Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью
— Сделай доброе дело, сходи к роднику за водой для Перпетуи.
Жан-Дюпон по-мужски поговорил с Эдуардом, и тот неожиданно решил осыпать Перпетую подарками — повел ее в торговый центр. Со времени замужества Перпетуе так и не удалось пополнить свой гардероб, поэтому она по-прежнему одевалась, как деревенская школьница; и вот теперь, воспользовавшись выпавшей на ее долю удачей, она торопилась запастись отрезами на платья. Кроме того, Эдуард подарил ей купленный по случаю транзисторный приемник. Модная зомботаунская портниха сшила Перпетуе платье, но, увидев предъявленный ею счет, молодая женщина пришла в ужас.
И вот тут-то произошел весьма печальный случай, о котором Вампир неустанно рассказывал Эссоле и который, вне всякого сомнения, произвел глубокое впечатление на Перпетую, но, очевидно, еще больше поразил пылкое воображение футболиста. Бывшая помощница доктора Делестран решила, что в связи с ее новым положением ей необходимо показаться врачу и посоветоваться с ним — это то, что мадемуазель Делестран не уставала повторять крестьянкам из Нгва-Экелё, настаивая, чтобы они являлись к ней на консультацию. Как же можно было обойтись без консультации врача в таком большом городе, как Ойоло?
В ту пору в предместьях еще сохранилась память об обычаях колониальных врачей, не скупившихся на медицинскую помощь и одинаково относившихся ко всем пациентам. Тогда еще тех, кто сообщал о своем намерении пойти посоветоваться с врачом, не осыпали насмешками. И потому, когда Перпетуя поделилась с Анной-Марией своими планами, та не стала ее отговаривать, а, напротив, одобрила ее мысль и сама вызвалась отвести ее ко врачу, утверждая, что хорошо знает городскую больницу.
Пройдя улицу, по правую сторону которой тянулись пустыри, а по левую — длинные одноэтажные здания больницы, украшенные узкими галереями, женщины очутились перед родильным домом, где помещалась и женская консультация. Проникнуть туда можно было лишь через отверстие, проделанное в живой изгороди из алтей, но прежде надо было пересечь неровную площадку, которую с трех сторон окаймляла эта самая изгородь, с четвертой она примыкала к стене родильного дома. Площадка была усыпана раскаленным гравием, обжигавшим ступни босых ног.
Желая оказаться в числе первых, обитательницы Зомботауна очень торопились, но, прибыв на место около половины девятого, обнаружили, что эта несуразная площадка буквально забита женщинами, многие из которых несли перед собой большой живот, словно наполненный до краев бурдюк. Держась за руки, Анна-Мария и Перпетуя попробовали протиснуться к ступеням, которые вели к узкой двери, но там уже стояли другие пациентки, поэтому продвинуться вперед не было никакой возможности. Лица всех женщин выражали одновременно тревогу, упорство и смирение. Каждая принесла с собой деревянную скамеечку и зонтик от солнца, казалось, все они ждали какого-то сигнала, чтобы кинуться на приступ и ворваться в этот родильный дом. Они мысленно представляли себе внутреннее помещение больницы, где сновали санитарки в белых халатах и озабоченные врачи и медленно, с трудом передвигались роженицы и больные.
Однако вскоре толпа рассеялась; отойдя от двери, пациентки одна за другой уселись на скамеечки, раскрыв над головами зонтики. Их ноги едва не касались грязного гравия. Очевидно, потому, что у обитательниц Зомботауна не было ни скамеечки, ни зонтика — предметов, по всей видимости, обязательных здесь, — женщины поглядывали на них сначала с хитрой улыбкой и насмешливым состраданием, а потом, пошушукавшись о чем-то, стали смотреть с нескрываемой завистью.
— Счастливая супруга! — сказала вдруг медоточивым голосом одетая в розовое молодая женщина, глядя на дешевенькое обручальное кольцо Перпетуи.
— Почему же это? — удивилась Перпетуя.
— Почему? Да полно притворяться-то. Как будто ты не знаешь, о чем я говорю: раз у тебя нет ни скамейки, ни зонтика, значит, ты сразу же попадешь к врачу, не дожидаясь, как мы, своей очереди. Не всем же выпало такое счастье — быть женой военного или полицейского! Хотя в свое время, когда шла борьба за независимость, нельзя сказать, чтобы эти полицейские и военные рвались в бой.
— Мой муж — не полицейский и не военный, — возразила Перпетуя.
— Неправда!
— Даю тебе слово! — заволновалась Перпетуя.
