Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2007)
Дни Турбиных (1926 — 2007). Составила Галина Гусева. — “Другие берега”. Альманах (на правах журнала), 2007, № 22.
Вполне давнее (выходит с 1992 года) и вполне солидное издание в твердом переплете “стремится реставрировать и очистить литературную классику от позднейших идеологических спекуляций, решая, таким образом, задачу экологии культуры”, как пишет редакция в сопроводительном письме к посылке в “Новый мир”. Чтобы читателю, незнакомому с изданием, представить его облик, процитирую из рецензии на него в “Литературной газете” (эта характеристика включена в письмо): “<…> каждый номер альманаха представляет собой явление действительно уникальное. Редакция всякий раз выбирает ту или иную „лейттему” и, сообразуясь с ней, создает нечто вроде пространного литмонтажа… Нет сомнений — этим займутся будущие исследователи русской журналистики <…>”.
Нет сомнений, дело трудоемкое и искусное. Нынче это публикация пьесы Булгакова и притянутого к ней “Клопа” Маяковского. Знаменитые тексты переслоены беседами с писателями, архивными статьями и прочим материалом. Редакционное вступление и монтажные склейки выдают темпераментную руку дирижера-совопросника.
Вот он и вопрошает на всю книгу: “Что традиционно для русской классики и в чем ее русскость?”
Цитирую из вступления: “Редакция принялась искать ответа у признанных авторитетов и четкой системы дефиниций не нашла. Раз так, Редакция сама попыталась наметить для себя хоть какие-то отправные точки и начала с простого: с национальности писателя. Михаил Булгаков был русским по крови”. Или: “Что касается новаторского вклада литературы в развитие родного языка, то вклад соответствует масштабу таланта писателя, уровню его культуры и проверяется только временем. К такому выводу пришла Редакция и обратилась к еще одной фундаментальной для русской культуры константе — к православию. Этот мотив (курсив мой. — П. К. ) достаточно разработан и описан в русской и зарубежной культурологии и на языке газетчиков и русистов обозначен пафосным, но для Редакции все же туманным словом „духовность”. Поэтому она предпочитает говорить об аристократизме традиционной русской литературы, будь то Пушкин или Астафьев. <…> Традиционная русская литература занимается здоровым человеком, соразмеряя его с Мирозданием, с некоей высшей истиной и нормой, выработанной христианством и усвоенной с молоком матери”.
А вот — из “Бесед с Редакцией”. Аккурат между первым и вторым актами “Турбиных”. Собеседник — член редакционного совета, писатель Василий Аксенов. Разговор о “мотивах имперскости” у Сталина. Курсивом — это Редакция.
“ — А Пастернак? Он ведь далек был от всех этих мотивов, просто талантливый поэт.
— Пастернак, конечно, мог и не сносить головы. Но его ведь Бухарин защищал — в основном.
— Пастернака? Да что вы говорите?!
— Да-да, Пастернака открыто защищал Бухарин. Он был и спонсором Маяковского, но Маяковский ушел из жизни…
— Бухарин был спонсором Маяковского?!
— Да. Был.
— Я этих отношений совсем не знаю. Но мне говорили, что Маяковского не любили ни Ленин, ни Бухарин. А любил его только Троцкий ”.
И в таком же примерно духе. Если кто-то подумает, что эта редакционная интонация — простодушие или, не дай Бог, бессознательная маргинализация своего статуса, — он ошибется. Это, мнится, выстраданный стиль, перед которым, правда, не довелось кому-нибудь поставить на минутку зеркало. Я не в упрек, временами даже забавно, вот и с Приговым здесь темпераментно вышло — с длинными Редакционными размышлениями (пылкими несогласиями, в частности).
…Но в итоге — недоумение: во-первых, задуманный Редакцией печатно-монтажный спектакль лично у меня все рассыпается и рассыпается (а в нем аж 320 страниц с фотовкладкой!), а во-вторых, с этим редакционным языком роман у меня тоже что-то никак не сложится. Хотя его, в отличие, например, от аналогичного языка Издателя в “Альманахе литературно-художественных иллюстрированных маразмов” “Насекомое” я все же воспринимаю как-то легче и, кажется, адекватнее.
Но у “Других берегов” в попечителях — первый зам мэра и православный священник и тираж на 4 тысячи поболе (у “Насекомого” — всего 300 экз.). И авторы-гости “Берегов” — все культурный истеблишмент: Юрий Поляков, Роберт Стуруа, Владимир Толстой (конкретно эти — в текущем номере). Велеречивость и глубокомыслие тож.
