Татьяна Соломатина - Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
Так что такое отношение начмеда было Софье скорее на руку, хотя поведенческих ситуационных проблем добавляло. Но наличие маленького диктатора – счастье для воспитания духа, как известно. Соня вынуждена была быть лучше всех, просто чтобы не давать лишних поводов для укусов. Она никогда не опаздывала и не отпрашивалась. Никто и никогда не мог застать её в родзале экипированной не по форме. Заруцкая писала самые идеальные истории родов и самым безукоризненным образом (и в срок!) заполняла статистические талоны. Протокол операции она строчила разборчивым почерком, едва размывшись, и вслед за этим – без перекуров и перекусов! – тут же переносила дубль протокола в операционный журнал. Шифр заболеваний и состояний в полном соответствии с Международной Классификацией Болезней очередного пересмотра был ей известен наизусть. Она помнила все номера телефонов специалистов-смежников, станций переливания крови, резервных доноров, а также психиатров, ЛОР-врачей, домов ребёнка, Центра ВИЧ/СПИД, юристов, плотников, сантехников, и тэдэ, и тэпэ.
Хотите стать непогрешимым? Заведите себе достойного личного врага. Превосходящий тебя противник куда полезнее слабенького союзника. Если споткнёшься и упадёшь – он добьёт. Потому изучи все шероховатости пути – и ты его превзойдёшь.
О том, чтобы превзойти Павла Петровича, речи для Софьи Константиновны, конечно же, и быть и не могло. Во всяком случае пока, с ходу. Так что последнее предложение предыдущего абзаца – скорее общая теория, а не частная практика, но кому ещё это вредило?
В общем, закончив интернатуру, Софья Константиновна так и осталась в обсервационном отделении. Врачом-ординатором. Это было ожидаемо всеми – от главного врача и заведующего до самой затрапезной санитарки, но неожиданно для начмеда. Чего он только не говорил и что только не пытался сделать. Пытался-пытался, а действительно сделать смог одно-единственное: настоять на переводе врача-ординатора обсервационного отделения Заруцкой Софьи Константиновны во врачи-дежуранты родильно-операционного блока того же отделения. Чтобы пореже, а не каждый день видеть «эту спесивую тварь».
Никакой тварью, и уж тем более спесивой, Соня не была. А то, что однажды отвесила на чьих-то именинах подвыпившему Пал Петровичу звонкую оплеуху, тут же заалевшую отпечатком её ладони седьмого размера, так сам виноват. Нечего было её за грудь щипать. «Во всяком случае – не при всех! – хохотал в начмеда главный врач. – Скажи спасибо, что у нас не Европа и не Америка, а то бы уже повестку получил за сексуальное домогательство. А тут – подумаешь?! – пощёчина. За дело огрёб. Дёшево, сердито и безо всяких возмещений морального ущерба».
А Софья Константиновна была даже рада переводу в дежуранты. Восемь суток в месяц на её законную ставку (согласованную с главным и у него же подписанную, в условиях тотального дефицита ставок и тотального же дефицита ответственных и талантливых кадров) – после де-факто бессменных дней и ночей трёхгодичной интернатуры и года уже де-юре самостоятельной работы были для неё чуть ли не отпуском. К тому же – прилично для молодого врача оплачиваемым. Нет-нет, зарплата врача, не имущего никакой категории, была ничтожно мала. Как, впрочем, и жалованье вполне себе квалифицированных, сертифицированных и остепенённых. Но тем не менее утром пришёл, следующим утром ушёл. Ну, пусть не утром, а днём. Ну, ладно-ладно, не днём, а вечером. Поздним. Переходящим в раннее утро следующего дня. Так и специальность Соня по любви выбирала, а не по протекции. И видит бог, как ей было сложно получить это акушерство и гинекологию! Но она получила и училась, училась и училась, как завещал великий Амбодик, Додерляйн и прочие. Так что и ночь-полночь были ей не в тягость, и даже вечный Павел Петрович, отравлявший существование постоянной скандальностью и выискиванием блох конкретно в Софьиной шкуре, не особо напрягал. Иногда она даже приходила к выводу, что ей стоит сказать ему спасибо. И даже большое. За склочный характер, за вредность, за отвратительно предвзятое отношение и за то, что в последние годы он звонил на пост родильного зала и глухо сипел в трубку:
– Заруцкая есть? Пусть моется...
