Патрик Уайт - Древо человеческое
После обеда Эми Паркер начала освобождаться от власти всего того, что не случилось. Теперь, когда ретивые страсти пришли к финишу, она на самом деле почувствовала себя старухой, но это дало ей чувство превосходства. Она стала вспоминать все неприятное в этом человеке, который перестал быть тенью ее страсти, – и то, как низко росли у него волосы на затылке, завиваясь рыжими колечками, и привычку говорить о себе, и запах мяты. Ее плоть медленно переставала трепетать, и она подумала, что теперь полюбит тишину.
Знакомые ей вещи стали возвращаться на свои места. Старый розовый куст, колючий и сучковатый, который они посадили в самом начале. Швейная машина со сложным ножным приводом. Белый кувшин с коричневой трещиной. На все это она смотрела уверенно.
Но о муже ей еще не хотелось думать.
Во второй половине дня появился молодой человек и спросил:
– Где Стэн, миссис Паркер?
Эми глядела на него с изумлением.
Это был тот самый молодой Пибоди, племянник Осси, разодетый в синий шерстяной костюм, – они со Стэном Паркером должны были встретиться, чтобы осмотреть участок земли в Хангерфорде.
– Ничего не понимаю, Джо, Стэн поехал к вам, – сказала Эми Паркер, глядя на часы. – Он уехал, не скажу точно когда, но уже довольно давно.
Она не могла судить о времени, потому что несколько лет ее жизни промелькнули за какие-то мгновения.
Молодой человек издал смешок и нерешительно переминался, не зная, что ему делать. Он всегда чувствовал себя неловко в присутствии жен его добрых друзей.
– Не знаю, право, что вам и посоветовать, – сказала Эми Паркер.
Молодые люди живут в другом мире. Их глаза не замечают женщин постарше. Даже сыновья лишь беглым взглядом окидывают матерей. Малый, годившийся ей в сыновья, стоял в дверях боком, так, чтобы не видеть ее. Этот голубой блестящий галстук из атласа, что выгибался на его груди, он надел ради самого себя или по какому-то торжественному случаю.
Вскоре он исчез, и она так и не поняла, собирается ли он что-то предпринять, а если не он, то кто-то другой?
Попозже днем и в особенности вечером, когда вся работа была переделана и все, как полагается, перемыто и убрано в шкафы или поставлено на сушилку, Эми Паркер стала думать о своем муже; он, занимавший так мало места в ее мыслях, теперь вытеснил собой все остальное. Она поняла, что уже довольно давно прислушивается, не подъехал ли он. В темноте слышался слабый шум ветра, из коровников и курятника долетали приглушенные звуки. Время шло. Темнота, звезды и тучи проплывали куда-то мимо. Хрупкие стулья в комнатах казались особенно равнодушными.
То, что должно случиться, теперь от меня не зависит, поняла Эми. Она стояла, прислонившись к окну, и дрожала, потому что наступил настоящий холод. Мерцали редкие звезды. Она прижалась головой к оконной раме и сдалась одиночеству, которого боялась, хотя и не ожидала.
Когда Стэн Паркер вскоре после своего отъезда вернулся, чтобы захватить стофутовую рулетку, которую он хотел взять с собой в поездку с молодым Пибоди, но забыл дома, он заметил синюю машину, сверкавшую среди выбоин и пыли, и тут же оказалось, что именно этого он и ждал и боялся. Он вдруг почувствовал, до чего оно хрупкое, это колесико, на котором лежали его руки. Жажда расправы ударила ему в голову, как кровь, все в нем кипело, переливаясь через край, в глазах мелькали страшные видения. С пеной на губах он хватал топор, или молоток, или быстро расправлялся голыми руками.
Но в ложбинке перед домом, где, задыхаясь под пеленой пыли, чуть покачивались кипарисы, у Стэна перехватило горло, стало трудно дышать, и он развернул машину резкими и неуверенными рывками – его машина, как все старые машины, плохо слушалась руля – и поехал по дороге прочь от дома. Весьма вероятно, что это будет путешествием в вечность. Или, быть может, он примет какое-то другое решение.
Стэн Паркер колесил в своей высокой нелепой машине по знакомым дорогам. Его лицо осунулось и заострилось. Он миновал Хеллоренз Корнер и поворот на Моберли. Люди, не подозревая о случившемся, жили своей жизнью. Старая женщина в широкополой шляпе срезала георгины, убежденная, что сейчас в этом деле заинтересовано все человечество. Она подняла голову, затенив рукой глаза, чтобы лучше видеть, но у ее солнца были желтые лепестки. А Стэн Паркер ехал дальше. Двое ребят около Бенгели рассматривали в консервной банке что-то, чему скоро оборвут крылышки. Под их спокойным взглядом вселенная сократилась до размеров и формы обреченного жука.
