Виталий Протов - Жизненный путь Эмили Браун
Эмили не понимает, что с ней происходит – она давно должна была войти и прекратить это безобразие, но она не может. Она чувствует, как увлажняется ее плоть – ее это зрелище отнюдь не оставляет равнодушной.
Когда все заканчивается, Эмили, так и не решившись нарушить происходившее в камере действо, заставляет себя продолжить обход. Хорошо, что это можно делать автоматически, потому что мысли и воображение ее заняты только что подсмотренной сценой. Снова и снова перед ее глазами предстает обнаженная Кристина в последних страстных судорогах, от которых сотрясается тюремная койка. Снова и снова видит она, как Шарлота погружает свои пальцы в лоно подруги.
Эмили примеряла себя к одной из этих ролей, но сразу так и не смогла определить, что возбуждало ее больше в этой последней сцене – то ли пассивная поза Кристины, то ли действия Шарлоты, но она была уверена, что никогда еще в жизни (за исключением разве что первых свиданий с Томом) не чувствовала такого возбуждения. Она, кажется, испытала оргазм, стоя там, у глазка двери, потому что трусики ее были влажны.
Раньше она и не представляла себе, что вполне прозаическое подмывание можно превратить в ритуал, предшествующий любовной игре между двумя женщинами. Она, конечно, слышала о лесбиянках, но никогда не сталкивалась с ними, хотя женская тюрьма – как раз то место, где вероятность встретить таких женщин особенно велика. И вот теперь, оказавшись лицом к лицу с этим явлением, она была не только потрясена, она чувствовала себя вовлеченной в это необыкновенное действо, которое все время возвращалось к ней в мельчайших подробностях. Впрочем, она уже и не знала, были ли эти подробности реально увидены ею или подсказаны разыгравшимся воображением.
И еще она разрывалась между служебным долгом и собственным отношением к этому происшествию. Она не знала, должна ли докладывать об увиденном начальству или лучше оставить все без последствий. А если она оставит все без последствий, то одна из ее подчиненных, увидев в глазок то, что увидела она, может оказаться менее терпимой, и тогда… Она не знала, какому наказанию могут подвергнуть девушек, если их извращенная любовь будет обнаружена, но в одном можно было не сомневаться: по разным камерам их разведут безусловно. Но тут она бессильна. Впрочем, если до этого времени их никто не заметил, то, вполне вероятно, и дальше удача будет на их стороне.
С этими мыслями она отдежурила ночь, а утром отправилась домой отсыпаться. Сон не шел к ней – она приходила в возбуждение, вспоминая подсмотренное в дверной глазок. Она вставала, пила кофе, от которого ее обычно клонило в сон, принимала душ – ничто ей не помогало. Забылась она лишь ближе к вечеру и тревожно проспала ночь, чтобы утром нестись на работу.
Она как бы взяла опеку над этими двумя девушками – почему то ей было важно, чтобы их тайная любовь продолжалась. Она закрывала глаза на их продолжающиеся опоздания, не обращала внимания на их вызывающие реплики. Она ждала следующего своего ночного дежурства, по мере приближения которого стала замечать за собой странности. Странности эти проявлялись в каком-то чувстве ревности, которое она испытывала по отношению к Шарлоте. Она все чаще представляла себя на месте этой девушки, и у нее от какого-то невыразимого и неосуществимого счастья начинало першить в горле. Ах, если бы она могла оказаться в той камере, между призывно распахнутых ног Кристины… Она заставляла себя не думать об этом, потому что ее фантазии становились каким-то наваждением – она грезила наяву, ловила себя на том, что улыбается своим мыслям какой-то полуидиотской улыбкой.
Потом эти странности вдруг приняли и вовсе необычный поворот. Необычный потому, что сделанное ею было вовсе не в ее характере. В день перед своим дежурством она вдруг придралась к какой-то мелочи и усадила Шарлоту в карцер на сутки, разлучив ее с подружкой. Она чувствовала угрызения совести, но ничего не могла с собой поделать, потому что проводила в жизнь план, который подспудно вызревал в ней все эти дни.
Она пришла на дежурство, испытывая непривычное волнение. Пожалуй, такого она не чувствовала даже в тот первый раз, когда шла с Томом на дальний угол поля. Ведь тогда она лишь могла догадываться о том, что ее ждет, а сейчас она видела (видела!) все в мельчайших подробностях и знала, для чего замыслила все это предприятие.
