки не вышло. Тогда он отвернулся и стал смотреть в окно.
— А ты что, думал меня… одним выстрелом прихлопнуть? Бородины живучи, хе-хе… — Но и шутки не вышло. Григорий обернулся, поворошил бумаги на столе, скользнул взглядом, будто невзначай, по лицу Ракитина и опять отвернулся. — Меня простили, потому что… кровью заслужил потом это… Так что… все в порядке по этой линии.
— Как же все-таки от суда отвертелся? Тебя ведь судить надо было…
— Не стали судить, простили… — опять повторил Бородин. — Сказали: иди на передовую, искупай свою вину. И я пошел…
— Врешь!
— Ей-богу…
— Ладно, — махнул рукой Ракитин. — А все-таки я напишу в военкомат, пусть-ка они еще раз проверят.
Григорий вскочил, потом сел, вернее, упал на стул. В голове у него промелькнуло: «Что же делать? Ведь расскажет Тихон, как на фронте я отказался в решающий момент выполнить приказ командира. Расскажет, что собственноручно стрелял в меня… Тогда не только с председателей снимут — судить еще вздумают… Хотя…»
И, вспомнив, видимо, что-то, поднял голову, прищурив глаза, чуть-чуть усмехнулся.
— Не боишься, что ли? — спросил Ракитин, внимательно наблюдавший за Григорием
— Нет, — ответил уже спокойно Бородин. — Когда по разным госпиталям валялся, встретил бывшего однополчанина. Он-то и рассказал: не только от нашего взвода, от полка горсточка людей осталась после того боя… Рассовали, говорит, кого куда по разным частям… А лейтенанта еще при мне в живот… Так что пиши не пиши — концов не найдешь теперь… А по-хорошему бы мы с тобой…
Тихон молчал, не спуская с Григория глаз, ждал, что он еще скажет.
И Григорий осекся под этим взглядом, опустил глаза. Уже другим голосом, жалким, сломленным, он промолвил:
— Я прошу тебя — не поднимай старого, не… А на тебя зла не держу, что было, то прошло… Даже… даже спасибо тебе могу сказать… за науку…
— Ну, тогда рассказывай, — еле расслышал Григорий, хотя Ракитин произнес это обычным голосом.
— Чего? — вздрогнул Бородин.
— Все, что дальше было, после того… — Тихон приостановился, снова пристально посмотрел Бородину в глаза. И тот не нашел в себе сил отвести их в сторону. — Только честно. Ежели почувствую ложь, то…
— Ладно, слушай, — тихо, обреченно произнес Бородин. — Ты в плечо мне, навылет… Ну, и сам вместо меня, значит, уполз к доту, забросал его гранатами. Все в атаку кинулись, я остался лежать на земле. Сколь лежал, не помню, но, должно, долго. Открыл глаза, вижу, звезды… ночь. А бой все идет. Кто-то подобрал меня, ну и уволок в санчасть. Потом артиллерийский обстрел. Санитарные палатки разнесло. Помню еще: забросили меня прямо с носилками в кузов автомашины. Больше ничего не помню. Очнулся — палата. Как принесли в нее — не знаю. Лечили, конечно… как раненного в бою. Ну, так вот и провалялся в госпиталях полгода. Затем признали негодным к службе и… вот приехал в Локти…
Рассказывая, Григорий чувствовал, как постепенно холодеют у него руки, ноги, спина, сердце. Казалось ему, что он не просто рассказывает, а сам себя закрывает крышкой гроба. С каждым словом щель остается все уже и уже. Но прервать рассказ или попытаться что-то выдумать более или менее правдоподобное в свою пользу Григорий уже не мог. Он чувствовал на себе властный и цепкий взгляд Тихона и знал: одно ложное слово — и тогда Ракитина не уговорить.
Кончив, Бородин сидел несколько минут не шевелясь. Наконец вымолвил:
— Вот и все…
Тихон встал. Григорий также поспешно поднялся, опираясь обоими кулаками о стол. Может, затем, чтобы скрыть дрожь в руках.
— Вот и все, Тихон Семенович, — повторил Григорий. — Начистоту выложил. Не пощадил себя… Знаю, ты поймешь, вот и рассказал… Колхозники оказали честь, председателем избрали…
При этих словах Тихон удивленно повел плечами:
— Вот этого-то я никак и не могу понять. За какие таланты тебя избрали?
— Что же… у каждого есть свой талант, — проговорил Григорий, а сам смотрел на больное плечо Ракитина и вспоминал почему-то, как давным-давно Тихон подставил его под накренившийся воз, задрожал всем своим могучим телом, но приподнял все-таки бричку с соломой и держал многопудовую тяжесть до тех пор, пока он, Григорий, не надел слетевшее колесо. — Только люди не видят их друг у дружки иногда…
— Ладно, — тяжело произнес Ракитин, поднимаясь. — Чувствуешь, гад, что не взять тебя сейчас ни с какого боку. Ускользнул…
— Что ж, оскорбляй… Снесем и это, — обиженно качнул головой Григорий. — А уж ты-то должен понять, что я благодарность к людям за доверие чувствую. Работать хочу, чтоб оправдать… все.
— Что ж, работай пока… оправдывай. Работа тебя сама покажет.
— Постой, постой, Тихон Семенович! — крикнул Бородин. — Насчет твоей работы потолкуем.
— После зайду, — уже на ходу сказал Ракитин. — Надо вот мне на партийный учет определиться куда-то, поскольку у нас в Локтях нет парторганизации. Дай-ка лошадь, в райком съезжу.
— Ты же… беспартийным был, — упавшим голосом промолвил Григорий.
— На фронте вступил. Так дашь лошадь?
— Бери, — махнул рукой Бородин.
Едва захлопнулась за Ракитиным дверь, Григорий глубоко, часто и жадно задышал, будто при Тихоне ему не хватало воздуха.