— В таком случае, моя девочка, тебе следовало бы запастись скамейкой и зонтиком. Потому что если ты и вправду не жена военного или полицейского, тебе наверняка придется ждать долго, а может, предстоит прийти еще и завтра, и послезавтра. Я слышала, в аптеках пусто, лекарств у государства больше не осталось, а раз нет лекарств, нет и лечения, а нет лечения, зачем же тогда консультация, по крайней мере для таких, как мы? Говорят, что Баба Тура ездит со своим приятелем Ланжело по всему свету и клянчит лекарства якобы для того, чтобы лечить несчастных африканцев. И говорят, к нам поступают тонны лекарств, представляешь? Но, вернувшись на родину, эти деятели, вместо того чтобы раздать лекарства, продают их. А какие денежки они при этом получают, лучше не спрашивай!
— Ланжело! — воскликнула другая женщина из той группы, где сидела женщина в розовом. — Опять этот Ланжело! Да это истинное проклятье! И когда только господь бог избавит нас от него? Вечно он путается под ногами у африканцев. Он был еще при Рубене. А теперь вот уже четыре года, как нет Рубена, и опять этот Ланжело.
— А кто он такой? — спросила Перпетуя скорее из вежливости, чем из любопытства.
— Как! Ты не знаешь Ланжело? — усмехнулась женщина в розовом. — И откуда ты только взялась, из какой глухомани? Может, ты ничего не слыхала и о папаше Баба Туре?
Но Анна-Мария, потихоньку взяв Перпетую за руку, поспешила увести ее подальше от женщины в розовом, шепча ей на ухо:
— Будь осторожней, дорогая Перпетуя. Говорят, в городе полно доносчиков и провокаторов, они постараются выведать у тебя все, что можно, а потом заявят в полицию, что ты тайная рубенистка. Неужели ты об этом не слышала? Сейчас доносы — прибыльное дело. Остерегайся говорить с незнакомыми людьми о политике.
Около одиннадцати часов дверь, выходившая на крыльцо с полукруглыми ступенями, открылась, и тотчас же пациентки гурьбой бросились к мужчине в белом халате и сандалиях из пластика. Он что-то сказал вполголоса, по всей видимости по-французски. Тогда одни пациентки, расправив какие-то клочки бумаги, стали размахивать ими у него перед носом, другие попытались протиснуться сквозь толпу, зажав в поднятой вверх руке то, что, по всей вероятности, тоже могло служить пропуском. Невозмутимо глядя на беспокойных, непрерывно суетящихся пациенток, окруживших его, мужчина впустил десятка два женщин, каждый раз пробегая глазами бумажку, которую ему протягивали; затем, к величайшему изумлению Перпетуи и Анны-Марии, мужчина ушел, захлопнув за собой дверь.
— Вот видите! — с горькой усмешкой сказала женщина в розовом. — Господа полицейские и господа военные получают в первую очередь все, что надо. Уж их-то обслужат, будьте уверены! А нам скажут: ступайте с богом!
Женщины, которые ушли вместе с врачом, составляли лишь самую малую часть больных, и оставшиеся снова уселись на площадке, приготовившись терпеливо ждать. Будущих матерей можно было распознать не только по фигуре, но и по их аппетиту: около полудня некоторые из них стали подкрепляться жареным арахисом, те же, кто побогаче, или просто более предусмотрительные разложили кое-какую снедь и стали есть не стесняясь.
— Оставайся и жди здесь, Перпетуя, — сказала Анна-Мария своей подопечной. — Нельзя все-таки упускать такую возможность — а вдруг тебе удастся попасть на консультацию сегодня? Мне же придется вернуться в Зомботаун. За Эдуарда не беспокойся, я покормлю его вместе с моим мужем. И тебе принесу чего-нибудь перекусить. Да я недолго, не бойся. На этот раз возьму такси. И скамеечку прихвачу, может, придется пробыть здесь до ночи.
Когда к половине второго она вернулась, Перпетуя сидела на скамейке — какая-то добрая душа, сжалившись над молодой женщиной, стоявшей здесь с самого утра, уступила ей свою скамеечку. Перпетуя сидела возле изгороди из алтей, укрывшей ее от солнца. Согнувшись пополам, она уткнулась лицом в скрещенные на коленях руки и, казалось, заснула.
— А ну-ка, вставай, Перпетуя, — довольно резко сказала ей Анна-Мария. — Нельзя распускаться, дочь моя. Вот, возьми-ка, поешь и попей. С Эдуардом все обошлось благополучно, он как будто все понял и вел себя прекрасно. Пока меня не было, никого не вызывали?
— Нет, никого! — со вздохом отвечала Перпетуя. Видно было, что она устала — глаза у нее покраснели.
Санитары и служащие, закрывшие двери в консультацию — вероятно, на время обеда, — теперь возвращались: слышно было, как они снова заполняют коридоры, мягко постукивая по цементному полу сандалиями из пластика; санитары открывали окна, со стуком распахивали ставни. Женщины поднялись и на этот раз уже без прежнего оживления обступили крыльцо, надеясь, очевидно, что вот-вот из дверей снова выйдет мужчина в белом халате. Но проходили минуты, часы, а врач все не появлялся, и женщины опять уселись на свои скамеечки.
