По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина
«Да ладно тебе, – вступает Туре, – тебя поработил вовсе не Сатана. И даже не телефон. Тебя захватили собственная похоть, собственная алчность, вожделение и страсть, и больше ничего. Вечно тебе чего-то не хватает. Несколько лет назад, когда девочки постепенно становились самостоятельными, ты затеяла ремонт. Вы расширили подвал, вы надстроили чердак, вы вмиг расплатились с новыми кредитами, а когда все дела были переделаны, ты принялась за выпивку и сериалы. И, как ни крути, ты вовсе не начала с одного бокала сухого белого вина за просмотром одной или максимум двух серий – нет, ты сразу начала поглощать вино целыми пакетами, а сериалы – сезонами. И делала ты это на полном серьезе, с той же трудовой дисциплиной, которую усвоила еще в детстве и которую взращивала в себе на работе и во время ремонта».
Я разговариваю сама с собой и с Туре, закипаю все больше и одновременно произношу слова, которые произносила уже столько раз, что знаю их наизусть. Например, что мужчине 1987 года рождения, жалующемуся на боли в спине, не нужно МРТ. Это первое, чего он потребовал, едва переступив порог кабинета. И немудрено, ведь нынче все хотят пройти МРТ – магнитно-резонансную терапию, то есть современное радиологическое исследование внутренних органов и тканей. До этого в моде был диабет, и все бежали мерить уровень сахара в крови. Наш медицинский центр превратился в подобие клуба по интересам, где собираются любители прислушиваться к сигналам своего тела, ведь это так современно, однако любой медицинский работник знает, что это увлечение – прямой путь к помешательству и страданиям и в конечном счете к коллапсу государственной системы здравоохранения.
Нет. Вам, мужчина 1987 года рождения, нужно не МРТ, а перестать сидеть по восемь часов в день, а остаток дня проводить дома на диване или за компьютерными играми. Вместо всего это вам, мужчина 1987 года рождения, следует много ходить по пересеченной местности.
– Но мне кажется, что у меня пролапс, – говорит мужчина 1987 года рождения. – К тому же компьютерные игры позволяют мне расслабиться. Я читал в газете, что на самом деле компьютерные игры не так вредны, как принято думать, там было написано, что…
И так далее, и тому подобное.
Последнее, о чем он попросил, словно ребенок, выклянчивающий конфету, – «хотя бы» МРТ колена. Я ощупала его колено и сказала, хорошо, но после рентгена на базе клиники. Я направляю его на рентген, продолжая параллельно препираться со стоящим в углу Туре.
«Может, и так, – отвечаю я, – зато я хотя бы перестала пить».
«У тебя это получилось лишь потому, что ты нашла себе новое увлечение. Ты с легкостью променяла вино на Бьёрна».
«Человеку удается противостоять своим страстям, только если эти страсти недостаточно сильны, – отвечаю я. – Если же страсти оказываются всесильными, у человека просто не остается выбора».
«Это чистой воды уход от ответственности, – громко отвечает Туре обвинительным тоном. Меня удивляет его формулировка и тон: это на него не похоже. Но тут до меня доходит, что произнес это вовсе не Туре. Эта фраза – обрывок воспоминаний о нашем первом годе в Гренде. В какой-то момент я сказала, что сомневаюсь, голосовать ли мне «за» и «против» вхождения Норвегии в Евросоюз, и кто-то из соседей на это сказал: «Это чистой воды уход от ответственности».
Уход от ответственности, беспринципность, нормативный, конвенциональный этноцентризм, культурный релятивизм – Туре вряд ли мог бы ввернуть какой-нибудь из этих терминов, тогда как в Гренде мы то и дело кидались друг в друга подобными словечками. Я тоже активно в этом участвовала, ведь в Гренде, по крайне мере раньше, полагалось иметь четкую позицию по любому вопросу, важному и не очень. Будь то плюсы и минусы тканевых и бумажных подгузников, за или против ЕС, ситуация на Ближнем Востоке, защита окружающей среды – год за годом мы сидели и кудахтали, словно наседки в курятнике, убивая время.
