Валери Тонг Куонг - Провидение
Я закрыла свой ежедневник, когда зазвонил телефон, и рефлекторно сняла трубку.
– Прюданс?
– Клара, это ты?
Я ее едва узнала. У нее была такая дикция, словно ей в рот засунули кляп.
– Прюданс, произошло что-то ужасное.
А-а. Боб попал под грузовик? Ты сломала ноготь? Потеряла солнцезащитные очки, забыла банковскую карту в банкомате, и ОЧЕНЬ опаздываешь, так что звонишь мне, чтобы я принесла тебе документы к месту встречи?
Бедная Клара, тебя ждет разочарование.
– Прюданс, ты меня слышишь? Мне трудно говорить.
– Слышу, Клара.
– Я в больнице.
– Прости?
– В боль-ни-це! – кричит она, раздражаясь. – У меня ЧУДОВИЩНАЯ аллергия. Я распухла, стала раза в три толще и вся покрылась красными пятнами.
– На что аллергия?
– На фиалку, в общем, похоже на то, это может быть только она. Я купила себе макарон у Адорé, дурацкая затея, короче, неважно. Господи, я похожа на чудовище!
– Мне жаль.
– Ладно, Прюданс, я звоню не для того, чтобы меня жалели, – выговаривает она с трудом. – Проблема в том, что я не смогу прийти на эту встречу насчет «Реальпрома». Вместо меня пойдешь ты.
Потрясение лишает меня дара речи.
– Прюданс, ты здесь? Ну же, не беспокойся, я уверена, что ты прекрасно справишься.
Она говорит со мной, как мать с ребенком, который впервые один едет на автобусе.
– Объяснишь ситуацию Версини. Скажешь ему, что уже к вечеру я буду на ногах. Что со мной можно связаться по мобильнику.
Мысли скачут в моем мозгу со скоростью мячика для сквоша. Ситуация только что радикально изменилась, Прюданс. Введи новые данные и быстро переформулируй задание. Похоже, момент настал.
– Прюданс? Скажи что-нибудь. НАДО провести эту встречу. Какие-то проблемы?
Думать быстро. Соображать.
– Никаких проблем, Клара. Надо только уточнить с тобой одну деталь.
Я встретила Антонена у дверей класса. Он остановил меня жестом. Удостоверился, что мы одни. Точнее, что никого из коноводов поблизости не было, ни Лори, ни Стана (ее мальчишеского эквивалента), и никого из их приближенных. Одна его прядь свешивается на левый глаз: он похож на парня из американского сериала, который мама смотрела еще до того, как мы переехали. До чего же красив. Рядом с ним я чувствую себя совсем маленькой. Совсем черной. Понимаю, почему у него нет желания выставляться напоказ вместе со мной. Найдутся толпы девчонок, которые больше подходят ему. Светлоглазые, с прямыми волосами, а не черномазые с прической под «Джексон Файв».
– Лори тебе сказала? – шепнул он.
Не важно. Блондинкам, должно быть, не хватает доводов, и вот вам доказательство. Антонен ждет моего ответа.
– Ладно, тем хуже, – говорит он разочарованно, а у меня просто язык отнимается от волнения. – Я так понимаю, это «нет». Ну, тогда мне пора, у меня физика.
Он слегка встряхивает головой, чтобы вернуть прядь на место.
– Чао, Прюданс.
Его класс этажом выше. Он удаляется. Он уже в конце коридора. Еще секунда, и он исчезнет с моих глаз. Я бормочу:
– Это «да».
Незачем сообщать всему свету, и так понятно, что об этом подумают. Мое-то мнение уже составлено. Я дрянь, скороспелая шлюха, полное ничтожество. Мне плевать. Когда голоден, ешь, что дают, говорил мой дедушка. Как раз это я и собираюсь сделать.
– Виктуар?
– Да, Прюданс?
– Можешь зайти на минутку, если тебе не трудно?
– Иду.
Ground Control to Major Tom[6]
Я любовался ею какое-то время. Она приняла странную позу – но разве сама она не была совершенно странным существом?
Торс плашмя, бедра одно на другом, одна нога вытянута, другая подогнута. Матовая кожа на простынях цвета слоновой кости, короткие пряди, взлохмаченные на затылке, худые пальцы с квадратными, короткими, остриженными под корень ногтями, плечи, очерченные в виде буквы Т: произведение искусства.
– Я ухожу, Либби.
Она вздохнула.
– Ну так вместо того, чтобы говорить об этом, уходи, а то еще опоздаешь.
Она сказала это холодным, почти презрительным тоном. Она всегда презрительна после любви, словно злится на себя за то, что она такая, какая есть. В конце концов, я привык. Я знаю, что она меня любит. Она странная, вот и все.
– Хочешь, поужинаем сегодня вечером?
– Нет желания выходить. И к тому же у меня работа. Завтра, быть может.
Она встала резким движением, наверняка чтобы и меня побудить поторопиться. Направилась на кухню. Я слышал, как она наливает себе кофе, открывает холодильник. Вышла оттуда с яблоком в руке. Проходя мимо, яростно вгрызлась в него, даже не взглянув на меня. Я почувствовал, что уже не существую. Она вернет меня в свою жизнь позже, когда решит. А пока наверняка засядет за свою статью, будет смотреть какой-нибудь фильм, лентяйничать.
Обожаю воображать ее в одиночестве, склоненной к своему компьютеру, с сигаретой в руке, еще полуголой. Ну, давай, Том, уходи. Сам знаешь, иначе это плохо кончится. Она повернется и бросит тебе резкое слово, слово-клинок. Конечно, через десять минут ты получишь на свой мобильный послание, какое-нибудь стихотворение, чудо изящества, от которого поплывешь. Такая уж у нее особенность – она умеет все сглаживать. Сглаживает ложь, злые слова, дурные воспоминания, ей довольно одной фразы. Это Либби: сначала убивает, а потом воскрешает свою жертву простым сглаживанием. Она всемогущая. Я ее обожаю.
Я тихонько прикрыл дверь, на тот случай, если она уже погрузилась в свои мысли. Спускаясь по лестнице, думал о цветах, которые скоро отправлю ей с посыльным. Сейчас еще время подсолнухов, в цветочном магазинчике рядом с факультетом в витрине есть великолепные. Я закажу два букета, а лучше три: она терпеть не может пары, находит их плоскими и скучными. Так что три букета. В каждом по десятку подсолнухов, чтобы осветить солнцем ее день. И напишу записку: «Ты освещаешь солнцем мою жизнь, Либби». О, конечно, этот изыск – общее место, моя поэзия застряла на уровне моря. У меня нет ни ее стиля, ни таланта, ни пера – легкого, острого, чудесного, ослепительного. Не важно: она знает, как сильно я ее люблю, моя Либби, моя обожаемая.
Я опоздаю на факультет. Плевать. Это же я преподаватель. Студенты подождут. Впрочем, их это устроит. Эти сопляки даже понадеются, что я вообще не приду. Сколько из них искренне интересуются моим курсом? Горстка? Большинство проводят время за болтовней. Производят столько шума, что иногда я сам себя с трудом слышу в аудитории, но на самом деле мне это совершенно все равно. Пускай болтают, поют, пляшут на моих лекциях. Я согласился на место лектора не по призванию, а потому что это льстило моему эго. Мне нравилось, что мое имя ассоциируется с престижным университетом. И к тому же я подумал о Либби: это назначение неопровержимо доказывало, что я интеллектуал, а не просто зашибаю деньгу, продюсируя фильмы.
