Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Ближе Павел — не всегда лучше. Если в ближайший час, два, начнут народ ссаживать с поезда — по мелким этапам, то все, попали мы, как кур — во щи. Так, что молитесь Павел, что бы вашу фамилию на полустанках не выкрикивали. Молитесь. И за друга своего просите.
— У кого просить — испуганно прошептал Павел.
— У Бога, Паша! У Бога! Только он, что-то может. Сейчас.
— Да хватит мне тут мозги прочищать! Какие там, полустанки? Какие фамилии? Зачем это всем надо? Нас везут на Колыму. И все! Что тут, не ясного?!
— Может, так и выйдет. Но только, я вам говорю, очень важные сведения. И знаю, что говорю. Не дай Бог, вашу фамилию на полустанке выкрикнут — все!
— Да, что все?!
Фельдман придвинулся совсем близко и почти на ухо, страстно зашептал Павлу. От его слов, у Клюфта обожгло сознание:
— А то и все, что значит все! В исполнительные лагеря, так называемые, погонят! И все! Знаете, что такое — исполнительные лагеря? Это такие лагеря — где нет никаких работ! Зэков просто не гоняют на работы! Нет огромного количества охраны и администрации! Нет! Только — рота и спец взвод! Заводят арестантов в барак, а потом, как тут, в вагоне, кричат фамилии и выводят. Утром. И все. А вечером, вечером больше не приводят! Вот и все! Это называется пятнадцать лет без права переписки!
— А куда ж, они деются, люди-то? Исчезают, что ли? — вымолвил Павел.
— Нет, не исчезают, хотя можно сказать, что и исчезают. Их расстреливают! Пулю в затылок пускают! Или в лоб. Не знаю уж, какая там технология.
— Зачем? — Павел, как маленький испуганный ребенок слушал — открыв рот, и все еще не хотел верить в эту «страшную сказку».
— А затем Паша, что они — враги народа! А теперь представь — что все, кто едут, в этом поезде — враги народа. И ты и я! Так вот, каждого, можно вывести на полустанке и отправить, в этот — «расстрельный» лагерь. Что бы дальше не везти. Да и зачем на него баланду тратить? Некоторые, совсем дохлые, доходяги, так сказать, работать не смогут — физически слабые, больные. Некоторые просто опасны. Могут в побег пойти. А некоторые опасны политически! Их нужно убить. Но и в самом простом варианте — есть просто разнарядка. Все. У каждого начальника такого литера есть разнарядка. Сейчас это наверняка есть. И он докладывает начальству сверху — сколько врагов народа расстрелял! Вот и все.
— Как это так? Зачем расстрелял?
— Да зачем Паша. Затем. Потому — как большая чистка в нашей любимой стране! Не повезло нам. Борьба идет. Система начала чистку. Потому как понимает — если не подчистить сейчас — она рухнуть может. И мы с вами, к сожалению, попали в эту мясорубку. И вы и я. И не куда нам из нее не выбраться. Остается только молить Бога! Если он, есть, конечно, и может нам помочь! Павел сидел опешив. Тук-тук. Колеса стучали противным металлическим боем. Они не убаюкивали, как раньше. Нет! Тук-тук. Может, так отсчитывается последние секунды жизни? Все? Клюфт зажмурил глаза. Страшно? Нет. Нет не страшно. Противно. Противно и больно! «Но я так хотел смерти? Так искал ее? И что же? Вот, мне могут помочь? И я не сам? Я не хотел жить, а сейчас, когда вот так мне сказали, что меня могут расстрелять — струсил? Что этот значит? Почему? Когда не хочется жить — ты живешь, а когда она кончается — так хочется жить? Бред, мой бред!» — подумал Павел.
Фельдман дотронулся до Клюфта рукой. Но Павел не открыл глаза. Ему не хотелось их открывать.
— А вы стойкий человек. Честно говоря, я побаивался, что когда вам скажу эту страшную новость, вы струсите. И запаникуете. И тогда, тогда ничего не сделаешь. В панике ничего нельзя сделать. В панике — человек бессилен. А тут. Тут я вижу настоящего мужчину. Настоящего! Молодец вы Паша. Не теряете силы воли. Не теряете. Молодец. И значит — вы заслуживаете остаться в живых. И значит — у нас все получится. Павел, тяжело вздохнул и не открывая глаз, грустно и тихо спросил:
— Что получится? А! Что тут — может получиться? Все вроде. Приехали. Фельдман похлопал его по плечу:
— Нет, Паша. Нет. В любой ситуации даже самой безвыходной — есть выход. Есть.
— Выход? Какой тут выход? Вы, что в побег мне предлагаете? В побег, что ли?!
— Может и побег. Может и побег Паша, — тихо и загадочно прошептал Фельдман и покосился на боровка, который лежал на верхней полке. Мужик сопел. Накурившись папирос — сладко дремал, не смотря на холод. Из его ноздрей и рта периодично вырывались струйки пара.
