Воскресенье - Лафазановский Эрмис

Когда я незадолго до этого отошел от окна и повернул назад, то увидел, как эти двое, Божо и Веда, держались за руки, обнимались, заключая друг друга в нежные объятья. Но тогда я интерпретировал это, что впоследствии окажется совершенно неверным умозаключением, как нормальную человеческую реакцию перед лицом опасности, как симптом страха, когда человек ищет в другом человеке утешения и поддержки, когда пробуждается чувство общей принадлежности к человечеству.

В общем, по правде говоря, сверху я выглядел так, как будто я был единственным, кого охватил страх. Имелись знаки и признаки, ясно указывающие на то, что в нашем трио я сам по себе, а эти двое слились в каком-то слаженном дуэте.

Не знаю, была ли эта мысль верной, но в любом случае я, как всегда, полагался на свою интуицию.

Далее я стал шептать Веде, развивая свою теорию доверия и недоверия, основанных на социальных и религиозных аспектах жизни общества:

— Веда, что это за странная привычка заходить в парфюмерный магазин, чтобы понюхать духи, а затем продолжать свой путь?

— Я вижу, Оливер, что ты мне не веришь и всячески хочешь доказать, что я такой же вор, как ты, и что причина, по которой я оказалась здесь, это выдумка…

Тут она открыла маленькую белую сумочку, которую все время носила, прижимая к груди, порылась внутри, при этом руки у нее дрожали, и звяканье металлических браслетов нарушало тишину, окутывавшую ее шепот, достала помаду и стала подкрашивать губы.

— …Я, Оливер, делаю это не всюду в городе, где мне придет в голову, а только здесь, в этом месте, потому что у меня есть на это законное право. А то, что дверь сломалась… это какой-то знак, только не знаю какой…

— Не понимаю, какое может быть у кого-то право на чужое.

— Вот в этом-то и проблема, что я не считаю этот магазин чужим, и если у тебя хватит терпения, я могу подробно рассказать, почему это так.

Я хотел сказать ей, что очень спешу и мне не до чужих побасенок, но потом вспомнил, что, в сущности, никуда не тороплюсь, к тому же очень люблю сказки, особенно если их рассказывают устно, а не читают по писаному.

— Конечно, почему бы и нет, — сказал я и сел на ступеньку рядом с Божо.

Накрасив губы, Веда достала длинные тонкие сигареты и маленькую зажигалку, закурила и выпустила длинную струю дыма в сторону меня и Божо, который тем временем с огромным интересом рассматривал пластиковое ведро, откуда высовывалась ручка швабры.

Я приготовился внимательно слушать, и Веда рассказала историю о своем праве нюхать духи в этом магазине.

У нее был то ли прадедушка, то ли, дедушка, капитан Салатлатук, он жил со своей женой Милицей и дослужился до высоких чинов, демонстрируя беззаветное мужество и никогда не обращая внимания на слухи о том, что он просто оказался в нужном месте в нужное время, а именно в той Югославии, которая была еще до бывшей Югославии [2], в промежутке между двумя мировыми войнами. Тогда у какого-то короля (может, у Александра или Петра [3], никто точно не помнит, да это и не важно) взбесились лошади, причем именно тогда, когда он катался по Вардарской Бановине, осматривая ее природные красоты. Злые языки говорили, что это просто легенда, но Веда утверждала, что это чистая правда. Ее дед Салатлатук, который был родом из Галичника, оказался как раз в том месте, где королевские лошади взбесились, чудесным образом их усмирил и до такой степени приручил, что они все время, вплоть до возвращения короля в Белград, вели себя как крольчата. Недоброжелатели не сдавались и говорили, что Салатлатук на самом деле сунул лошадям в пасть какую-то траву, которой у нас пользовались, чтобы беспокойные дети быстрее засыпали, только дал им дозу раз в десять сильнее. Но я-то знаю, я уверена, говорила Веда, что только умение Салатлатука, который в те времена был известен на прилепских базарах как укротитель необъезженных лошадей, помогло успокоить королевских коней. И вот король, как и полагается царственной особе, велел Салатлатука вознаградить. Поскольку ее дед был необыкновенно скромным человеком и отказывался от награды, король сам решил, как это сделать — подарил ему участок земли недалеко от центра тогдашнего Скопье плюс дал рабочих и строительные материалы, чтобы тот возвел дом такой, какой подобает капитану. Именно так все и было, говорила Веда. С тех пор Салатлатук был назначен капитаном королевской кавалерии, размещавшейся в конюшне за городом. И Салатлатук выстроил дом, прямо дворец, и именно там, где мы сейчас находимся, это то самое место, где мы заперты, — говорила Веда, отмахиваясь от сигаретного дыма. Тут перед Второй мировой войной были только луга, чистые ручьи, окраина города.