А Стэн Паркер ехал все дальше. Он въезжал и выезжал из пригородов, отчетливо похожих друг на друга. Люди на улицах всегда оборачиваются, чтобы посмотреть на то, что кажется им не очень понятным. Быть может, в этой машине было что-то такое, что вызывало страх, или отвращение, или просто любопытство, желание поглазеть на обнаженную душу?
Машина слишком быстро проехала один перекресток, потом еще несколько. Где-то на углу женщина с детской коляской отпрянула в сторону и чуть не закричала. Но асфальт под слепящим солнцем был бесстрастен. Старая, но упрямая машина шла вперед. И в ней – пожилой мужчина с прямой выправкой, в праздничном костюме. По всей видимости, не пьяный и не сумасшедший; скорее всего, его гнетет какое-то неверное представление о действительности, в котором он так и увяз навсегда.
Наконец машина въехала в город, где Стэн Паркер не бывал с той самой поездки из-за сына и где разболтанную пыльную машину сразу же поглотил нескончаемый лабиринт улиц. Время для Стэна Паркера текло струйками пота, особенно под коленями. Прошло уже много времени, подумал он. Кое-где в серых бетонных стенах виднелись поры, источающие пот; на кирпичных стенах потрескалась и местами отвалилась цементная расшивка, а пестрый ералаш магазинных витрин казался слишком замысловатым, непрочным и отступал назад, под сень парусиновых тентов. А Стэн Паркер все ехал, покрываясь потом, холодным, как бетон, и вспоминал серое лицо своей матери, когда она лежала на кровати, старая женщина с закрытыми глазами. Мертвые на том свете нетерпеливо облизывали губы, пока он вел свою старую тарахтелку вперед, выбирая подходящий момент.
Если я разгоню ее, если я сейчас ее разгоню, думал он, я сразу поверну и врежусь в какую-нибудь стену, вот сейчас, сейчас. Но все же ехал дальше. Одно колесо вихляло. А он все ехал. Горькие мучительные просторы трав под инеем, под жарким солнцем, деревья, серебристые на ветру, или просто мертвые деревья, которые всегда таинственно манили его, утешали, когда он ехал среди них в тишине, в тишине трав, но сейчас он по инерции проезжал мимо стекла и бетона. Жизнь его продолжалась. Его жена шла по траве. Эми шла по мертвой траве, держа длинные ветки, покрытые листьями, которые волочились по земле, она их бросила потом, после того как нагородила ему много лжи, как видно, необходимой в ту минуту.
Все необходимо, но важно выяснить почему.
И он остановил машину. Она аккуратно и скромно встала у края тротуара, не сумев подняться до вершин трагедии и страсти. Я не смог покончить с собой, как тот тип, Гейдж, подумал Стэн Паркер, не знаю почему, но не смог. Вокруг сновали жители города со страшно сосредоточенными лицами, очевидно выполняя наказы, которые им давала их странная жизнь. Человек в машине, чьи руки опустели, когда он снял их с баранки, знал немного; пожалуй, он знал внешность своей жены и какие-то уголки ее души, в которые ему удалось заглянуть, и то, что ему и ей вместе пришлось пережить. На мгновенье он увидел лицо Эми, умершей однажды в его сне, и на улицах сна он звал ее, и галстук его развевался, а улицы были пусты.
Он быстро вышел из старой машины, стукнувшись головой, потому что был высокого роста и всегда забывал, что можно выпрямиться, только выйдя из нее. Он вышел и направился в пивную на углу, там он заказал кружку светлого пива с жидкой пеной сверху и выпил. Пиво было кислое. Он выпил еще несколько кружек этого гнусного напитка, делая промежутки, чтобы почувствовать его воздействие. Затем начал пить основательно. И продолжал довольно долго.
Несколько человек пытались излить ему свою душу в этой пивнушке, облицованной белым кафелем, чтобы она лучше запомнилась посетителям. Мужчины, придвинувшись к нему поближе, лоб к лбу, бессвязно, хотя и с убежденностью, заводили россказни о своих подвигах. Эта убежденность блестела на лицах, а иногда выливалась слезами по прошлым их благородным помыслам и поступкам, которые возникали в их воображении только сейчас, во время рассказа. Они вырастали в собственных глазах. Они были героями. И все эти люди, покачиваясь на каблуках или с глубокомысленной важностью наклоняясь к его лицу, требовали, чтобы Стэн Паркер возвысился до них и рассказал им что-нибудь героическое из своей жизни. И, глядя ему в лицо, ждали. А он мог рассказать только об одном. Но это было невозможно.
– Да ну! – сказал он, сбрасывая их руки со своего рукава. – Нечего мне рассказывать. Отвяжитесь.
