Катрин Панколь - Я была первой
– Я каждый раз начинала сначала и каждый раз надеялась, что все получится. И сегодня я не хочу ошибиться. Это мой последний шанс. Я устала бороться. Я чувствую себя такой старой и разбитой. Я хочу быть сильнее врага, который пробирается внутрь меня и не дает мне любить. Ты мне поможешь, правда? Поможешь?
Богом и дьяволом клянусь… Я буду молиться, я готов продать душу. Я все сделаю, чтобы мы были счастливы. Мы будем вместе всегда. Я буду твоим ангелом-хранителем и твоим дьяволом, твоим любовником и палачом. Мне хватит хитрости, мне хватит нежности, чтобы не потерять тебя. Ты в моих руках, и я тебя не отпущу.
Ты прижимал меня к себе. Ты лежал рядом как каменная статуя и слушал меня. Я раскрыла карты, я рассказала тебе о своих попытках полюбить, рассказала все до малейших деталей. Я научила тебя подавлять кипящую во мне злость, чтобы ты мог с ней справиться, и чтобы мы вместе проникли в запретную зону, имя которой «любовь».
«Любовь – благосклонное отношение, воспринимаемое на эмоциональном и волевом уровнях, к некоторому объекту, который ощущается и признается положительным. Род любви определяется сущностью объекта.
Взаимная привязанность между родственниками.
Состояние при котором некто желает блага другим (Богу, ближнему, человечеству, родине) и готов посвятить им свою жизнь.
Влечение одного человека к другому, носящее преимущество чувственный характер, в основе которого лежит сексуальный инстинкт. Может иметь разные проявления.»
Определение из словаря Пти Робер.
Ее звали Эрмиона, она вела у нас в школе французский. Мне было тринадцать лет, я училась в третьем классе 6]. У нее были черные волосы, собранные на макушке в маленький плоский пучок, огромные, глубоко посаженные голубые глаза, длинный прямой нос, делавший ее похожей на Буратино, ослепительная улыбка, особенно выделявшаяся на фоне ее строгих костюмов, темно-серых или же темно-синих, и очаровательная неловкость дебютантки, особенно меня поразившая. Когда она вдруг ошибалась или под воздействием нахлынувших мыслей внезапно прерывала свой рассказ, на ее лице появлялась улыбка, милая, открытая и совершенно обезоруживающая. Казалось, она говорила: «Позвольте мне на минуту отлучиться, я скоро вернусь.» Это было похоже на избитую фразу «консьержка вышла на лестницу», только лежало в совершенно иной, романтической плоскости и будило во мне жгучее желание последовать за ней в ту неведомую даль, откуда все наши тетрадки, сочинения, отметки, повторения пройденного, игры и шутки на переменах казались глупыми и незначительными. Чем больше она от меня отдалялась, тем сильнее росло во мне это желание. Она была не учителем, она была моей героиней.
Ее уроки прошли для меня незамеченными, зато о ней самой я вскоре узнала почти все. Она только поступила на работу, только вышла замуж, только начинала жить. Весь день она мечтала об одном: поскорее покинуть эту клетку, чтобы умчаться туда, в свою настоящую жизнь. Она была готова сорваться с места задолго до звонка, и буквально летела прочь из класса, подальше от тяжелых стальных решеток, огораживающих школьный двор. Едва завернув за угол, она снимала плоские учительские ботинки, надевала туфельки на шпильках, одним движением распускала волосы, напяливала кашемировый джемпер небесно-голубого цвета, брызгала духами за левым ушком и быстро садилась в такси. Там ее ждал мужчина, и она жадно бросалась в его объятия. Кто это был: муж или любовник? Я терялась в догадках. Я смотрела как они целуются, целуются так страстно, будто делают это в последний раз, и такси трогалось с места, а я оставалась стоять, вся взмокшая от ревности, покачиваясь как в лихорадке. Я была так несчастна, что однажды даже пустилась бежать вдогонку, повисла на дверце машины и проехала так несколько метров, после чего меня отбросило на черный асфальт шоссе. Сбей меня тогда машина, они бы даже не оглянулись. Они все целовались и целовались.
Во время уроков она старалась быть подчеркнуто строгой и чопорной, чтобы скрыть мысли о побеге, но то и дело бросая взгляд на деревья во дворе, невольно выдавала себя. Она распахивала окна и, откинув голову назад, жадно вдыхала свежий воздух, рассказывая нам о страсти у Расина, о разуме у Корнеля, о трагической любви Тита и Береники, которых разлучили причины государственной важности и жестокость мужчины, неспособного сделать выбор или принять решение. «Мужчины у Расина безвольные и изнеженные», – бормотала она, неотрывно глядя на ярко-зеленую кору каштанов, развесивших плоды вдоль школьного двора, и своим низким, похожим на мужской, голосом читала нам отрывок из Расина:
Прельстились властью вы.
Так правьте, бессердечный.
Не смею спорить я. Затем ли нашей встречи
Так добивалась я, чтобы из ваших уст
Вдруг после стольких клятв и сладостных минут
Не вечного блаженства обещанье
Услышать здесь, а горькое признанье:
Меня сослать хотите на года.
Ни слова более! Прощайте навсегда!
Уж вам ли, Тит, не знать, какая это мука
Для сердца моего – с возлюбленным разлука.
Меня не исцелят ни месяцы, ни годы,
И не утихнет боль, которой нет исхода.
От утренней зари до самого заката
Не видеть вас – страшнее, император,
Для вашей Береники пытки нет. 7]
Читая, она не обращала на нас никакого внимания, будто эти стихи касались ее одной и призваны были заглушить терзающую ее боль. Затем она замолкала и, повернувшись, наконец, к нам, просила переписать эти строки в тетрадь. «В то время как у Корнеля ключевыми являются темы Бога и невинности, разума и прощения, а человек пассивно и трепетно принимает волю божью, пытается выйти за пределы рационального и через послушание приблизиться к Всевышнему, у Расина на первое место выходят мужчина и женщина, любовь и ее самые странные, самые жестокие проявления. Любовь – это жестокость и изысканность, сдержанность и желание», – добавляла она, словно желая убедить саму себя.
Я слушала ее, и мне хотелось кричать. В моем воображении героини Расина облачались в джемперы небесно-голубого цвета и убегали прочь на своих шпильках. Я узнавала себя в каждом безответно влюбленном герое, которому героиня под давлением обстоятельств отдавала свое сердце. Я страдала молча, взывала ко Всевышнему. Я полюбила Корнеля[8]. Я познала боль любви, мучительное ожидание, ревность. Я специально поднимала шум на ее уроках в надежде, что она обратит на меня внимание. Я кидалась шариками-вонючками, обливала тетрадь чернилами, марала свои сочинения, чтобы она меня отругала. Я так хотела существовать в ее глазах, но мои отчаянные усилия не принесли желаемого результата, она их просто не замечала, и я отступила, напоследок обкорнав свои волосы как Жанна д'Арк, идущая на костер. Моя мама нахмурила брови, однако та, ради которой я старалась, так ничего и не сказала.