Жизнь в тюрьме после отбоя понемногу затихала, и Эмили отправилась в первый обход своих владений. Ее мало интересовали другие заключенные, она лишь отбывала повинность, заглядывая в глазки всех остальных камер. У камеры Кристины она задержалась значительно дольше, чем у других. Девушка уже лежала и, видимо, еще не успела уснуть, хотя глаза у нее и были закрыты. Одна рука ее была заброшена за голову, а другая лежала под одеялом, что тут же вызвало у Эмили вопрос: где именно покоится эта невидимая рука?
Она все же заставила себя оторваться от глазка и продолжила обход. Все было тихо – никаких нарушений распорядка она не заметила. Она вернулась в свою каморку, уселась за стол и уронила голову на руки. Она не узнавала себя. Неужели это она, Эмили, замыслила злокозненный план, осуществила его первую половину и теперь собирается довести до конца? Это было так не похоже на нее. Она чувствовала стыд, но знала, что уже не отступит, что уже зашла слишком далеко, что вся ее плоть вожделенно ждет того мгновения, когда тюрьма забудется тревожным сном.
Было около полуночи, когда она снова отправилась в обход своих владений, где была в этот поздний час неограниченным властелином. Только вот идти по гулкому коридору она, неограниченный властелин, старалась как можно тише, а руки у нее были влажны, и сердце стучало. Но она и в самом деле слишком долго исполняла эту почти мужскую работу; настолько долго, что роль владычицы этого неспокойного хозяйства стала ее вторым «я». Она научилась властвовать и собой, а потому и теперь преодолела неуверенность и подошла к камере, где находился предмет ее вожделений. Но прежде чем приникнуть к глазку она замерла на несколько секунд, словно пытаясь понять – силой ли воли заставила она себя превозмочь робость, или так велико ее желание.
Она прислушалась. Тюрьма спала. Она наклонилась к глазку. Кристина лежала в прежней позе: одна рука закинута за голову, другая – под одеялом. Эмили еще неделю назад не могла себе представить, что женское тело будет вызывать у нее такие сладострастные желания. Снова мысль о том, что рука Кристины, возможно, занята далеко не безобидными делами там, под одеялом, посетила Эмили, и ее бросило в жар. Она нащупала щеколду на дверях, отвела ее, стараясь не шуметь, и вошла в камеру.
Кристина открыла глаза и удивленно посмотрела на незваную гостью. Ее глаза открывались все шире: надзирательница, приложила палец к губам, а потом стащила с нее одеяло.
Эмили не ошиблась – рука Кристины и в самом деле была в том самом месте. Случайно ли она там оказалась, или девушка ублажала свое одиночество? Эмили не могла понять, почему это так волнует ее. Ведь и она сама столько раз за последние месяцы наведывалась пальцами в свое изнывающее лоно, что, казалось бы, какое ей дело до чужих пальцев, зачем ей быть судьей или зрителем чужих томлений. Она не знала этого, ее, как и всегда, вела ее природа, которая всегда в конечном счете находила верные пути.
Эмили, знавшая географию камеры как свои пять пальцев, почти не глядя, на ощупь, нашла миску, наполнила ее водой из-под крана, поставила на пол рядом с кушеткой. Потом, все так же не говоря ни слова, усадила Кристину на кушетку спиной к стене и развела ее ноги.
Девушка была словно под гипнозом – она не то что выражала покорность, она была само безволие и безразличие, словно все это происходило не с ней, а Эмили со всей страстью и настойчивостью делала то, что столько раз делала в своих фантазиях. Она не забыла снять с пояса дубинку и положить ее рядом – дубинка сковывала ее движения; на полу этот низложенный атрибут ее профессии показался ей отринутым символом власти, но она перешагнула через это, потому что теперь ее захлестнула страсть, в ней осталось только неодолимое желание.
Тот ритуал с губкой, за которым она наблюдала неделю назад, был для нее чистой формальностью, потому что она не могла играть, как играла Шарлота, отжимая губку и заглядывая в глаза своей подружке, и улыбаясь, и снова осторожно действуя губкой. У нее все было по-другому. Она была одержима одним желанием – как можно скорее коснуться губами, языком этих бугорков. Скорее! Скорее! И вот он, вожделенный момент!
Упершись ладонями в бедра Кристины изнутри, она впилась в ее лоно, словно вурдалак в горло жертвы, и почувствовала, как по всему ее телу растекается сладкая истома, как тоскует ее собственное лоно, исторгая росу желания. Потом она принялась ласкать пальцами эти ткани, попыталась проникнуть внутрь, но неожиданно для себя встретила сопротивление. Нет, это не было каким-то осознанным действием со стороны Кристины, просто, словно створки моллюска, лоно девушки судорожно сомкнулось, не впуская хищника, надумавшего полакомится нежным мясом.
