Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах
«А чего панькаться? — раздумывал он в минуты относительного просветления. — Петлю на шею или ножом по венам — и вся тут недолга»
В таком тягостном душевном состоянии увидел его однажды отец Игорь: Василь сидел недалеко от церкви, обхватив голову руками и тупо вперившись взглядом в накренившийся столб.
— Вот она, жизнь моя, — прошептал он, когда к нему подошел отец Игорь и присел рядом. — Как этот столб: вся сгнила, вся почернела. Еще чутьчуть — и столб завалится. И жизни моей каюк. Лишь подтолкни — и все, полный каюк. Как сам думаешь? Простит меня твой Бог? Или ты в Него не веришь? Ходишь в церковь, как на работу, зарплату получаешь. Веришь ты в Бога или нет? Давай поменяемся местами? Ты станешь мною, Василем Теркиным, а я — тобою, попом?
Отец Игорь ощутил черную силу, исходившую от этого несчастного человека, почти уничтоженного водкой, пьянством. Нет, подумал он, тут сейчас не просто заурядный сельский пьяница, каких по русским деревням, как собак беспризорных, а нечто гораздо страшнее. Отец Игорь перекрестился и, глядя своему неожиданному собеседнику прямо в глаза, сказал:
— Что же, давай поменяемся. Ну-ка, «батюшка», научи меня креститься. Ничего не умею, ничего не знаю. Давай-ка, осени себя крестом.
— Крестом? — пьяный осклабился, цинично рассмеявшись в лицо отцу Игорю. — Легко! Как два пальца об асфальт.
Он неуклюже сложил грязные пальцы в пучок и дрожащей рукой приложил их ко лбу, потом на живот, потом потянулся к левому плечу…
— Нет-нет, «батюшка», сначала на правое, а потом на левое, — отец Игорь повернул движение его руки в нужном направлении.
И едва он коснулся левого плеча, как изо рта сначала вырвался грозный рык — нечеловеческий и даже не звериный, а словно из самой преисподней, потом с черного злобного лица Василя спала маска — такая же демоническая, как и вырвавшийся из его нутра рык, и он зарыдал, уткнувшись в грудь отцу Игорю. Немного успокоившись, поведал батюшке печальную историю того, как опустился на самое дно своей жизни. А потом открыл ему душу:
— Явился мне этот… черный такой, как эфиоп, и говорит: «Вижу, Василий, мучаешься ты крепко. Зачем тебе эта жизнь собачья? Давай я тебе помогу» «Помоги, — говорю ему, — родимый, забери меня отсель, всем я опостылел: и себе, и другим. Век благодарен тебе буду, в самые ножки поклонюсь. Только скажи мне: кто ты, избавитель мой? Как тебя зовут?» А он и отвечает: «У меня нет имени — как и у таких, как ты. Свое имя ты уже давно пропил. Но если хочешь знать, то я тот, кого ненавидит Церковь. И для нее ты давно пропал. А вот мне ты уже поклонился. Но чтобы мне навеки верным остался, давай заключим с тобой договор: кровью» Я и согласился: кровью — так кровью, мне уже ни к чему не привыкать. А он снова говорит: «Чтобы тебе легче было это сделать, сними-ка с себя это ярмо» И показывает на крестик, что у меня на шее висел.
— И что? — прошептал изумленный отец Игорь.
— Нет, побоялся я, батюшка. Грешник я, правда. Пьяница отпетый, голь перекатная. Слова гнилые говорю. А крестик… Чтобы снять с себя крестик и кинуть в грязь, как он велел, надо быть кем-то больше, чем пьяница. Не посмел я этого сделать, рука не поднялась. Страшно стало…
— Клятву тому «эфиопу» дал?
— Не успел.
— И что теперь? Пойдешь?
— Сдохну, как последняя собака под забором, но не пойду! А вот что дальше делать — не знаю. Полный тупик. Заклинило меня, как изношенный тракторный мотор. И хочу бросить пить, да не могу: затянуло, засосало меня в этот омут с головой.
Отец Игорь задумался, чем помочь этому несчастному и обманутому дьяволом человеку.
— Причащался давно? — спросил он.
— Сегодня утром. У Нинки, что брагу делает, — ответил тот, но сразу спохватился. — А, в смысле этого?
Он кивнул в сторону церкви.
— Да, в этом самом смысле, — кивнул и отец Игорь.
— Я и знать-то не знаю, что это такое. Видеть видел, как бабы подходят, а что, для чего — ничего не знаю, никто меня этому не учил. Раз, думал, им это нужно, то пусть идут, а я и без этого «причащусь».
Поняв, какая перед ним была опустошенная, обкраденная грехом душа, отец Игорь начал готовить Василя ко Святому Причастию, взяв с него твердое слово не прикасаться к спиртному, не пить ни капли, кто бы ни приглашал, на что тот дал такое же твердое обещание. И сдержал его. В присутствии людей, стоя на коленях перед чудесным образом Богоматери «Всех скорбящих Радосте», поклялся с Божией помощью навсегда покончить с тем проклятым, почти погубившим его жизнь пьянством. А потом, с миром в сердце, подошел ко Святой Чаше и причастился.
С этого момента началась у Василя новая жизнь: к нему возвратилась жена, дети, родная мать не могла нарадоваться, что он бросил пить, снова пошел на работу, но главное — стал ходить в храм, рассказывая всем, как ему в самую трудную минуту помог молодой батюшка с Погоста.
И с той поры частенько по вечерам, беря в руки гитару, он затягивал грустную песню на известные стихи Есенина, переделав их на лад своей «переделанной» жизни:
Стыдно мне, что я в Бога не верил.
Счастлив я, что поверил теперь.
И звучала эта любимая им и его друзьями песня не как безысходность пьяной, разгульной жизни, а как искреннее покаяние за эту жизнь:
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной:
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Слушая эту исповедь — в надрыв, под гитару, люди плакали, а в их душах тоже начинало просыпаться то, что удержало Василя от рокового шага — вера в Бога.
— А ты скромничаешь, — отец Вадим допил банку любимого энергетического напитка и, не вставая, прицельным броском эффектно закинул ее в мусорное ведро. — Скромность по нынешним временам давно не в моде. Чудотворец и есть. «И слух о нас пойдет по всей Руси великой, и назовет всяк сущий в ней язык!» Готовь, матушка, мешок, куда будешь ссыпать деньги. Уедете отсюда на шикарной иномарке, будете жить в шикарном доме, в большом городе. А мы — увы, серые провинциальные попы.
Отцу Игорю этот разговор и его насмешливо-развязанный тон совершенно не понравился. Он помнил Василя: тот случай связал их добрыми отношениями, спасенный пьяница стал носителем живого чуда избавления от недуга, которым в русских деревнях страдают поголовно.
— Может, и нам поможет? — молва мгновенно пошла гулять по всей округе. — Молод годами, а вишь какой… Видать, молитвы заветные знает…
И правда, потянулись: кто сам, а кого чуть не волоком вели отчаявшиеся жены, родные, чтобы батюшка силою «особых молитв» отбил охоту к пьянству.