— Да вы, что? Какой там побег?! Отсюда?! На этапе? А конвой? Вы видели сколько конвоя? — Павел открыл глаза и удивленно посмотрел на Бориса Николаевича. Тот, махнул рукой, и вновь осмотревшись по сторонам — кивнул головой:
— Я видел. Я все видел. Напротив — я даже вижу еще больше чем вы. Бывшая работа приучила меня видеть гораздо больше. Павел задумался. Побег. Побег. Бежать! Просто убежать! И все — свобода! «Действительно — почему я раньше об этом не подумал. Убежать и все! Вырваться и быть свободным это же так просто! Раньше не подумал, да как я мог подумать об этом в тюрьме. Но тут! Тут?!» — Клюфт, облизнул обсохшие от неожиданной дерзкой мысли губы. Тут-тук — стучало сердце. Тук-тук — перестукивались колеса.
— Вы Паша. Решайте. Если вам хочется убежать, то надо делать это, на этапе. Из зоны не убежишь. Вернее убежишь, но очень трудно это сделать, да и риск сильнее.
— Ваше предложение конечно заманчиво, но как? Как потом? Что потом? А? Ну убежим мы, а дальше, дальше-то, что? Как жить-то? Так и сидеть в лесу? Бред, не выйдет. Не выйдет. Свобода ради часового или дневного пребывания там? Нет. Ерунда это- грустно вздохнул Павел.
— Нет, нет, Паша. И на воле потом можно жить. Правда — другой жизнью. И все. Просто другой жизнью. Стать другим человеком, — Борис Николаевич, сказал это, так уверенно, будто — он, не раз за свою жизнь, уже становился «другим человеком».
— Как это?
— Да просто. Уехать в другой город. Скажем в Одессу? Вы были в Одессе?
— Нет…
— А зря! Это чудесный город у моря! Мой родной город! Одесса! Уедем в Одессу и там станем новыми людьми. А рядом с Одессой граница! И море! А там можно и в Румынию и в Болгарию. Там в Одессе, нам помогут моим друзья. Надежные люди. В Одессу Паша!
— Что мы там будем делать?
— Ничего первое время жить. Жить Паша! И все! Нам сделают документы. Мы станем другими людьми! И все. А потом, потом посмотрим, я ж говорю, там рядом Румыния. Уйдем через Бессарабию!
Павел не мог поверить своим ушам — побег через границу? Как в романе! Как граф Монтекристо?! Только вот, сокровищ не хватает! Сокровищ! Нет, это сказка! Павел сглотнул слюну от напряжения. Так хотелось верить в эту сказку странного и загадочного соседа!
— Что Паша, вам кажется это нелепостью? Сказкой? Не возможно? Нет, Паша! Нет. Ничего невозможного в жизни этой нет! Все возможно! Я знаю одного человека, который из бандитов стал великим государственным деятелем! Великим! Так, что нет ничего не возможного Паша!
— Да, но так, как убежать отсюда? А? Убить часовых? Так они стрельбу поднимут! Поднимут! Фельдман подвинулся ближе и обняв Клюфта за плечо зашептал на ухо:
— Вы я вижу — заинтересовались. И правильно сделали. Правильно. Что, тут, терять кроме наших оков?! Слушайте меня Паша. И все будет хорошо! Павел напрягся. Надежда! Вновь, в сознании поселилась — надежда.
— Вы Паша, как правильно по фамилии?
— Клюфт, Павел Сергеевич, Клюфт. А что?
— Ничего. А, что там за недоразумение в предварительной камере? А? Перед судом? А помните? Я слушал, что-то такое?! Вас, по-моему, как-то по-другому назвали? А? — подозрительно спросил Фельдман.
— Да, было дело. Кричали Клифт, Клифт. У них опечатка, что ли там? Опечатка. Вместо буквы — ю, написана — и. Вот и все! А, что, тут, такого?!
— Да нет. Ничего, — загадочно прошептал Фельдман. — А дальше. Дальше что? Расскажите!
— Да ничего, ничего! Что дальше?! Дальше на суде опять. В протоколе буква и. И опять недоразумение. Но потом я поправил. Исправили вроде.
— Так значит, вас судили — как Клифта? А? Так, что ли?!
— Нет, я же назвался, Клюфт. Там вроде исправили, недоумевая, прошептал Павел, не понимая — куда клонит Борис Николаевич.
— Значит, вас вписали в протокол, как Клифт?
— Ну, да. Только вот, потом-то исправили!
— А, как исправили?
— Ну, как от руки, записал, там, что-то, — Павел немного оробел. Но это была, какая-то приятна робость. Страх вперемешку с надеждой! Страх, с верой — в лучшее! Он не понимал, куда клонит Фельдман и в тоже время ему, что-то подсказывало, что этот человек нашел выход.
— Значит так. Павел. Так, если вас будут кричать как — Клифт, не делайте больше ничего такого, что бы отказаться от этой опечатки. Вы Клифт, с этой минуты. Клифт! Понимаете — они сами вас сделали свободным!
— Не понял? — обомлел Клюфт.
— Да, что тут не понятного! Они, осудили, какого-то, несуществующего — Клифта! Вот, что! А Клюфт, Павел Клюфт официально и не виновен выходит! Мало того, вас теперь двое! Понимаете — вы раздвоились!
