Эдуард Лимонов - Дневник неудачника, или Секретная тетрадь
Идете вы опять утром через Нью-Йорк «домой» — в отель — размышляете — и встречаете нос к носу вашу бывшую жену. Худая, длинная, в штанах, пояс с огромной пряжкой, модные тряпки вниз все висят. Зубастая. Зубы передние переделала, не потому что плохие были, а для фотографирования не годились.
Губу верхнюю подрезала. Нос напудрен, шея напряженная. Наглая, но что-то стыдное в глазах.
Поговорили и пошли каждый своей дорогой. Идете дальше и думаете: «Эх Елена, Елена, не избежала и ты общей бабьей судьбы. А жалко, черт побери. Жалко. Жалко. Что-то не так ты сделала. Эдьку Лимонова бросить можно. Чего ж нет. Но что-то не так. Явно что-то не так…»
Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой. Посчастливилось. И с собачками их не люблю, и без собачек. И в магазинах их не люблю. И когда едят не люблю. Впрочем, и молодые женщины, когда едят — противны. Обычно они едят много и жадно — особенно после нескольких недель совместного секса" когда уже уверены, что вы свой — можно расслабиться — тут вы их и видите такими, какие они есть. Бедный мальчик — вы-то воображали… Принцесса… ангел — заглатывает куски мяса, как удав, мычит над бурым соусом, кутает губы в тяжелое красное вино, сладостно шипит смесью ананаса с кокосом — короче, совокупляется с едой.
Отели. Отели. Вся пятьдесят девятая Централ-Парк-Южная раззолоченная улица. Как-то ночью пьяная пара обнимать меня здесь стала. Я оторопел от наглости. Обычная реакция — в карман — за нож…
— Но они ж меня не обижают, — потом думаю. — А все-таки тела касаются.
Ушел от греха.
Они пьяные ли догадывались? Он? Она? Что стройный человек в кепочке, похожий на художника, вполне спокойно зарезать мог. Гуляй, буржуазия, да не загуливайся. И обнимать меня не надо. А то я злой.
Японский ресторан хорош осенью — в промозглую погоду. Горячие салфетки, подогретое саке. Когда дует норд-вест. И особенно хорош он перед покушением на жизнь премьер-министра, на последние деньги, в свистящем ноябре.
Централ-Парк. Июль. Два молодых бледнолицых в очках урода, один с длинным внимательным носом, суют друг другу листки с отпечатанным текстом. Я заглянул — сценарии… Будут, будут длинноносцы — добьются — со старыми шеями, в распахнутых с жабо рубашках и цепями из золота на старых веснушчатых сосисках-руках — будут в Голливуде. И будут ебать молодых глупых моделей и тех, кто желает в артистки. А рядом густо замешанная мексиканская семья размещалась с подстилками, детьми, термосами и сразу тремя транзисторами. Эти не будут.
И шел мимо я — красная сволочь — кудрявый, длинноволосый, с темной кожей и черными мыслями. Э. Лимонов — человек из России. И что удивительно — талантливый нееврей.
Как-то красил студию ювелира Франка, у него длинная итальянская фамилия. Поблизости вертелась очень живая его девочка, Элен, три года девочке.
«Мой папа Фрэнк — муж моей мамы, — сообщила она мне. — А у тебя жена есть?»
«Моя жена оставила меня», — говорю я ей, продолжая красить, сидя на корточках. «Это очень подло, — говорит дитя серьезно. И очевидно, чтобы развеселить меня, объявляет: — Вот, посмотри, как я умею прыгать. — Встает с пола и прыгает, отбрасывая ручки-ножки в стороны. — Это потому, что я легкая. Ведь я еще ребенок. Вот вырасту — уже не смогу», — поясняет она.
Я поднимаюсь, откладываю щетку и пытаюсь прыгнуть, как Элен. Очевидно, у меня плохо получается, потому что она смеется. «Ты тяжелый», — говорит она. Когда я спрашиваю, сколько ей лет (банальный дурацкий заискивающий вопрос взрослого, чтобы что-то сказать ребенку, отец ведь сообщил мне, что ей три), она отвечает, что уже имела три дня рождения. «А сколько тебе?» — спрашивает она. «Тридцать один», — вру я. (На самом деле тридцать пять.)
«Ты старый», — говорит она.
«Может, не очень?» — с надеждой спрашиваю я.
«Нет старый», — говорит, потупясь, правдолюбивый ребенок.
Потом она меня учит английским словам. «Повтори за мной», — сурово требует итальянская девочка, я повторяю.
В общем, у нас все о'кэй с ней. Мы отлично ладим и довольны друг другом.
М. Н. Изергиной
ПасторальИз Бранденбурга красивая летняя дорога, по сторонам которой пышно разбросаны буковые деревья и платаны, ведет вас к Ораниенбургу, а там глядишь — недалеко и сонный город Винненбург.
За большими сонными озерами на окраине Винненбурга расположена долина с удивительными, нигде на свете больше не встречающимися сортами винограда «голубой бархат» и «Розали». У юго-восточного — единственного доступного автомобилю выхода из долины и находится гостиница «Приют для чудаков», которой хозяйка, фрау Мария, удивительно похожа на мадам Рекамье. «Вся жизнь — шутка», — часто любит повторять она в дождливую погоду, после чего с удовольствием исполняет известный старинный романс «Гори, гори, моя звезда».
Кто мог ожидать это — однако студент Савицки и еврейская девица Клейншток одновременно покончили с собой в прошлую пятницу — прошли через долину, напевая песни, и утопились в прудах — я имею в виду озера.
На всех пляжах быть прохожим. Всегда быть иностранцем — залетным гостем из другой страны. Не заводить даже книг и квартир. Вышвырнуть в гостиничный мусор десяток прочитанных томиков, и дальше — по секретным поручениям Чрезвычайной Лиги Уничтожения, переданным через агента — девушку в лиловой шляпе по имени Мадлен. Дальше и дальше, устраивая заговоры и порой собственноручно разряжая револьвер в розовые лица и животы приговоренных Лигой мужчин — обычно в возрасте от сорока до шестидесяти лет.
Раннее утро. Пришла соблазнительная тринадцатилетняя девочка — бэбиситэр. Обожженный солнцем нос. Белые волосы — длинные ноги. Встать бы из-за стола, бросить занудных взрослых и их разговоры, взять девочку за руку и уйти с ней в начинающееся утро. Она еще во что-то верит. Она еще любит просто так — за лохматые волосы, вольные мысли, за первый секс.
«Эх, ебаный в рот!» — говоришь с горечью в никуда, наедине с самим собой. Куришь часто еще сигарету. Или из угла в угол ходишь. Или в окно глядишь. «Эх, ебаный в рот!» И в этом восклицании больше смысла, чем в большинстве книг и даже в прославленной старой библии.
Мне это уже не интересно. Ну, женщина — голова, волосы, две руки, две ноги, ну, отверстие это между ногами — мехом-шерстью поросло. Ну и что. А ведь раньше я любил женщин — любил узнавать их, любил заниматься ими, любил их оргазмы, смотреть на их искаженные в этот момент лица любил. А теперь я оставил это простым людям и нахожу удовольствие только в борьбе против общества и обществ. Впрочем, вчера я был растревожен девочкой пяти лет. Нестесняющееся маленькое животное катилось на низком игрушечном велосипеде — растопырив ноги и выставив лобок. И там было розовое отверстие, как дырочка от пули. Пулевая дырочка.
