Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна
Алексей Петрович всегда быстро собирался в командировки. Он уложил последние вещи в свой дорожный портфель, заменявший ему чемодан, щёлкнул замками. Услышав весёлый голос дочери, вышел из своего домашнего кабинета и постучался к ней в комнату.
— К тебе можно, Наташа?…
Наташа вопросительно повернулась к отцу. Он редко разговаривал с ней. В далёком детстве, когда случалось ей что-нибудь натворить, и мать призывала его на помощь в качестве «тяжёлой артиллерии», Алексей Петрович сердито стучал пальцем по столу и, сурово глядя на неё, говорил:
— Ну, погоди… Вот я до тебя доберусь!
Нельзя сказать, что эта фраза имела какое-то воспитательное действие, но само участие в педагогическом процессе столь грозной силы на время смиряло буйный характер дочери. А когда позднее в подростковом возрасте проблемы и поступки стали намного серьёзнее, Алексей Петрович садился рядом с Наташей на диване и спрашивал, глядя на неё в упор:
— И что ты собираешься делать дальше?
Что и говорить, педагог он был никудышный. Не познав в детстве родительской любви и заботы, не почувствовав тепла отчего дома, проскитавшись в юности по общежитиям, а потом и проведя несколько лет в лагере, откуда ему было знать, каким должен быть настоящий отец? Он был плохим отцом. Конечно, он любил Наташу, всегда очень переживал, когда она тяжело болела в детстве, беспокоился, старался принести домой что-нибудь вкусное, достать нужные лекарства, которых после войны было очень мало… Но проблемы дочери, её семейная жизнь, любые события по эту сторону института не могли надолго занять его. Он тяжело переживал Наташин развод, вообще понятие «развод» для него, человека старого поколения, было совершенно абсурдным. Как можно было думать о разводе, имея сына?! Но помешать этому разрыву он не смог, по-своему сожалел об одиночестве дочери, и не терял надежды на восстановление её семьи…
Немного смущаясь, он присел на стул рядом с ней.
— Я вот что хотел сказать тебе, Наташа… — Этот разговор с дочерью давался ему нелегко. На его лбу выступила испарина. — Мы с матерью старые уже, и Славка в армию уходит… Ты не боишься остаться совсем одна?
Наташа удивлённо посмотрела на него. Подобная беседа происходила впервые.
— Что так мрачно, пап? — Попыталась она отшутиться. — Нет повода для таких трагических интонаций…
— Я говорю серьёзно, — даже не улыбнулся Алексей Петрович. — Я до сих пор не могу понять, чем тебе не угодил Владимир … Главный инженер такого огромного предприятия, работоспособный, перспективный… — Наташа улыбнулась. — Я бы очень хотел, чтобы вы помирились.
— Вся беда в том, папа, что мы не поссорились… Просто мы очень разные люди, вот и всё.
— Разные люди… Мы с тобой тоже — очень разные люди… — Покачал головой отец. — А ты никогда не задумывалась о том, какие мы с матерью разные? И, думаешь, я стал бы тем, кто я есть, если бы не чистые рубашки и горячий обед на столе?
— Перед мамой я просто преклоняюсь. Я бы так не смогла…
— Как «так»? Ты думаешь, она всегда мечтала быть только домашней хозяйкой?
Наташа внимательно посмотрела на отца. Не много она знала о прошлом своих родителей, никогда при ней не вспоминали они о репрессиях, не обсуждали в её присутствии тяжёлые события внутри страны. Как любой маленький ребёнок, все лишения своего голодного нищего детства она воспринимала естественно, многого из-за малолетства и частых болезней не помнила. Она училась в седьмом классе, когда умер Сталин, и в дни траура плакала навзрыд вместе с другими девчонками. И когда после знаменитого выступления Хрущева в её классе на месте портрета вождя над учительским столом вдруг повисла мусорная корзина, Наташа была в полном недоумении. Но дома и в этот раз с ней не стали обсуждать эту тему, родители переглянулись, когда она недоумённо рассказала об этом, и только мать скороговоркой проговорила что-то вроде: «Подрастёшь — узнаешь»…
Заговорив о жене, Алексей Петрович вдруг надолго замолчал, задумался. Наташа не шевелилась: таким она видела его очень редко.