А там — чешуекрылые радикалы, квазиноваторы (Алексей Цветков-младший, Андрей Тозик, Александр Сажин), немало свежеприготовленного обсцента, приправленного разнообразными человеческими выделениями, практики-риски, антиклерикальный дискурс пахучий… Постнаив, метамодернизм. Короче говоря, собрание литературно-художественных маразмов еще потребует своего осмысления, с кондачка тут нельзя, угодишь в популярную рубрику известного журнала поэзии.
Но ведь зачем-то историку литературы, филологу-розановеду Павлу Евгеньевичу Фокину это “Насекомое” понадобилось: с калининградских еще времен (1982) его холит. Будем думать и наблюдать.
Сергеj Довлатов. Писмо Данилу Кишу. — “Руски альманах” (Сербия), 2006, № 11.
“24. маj. Драги Данило Киш! Био сам гнусан у Лиссабону, а Ви сте племенит човек и бринули сте о мени. Из дубине душе Вас молим да се превише не разочарате у мене. Желим Вам спокоj и надахнуhе, Ваш Сергеj Довлатов”.
Стоит ли дословно переводить братьев славян, а? Ведь как поэтично: “био сам гнусан”... А это всего лишь: “Я был гнусен в Лиссабоне, а Вы — благородный человек и заботились обо мне. От души благодарю Вас и прошу не разочаровываться во мне слишком сильно” (цитирую по факсимиле письма). Загадочная русская душа вложила в конверт фотокопию известного (небритого) портрета, сработанного рукой Иосифа Бродского.
Данило Киш (1935 — 1989) — сербский писатель, автор романов “Мансарда”, “Псалом 44”, “Песчаник” и других. На момент отсылки письма жил, судя по конверту, в Париже.
В предыдущем номере альманаха (тут публикуют всех: от Всеволода Гаршина и Варлама Шаламова до Сергея Параджанова и Эдуарда Лимонова) сербы перепечатывают обзор своего издания, опубликованный Сергеем Костырко двенадцать лет назад в “Новом мире” (1995, № 9).
Клонирование: за и против. — “Гуманитарный экологический журнал”, Киев, 2006, вып. 4 (23), том 8.
Здесь помимо прочего опубликован документ под названием “Декларация в защиту клонирования и неприкосновенности научных исследований”. “<…> Не считаем мы очевидным и то, что будущие достижения в клонировании человеческих существ создадут моральные затруднения, которые не сможет разрешить человеческий разум. <…> Потенциальные выгоды клонирования, возможно, столь велики, что было бы трагедией, если бы древние теологические сомнения заставили нас, как луддитов, его отвергнуть. Мы призываем к последовательному, ответственному развитию технологий клонирования и к самой широкой поддержке гарантий, что традиционалистские и обскурантистские воззрения не станут ненужным препятствием на пути полезных научных изысканий <…>”. Среди подписавших это воззвание в конце прошлого века лауреатов Международной академии гуманизма есть и имя сэра Исайи Берлина.
Наталия Князева. “ Звук шагов, которых нету…” Моисей Семенович Лесман, человек и библиофил. — “Библиофилы России”. Альманах, 2006, том III <http://www. lubimayarossia.ru>.
Кропотливый рассказ о знаменитом ленинградском собирателе книг и рукописей, жившем в 1902 — 1985 годах, чья коллекция хранится теперь в Музее Ахматовой в Фонтанном Доме (М. С. Лесман был хорошо знаком с А. А.). Как иногда узнается о таких людях? Перелистываешь книгу-альманах (главный редактор А. П. Толстяков) — и глаз останавливается сначала на чем-то из собрания, и уж потом ты, захваченный в плен этим “собранным”, читаешь о собирателе. Кстати, при чтении между ними — коллекционером и частицей коллекции — устанавливается своя, часто почти мистическая, связь. Тут я сразу увидел факсимиле открытки Н. Гумилева из Дома предварительного заключения на Шпалерной улице, текст, начинающийся словами: “Я арестован…” Очевидно, это последнее, что он написал вообще. “Не знал он, что не потребуются ему уже никогда ни постельное белье, ни мыло, ни зубная щетка. И не понимал, видимо, во всей полноте, с кем имеет дело”. Добыл и сохранил Лесман и поминальную телеграмму К. Чуковского, посланную в Союз писателей в день смерти Ахматовой: “Поразительно не то что она умерла после всех испытаний а то что она упрямо жила среди нас величавая гордая светлая и уже при жизни бессмертная тчк <…>”.