Сегодня все прекрасно знают, где находится Гренда и что за люди живут там. Однако в начале 90-х Гренда была всего лишь безымянной тупиковой дорогой на северо-западе Осло, вдоль которой выстроились в ряд сорок домиков, построенных после войны для нуждающегося населения. Благодаря низким ценам на недвижимость, а также тому факту, что прежнее население начало постепенно вымирать, всего за несколько лет Гренду заселило новое поколение семей с маленькими детьми, среди которых оказались и мы. Через дорогу стоял ряд огромных вилл, построенных купцами-оптовиками в конце позапрошлого столетия. Хозяева этих вилл, вместе с их парадными подъездами с подогреваемой плиткой, иностранными помощницами и нянями, автомобилями и гаражами, жили просто на другой планете. Мы были бедные, они – богатые. Никому из жителей Гренды не пришло бы в голову возить детей на своих огромных машинах в школу и бессовестно парковаться прямо у входа, как это делали домохозяйки из вилл. Мы, жители Гренды, возили детей в велосипедных тележках, а в теплое время года то и дело устраивали спонтанные вечеринки на свежем воздухе. Пока дети бегали по садам, заросшим одуванчиком и мхом, мы пили пиво и вино, сидя вокруг мангалов, которые мы собственноручно сделали из старых жестянок, найденных на какой-то стройке. Но несмотря на запущенность наших садов, на то, что мы покупали одежду в секонд-хендах, а мебель находили на блошиных рынках или вовсе в мусорных контейнерах, несмотря на расслабленное отношение к порядку и уборке и на то, что «мещанский» и «приличный» были самыми ходовыми словами в нашем лексиконе – несмотря на все это, жили мы в типично мещанской среде, где ничего так не ценилось, как приличия. В Гренде, как, впрочем, и среди купеческих вилл через дорогу, существовал длинный список того, что допустимо, а что нет, но, невзирая на это, постоянно говорилось, что Гренда свободна от правил и условностей. Все были равны, и, что немаловажно, между полами было установлено полное равноправие, однако в Гренде – как в любом месте, где собирается больше двух людей, – к одним прислушивались больше, чем к другим, кому-то давалось слово без необходимости бороться за право высказаться, тогда как других просто-напросто игнорировали. Здесь правила та же самая иерархия, что и в любом другом месте, разве что она успешно маскировалась под нищенку в лохмотьях.
Мне всегда нравилось поддерживать вокруг себя чистоту и порядок. У меня все стояло на своих местах даже в кладовке в подвале, а когда девочки были маленькие, я убирала их комнаты, когда они засыпали. Я сортировала по цвету крошечные пластиковые туфли кукол Барби, аккуратно складывала одежду, выбрасывала сломанные игрушки и расставляла книжки по размеру. Но когда в гости приходили соседи, я разбрасывала одежду по гостиной, ведь в Гренде полагалось быть толерантным, снисходительным, спонтанным и гибким. В Гренде ценилось расслабленное отношение ко всему, кроме самого правила о расслабленности – его следовало соблюдать неукоснительно. На практике это означало, что, если какие-то подростки на полную катушку включали техно на одной из веранд, на это можно было лишь пожать плечами. Так же следовало реагировать, когда цыганский табор останавливался в роще неподалеку – это происходило каждое лето, – и ветер приносил в сады Гренды использованную туалетную бумагу. Иной раз я могла собрать целый мешок бумаги только в нашем саду.
– Многим нелегко смириться с нарушением их личных границ, – заметил один сосед на очередном спонтанном сборище в саду. Известный комментатор в уважаемой газете, позже он подробно описал этот эпизод в статье о ксенофобии. – Но нам не следует забывать, что это – совсем иная культура, с отличными от наших взглядами на гигиену. Для них это разумный и совершенно адекватный способ существования. Безусловно, некоторым из нас непросто относиться к этому с пониманием, но нужно лишь оторвать взгляд от земли. И никто еще не умер от кусочка туалетной бумаги.
– По крайней мере, они пользуются туалетной бумагой, – сказал Аксель. – Это вселяет надежду.