Или:
– Заруцкая есть?.. Где она шляется?!! Разыскать!!! И пусть моется...
Софья Константиновна усмехалась, но мылась. Кто старое помянет, тому глаз вон. К чему его поминать? Только тратить время и энергию впустую. Тем более что и нового было предостаточно.
Но тем не менее личная человеческая гнусь не делала Романца плохим специалистом. Автор вынужден это констатировать, потому что, несмотря на привлекательность иных ракурсов, имеет смелость иногда подойти к чему и кому угодно (к зеркалу ли, к человеку ли) и широко раскрыть глаза. Заместитель главного врача по лечебной работе данного конкретного родовспомогательного учреждения был прекрасным акушером, толковым хирургом, а если и работал иногда «грязно», не анатомически, то рука у него, паскуды, была лёгкая. Так что если уметь отделять мух от котлет (а Соня умела, не один автор этого опуса такая умная), то пользы ей от Павла Петровича, признаться совсем уж откровенно, было куда больше, чем вреда. В конце концов, желание напакостить ещё не значит напакостить. В общем, начмед оказался той самой силой, что вечно обещает зло и вечно причиняет благо.
Пути причинения блага неисповедимы. Ах, если бы любовь к нам наших друзей была бы хоть вполовину так сильна, как неприязнь наших недругов... «Будьте таким, чей взор всегда ищет врага — своего врага... Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли!.. Любите мир, как средство к новым войнам... Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!.. Восстание – это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение!.. Для хорошего воина «ты должен» звучит приятнее, чем «я хочу». И всё, что вы любите, вы должны сперва приказать себе... Итак, живите своей жизнью повиновения и войны!.. Какой воин хочет, чтобы его щадили!»
Простите, но – да: «Так говорил Заратустра». Старичок Ницше был психопат, каких поискать, но частенько писал толковые вещи. И несмотря на кажущееся легкомыслие (кто сказал, что лёгкость мысли – это плохо?) нашего романа, у каждого читателя достанет кусочка хотя бы «Докторской» колбасы, чтобы осилить вышеизложенные сентенции Фридриха. Цитаты, конечно, не сам трюфель, а лишь пыль или соус на основе трюфельной пыли, но и это нынче круто-круто. Куда круче первоисточника. Потому что подсунь вам, дорогие читатели, кусок дегтярного мыла, вы носиком брезгливо поведёте и ручкой подателя сего куска оттолкнёте. Зато шампунь для жеребят или там мазь для копыт из «VIP-серии» вам как откровение, потому что в последнем глянце свинцовым по блестящему пропечатано, что Брюс Уиллис именно таким моет голову, а звезда сериала «Секс на маленькой ферме» только такой умащивает свои коготки. И редко кому из вас в голову придёт посмотреть состав зоологической косметики для очень важно-персонистых лошадей. Дёготь там, друзья мои и недруги, дёготь как он есть. А не запакуй его вам в красивую банку с изображением арабского скакуна на авантитуле (или как там подобное у банок именуется?) – так вы бы и мимо прошли, как проходите мимо Ницше, потому что вычитали в Интернете, что он идеолог нацизма и вообще любил свою сестру не по-братски, а вожделея. И что? Разве мысль его становится от этого хуже? Вот и приходится автору посыпать щепоткой Ницше свой обычный женский роман, как посыпают шеф-повара лучших ресторанов пылью, оставшейся от трюфелей, пасту. Потому что макароны с грибами в эпоху развитой грамотности потребления – тьфу! А паста с трюфельным соусом – Very Important Product.