Так вот: вопреки тому, как это обычно бывает, ее дед, то есть капитан Салатлатук, не пал в неравном бою на одном из фронтов, на сремском, например, а погиб при других обстоятельствах. Когда болгары подошли к Скопье, они не увидели его, сбили и переехали легким бронированным транспортным средством. Предположительно, капитан Салатлатук был невысокого роста, и его часто не замечали окружающие, несмотря на форму и погоны. И, конечно же, те люди, которые задавили Салатлатука, сразу же поселились в его доме. А его жену с двумя маленькими детьми отправили на перевоспитание в Софию.

Когда перевоспитанная Милица вернулась в Скопье после освобождения города, то увидела, что в их доме живут неизвестные люди. Она показала им документ на право собственности, подписанный лично королем, но это вместо того, чтобы задачу упростить, сильно ее усложнило.

— Иди отсюда, и чтобы духу твоего тут больше не было с этим твоим королем, иначе отправишься вслед за ним, — сказали ей и вышвырнули на улицу, добавив, что это имущество теперь принадлежит представителям рабочего класса, а не какому-то там королю. Несмотря на перевоспитание, она не разбиралась в том, какими способами королевства превращаются в другие государства и какие последствия это имеет для обычных людей. Милица поселилась в маленькой квартирке, выделенной ей фабрикой, куда она устроилась работать швеей. Там выросли отец и мать Веды. Они-то как раз дождались дня, когда рабочий класс покинул дом их бабушки и дедушки, но к тому моменту он уже был полностью разрушен и непригоден для использования. Но важно, что документ о праве собственности, подписанный королем, так и остался документом, подтверждающим право собственности. Вещи могут исчезнуть, но земля — нет. Так они вернулись в полуразрушенный дом, который когда-то назывался Вилла Салатлатук.

И вот, — продолжала Веда, — кончились королевства, диктатуры, социализмы и коммунизмы и все такое прочее, пока однажды не пришла демократия, тогда-то один достойный человек постучал в дверь нашего полуразрушенного дома. Этот человек, не теряя ни минуты, сразу заявил, что он представитель другого человека, который предлагает моим родителям определенную сумму денег, если они продадут ему участок для строительства, с тем, чтобы они смогли пожить в комфортных условиях и иметь удобства, какие были у их родителей во времена королевства.

Предложение показалось заманчивым, и они, то есть мои родители, его приняли… и их кинули. Да и ремонт дома оказался невозможным по причине финансовой катастрофы, последовавшей за демократизацией… Если бы я была поумнее, я бы никогда не согласилась. Почему? Потому что мои родители сейчас в доме престарелых, а я… я жду. Я жду благоприятного момента, чтобы отомстить хозяину магазина — вырвать ему глаз или вырезать почку и продать на черном рынке, я готова на все — но пока мне это не удалось… Короче говоря, я считаю, что имею полное право приходить сюда и нюхать духи столько, сколько хочу, потому что здесь, под этим магазином, лежат кости моих дедов и моих прадедов.

Так сказала Веда.

Чудовищная ложь.

Во-первых, я совсем не верил, что Салатлатук — настоящее имя капитана, не говоря уже про сказку об усмирении лошадей. Но как бы то ни было… за что купил, за то и продаю.