Зоя Васильевна никогда не была только тенью своего мужа. Смышленая девчонка из большого сибирского села, мать которой была местным счетоводом (сельская интеллигенция, между прочим!), она закончила девять классов школы в соседнем уездном городе. В те времена девять классов были серьёзным образованием, из выпускников готовили преподавателей начальной школы. Весёлая, озорная, заводила и насмешница, она верховодила не только пионерами, но и своими ровесниками. Когда в городе вдруг открылся геологический техникум, это было так ново и интересно, что Зоя, не задумываясь, туда поступила. Училась легко, на лету запоминая не только хитрые названия многочисленных минералов, но и сложные химические формулы и реакции. На летней практике побывала в геологической экспедиции на Алтае, и не раз потом со смехом рассказывала Наташе, как ловила свою маленькую горную лошадку, которую ей выделили для перевозки образцов породы. Лошадка оказалось хитрой и вредной — подпускала к себе, а как только Зоя протягивала к ней руку, лёгкой трусцой убегала вперёд. Погоняв так по горным тропинкам усталую от работы девчонку, лошадка вдруг сдалась, спокойно подставила своё седло и быстро доставила её в лагерь…
Но с техникумом пришлось расстаться. Старший брат Зои, офицер Красной Армии ещё с Гражданской, был переведён на службу на Дальний Восток. Чтобы не расставаться с больной матерью и сестрёнкой, он забрал их с собой. Зоя не слишком горевала — новая жизнь манила её, а приобретённые в техникуме знания по химии неожиданно пригодились — она устроилась на работу в лабораторию на тот самый комбинат, куда был направлен после института молодой инженер Алексей Соколов. Так они познакомились. На комсомольских собраниях, которые он проводил, она всегда садилась где-то сзади. Многочисленные цветы с окон лаборатории переезжали на её стол. Она пряталась за ними от смущённых взглядов красивого парня с буйной каштановой гривой, и только изредка из своих кустов бросала в его сторону ядовитые реплики, от которых покатывались от хохота все девчонки лаборатории… Алексей смущался и злился, но… В конце концов они подружились, и, наконец, решили подать заявление в ЗАГС. Был назначен день и время… Зоя так нервничала, так переживала тогда… И нарядная, аккуратно причёсанная мамой, в новых туфлях, которые безумно жали, она прождала его больше двух часов. Он прибежал взлохмаченный, возбуждённый и в дверях вместо извинений громко объявил, что у него пошла реакция, которая, чтоб её! не шла почти полгода, а тут пошла, что у него времени всего полчасика, и что они сейчас должны быстренько сбегать и подать заявление…
Они были очень близки в то время… Вместе бегали на курсы Ворошиловских стрелков. Получили свои удостоверения, честно отпрыгав необходимое количество прыжков на парашюте и отстреляв положенные очки в тире… Получили свою квартиру, забрали маму, и наконец, наступило время приятного ожидания перемен: кто же родится — мальчик или девочка?..
И тут грянул тридцать седьмой. Сначала арестовали брата Зои, который был слишком близок к высшим чинам Дальневосточного штаба. Он исчез бесследно, только после войны Зоя Васильевна узнала, что он был расстрелян в том же тридцать седьмом. Потом пришли за Алексеем. Зою, к счастью, не тронули, но с работы уволили. От всех переживаний Наташку она не доносила, и Зоя почти не верила, что её удастся спасти. Очень помогла мама — женщина болезненная, но самоотверженная. От голода и нищеты спасал огород — Зоя работала на нём с утра до вечера, слава Богу, повезло с погодой. С дочуркой оставалась мама, едва передвигавшая огромные отёчные ноги. Через год мама умерла, и Зоя осталась совсем одна. Сестра и брат Алексея были далеко за Уралом, и, по своим неписанным законам, репрессированные не обращались за помощью к родственникам, боясь навлечь на них свою беду. Всё, что можно было продать или обменять на продукты, было продано и обменяно. Из квартиры её выселили. Сначала весь Зоин скарб помещался в двух небольших чемоданах с коваными углами. Потом остался один, но вещей становилось всё меньше и меньше, и когда от чемодана оторвалась ручка, Зоя выбросила и его. Весну и лето она прожила в своём сарае с протекающей крышей. В сарае была глубокая клеть, которую Алексей сделал для угля. Которым топили в доме печку, в ней она спала вместе с Наташкой, как в сундуке. По крайней мере, здесь не дуло. Осенью соседка тайком пустила их в свою времянку. Времянка была светлой и сухой, это было так замечательно… Всё-таки мир не без добрых людей — потихоньку ей подбрасывали то лоскутное одеяло, то старый ватник, то ещё прочные галоши. Осенью перепадала и картошка, и какой-нибудь подгнивающий кочан капусты… На постоянную работу устроиться было невозможно, но на разовую, видимо, жалея, её даже звали. Она пилила кому-то дрова, мыла лестницы, чистила выгребные ямы… Неведомо как, но Наташку она спасла. Постепенно начало немного сниматься напряжение: стали возвращаться некоторые уцелевшие от расстрела репрессированные. Зою взяли уборщицей на свой комбинат и даже впустили в одну из комнат прежней квартиры, которая так и простояла с заколоченной дверью эти долгие три с лишним года…
