Михаил Чулаки - ПРАЗДНИК ПОХОРОН
— А что Павлику оставалось делать? — вне всякой связи сказала Варя. — Он же после школы ни одну девочку сюда не пригласил — стеснялся из-за нее. Жениться на квартире? Тоже недостойно мужчины, Павлик для этого слишком благороден. А если привести жену сюда и заставить ухаживать за маразматической бабушкой — кто же выдержит?! Только Сашка своя, он ее единственную не стеснялся. Все потому. Другого никакого выбора у него не было. И если все-таки вредно для наследственности — только из-за нее так случится! Я из-за нее уже старуха — пускай. А если еще ребенок больной родится?
Тоже правда.
— Но ведь женятся всякие герцоги, у которых не трехкомнатные квартиры. И что ж теперь, объяснять Павлику, что он вынужденно влюбился?
— Я тебе объясняю.
Павлик появился поздно, когда Владимир Антонович с Варей уже улеглись. Они слышали, как хлопнула дверь, — но не вставать же, не расспрашивать. Да и вообще не нужно лезть к сыну с расспросами — Владимир Антонович столько раз подвергался мамочкиным расспросам, что усвоил это накрепко. Вот если бы сын заговорил сам!..
На следующий день Владимир Антонович шел домой с надеждой, что Павлик расскажет о своих делах. Ну хотя бы потому расскажет, что Ольга вчера вернулась и объявила небось своей Сашке, что выдала секрет — уж Ольга-то не станет тактично молчать! Сашка объявит Павлику — и тот поймет, что дольше тянуть нельзя.
В квартале от дома он догнал мать Жениха. Старушка тянула неизбежные сумки. Владимир Антонович подхватил в каждую руку мало не по пуду, и сразу же грубо напомнило о себе земное притяжение — даже он, достаточно сильный мужчина, с трудом удерживался, чтобы не согнуться. Да еще дорожки обледенелые, как всегда, — дворники исчезли из жизни постепенно, как сгущенное молоко или весенние ландыши. Как много всего исчезло буквально за десять лет!
— Что же вы так поздно? Ваше время дневное, когда все на работе.
— Я и днем тоже. А сейчас соседка прибежала, что картошку завезли.
— Пусть бы ваши сходили. Сын, невестка, внук ведь взрослый.
— Они устали с работы. А я чего ж, я дома цельный день. Тоже сидеть не умею.
И за что такая самоотверженная мама этому алкоголику?
Владимир Антонович не удержался от провокационного вопроса:
— И не обидно вам, что заставляют такие тяжести таскать? Они молодые, сильные!
— Разве тяжесть — принесть с магазина? Мы в колхозе мешки таскали! А в лесу чурбаки. Они работают, а я чего ж — не сидеть же. Какая ж обида?
Около почтовых ящиков Владимир Антонович поставил сумки, достал очередные открытки.
— Пишут, — одобрила старушка.
— Это мамочке поздравления.
— Мой Вася ее хвалит, что душевная женщина. Вот и пишут. А мне — не пишут.
Ей — не пишут?! Если уж кто душевная — так эта старушка! И выходит, для нее что-то значили бы эти безвкусные открытки?
Вынести сумки из лифта на своем этаже она Владимиру Антоновичу не позволила — подхватила сама.
Павлика дома не оказалось — ну это естественно. Но и Вари тоже — что немного странно. Мамочка возбужденно шаркала по коридору и сплевывала чаще, чем обычно. И Зоська носилась из кухни в комнату, чего с нею давно уже не случалось — в воздухе, что ли, что-то возбуждающее?
Мамочка бормотала:
— Где-то оставила… Где-то оставила…
— Что оставила? Кто оставила?
— Где-то она оставила… ну она… она!
Скорее всего — Ольга. Клад мамочке мерещится, что ли?
— Ольга оставила, да?
— Не мешай, я все прекрасно знаю, у меня идеальная память! Где-то оставила — да, Оленька.
Пусть ищет. Хорошо, хоть не требует, чтобы он ей помогал.
Владимир Антонович ушел в свою комнату, в спальню-гостиную-кабинет, — и попытался поработать. Из-за двери слышалось упорное шарканье — и это отвлекало. Наконец шаги затихли. Сколько-то времени Владимир Антонович спокойно сидел и думал. Думал бы дольше, благо никто ему не мешал — такой редкий случай! — но захотелось в уборную.
От дверей уборной видна половина кухни — мамочка что-то делала за столом. Уж не творог ли опять поедает?! Чтобы Варя устроила маленькую трагедию! Владимир Антонович заглянул.
Перед мамочкой была банка. Плоская квадратная консервная банка. Владимир Антонович сразу узнал: исландская селедка, которая досталась Варе в каком-то заказе и сберегалась для праздника. Добралась мамочка! В руках у нее был консервный нож и молоток: нож такой конструкции, что нужно сначала проколоть крышку банки силой рук — сил не хватало, вот мамочка и отыскала молоток. И ведь сообразила! А на помощь Владимира Антоновича не позвала — значит, решила полакомиться селедкой в одиночестве. Вот сколько сообразила — и про консервный нож, и про молоток, и про то, что вдвоем придется делиться — права Варя: когда ей чего-то нужно, мамочка очень даже соображает!..
И тут Владимир Антонович разглядел, что банка вздута, что верхняя ее плоскость выпячивается пологой волной!
Слышал он, много раз слышал, что означают вздутые банки — что в них завелся смертельный консервный яд!
Он буквально впрыгнул на кухню!
— Ты что, не видишь, что банка испорчена?! Это же яд! Выкинуть надо, немедленно выкинуть!
Владимир Антонович выхватил у мамочки банку. Консервный нож соскочил и поцарапал голубой пластик кухонного стола.
— Глупости! Спрятали нарочно. Твоя жена все прячет от меня! Как ее зовут… у меня идеальная память… твоя жена все прячет! Чтобы продукты не переводить на старуху!
— Никто не прячет! Никто не будет есть! Выкидываю я, видишь, выкидываю! Потому что яд!
— Глупости! Такая вкусненькая!
Владимир Антонович выскочил на лестницу, демонстративно оставив дверь распахнутой, и выбросил опасную банку в мусоропровод.
— Глупости! Ничего нельзя выкидывать! Такая вкусненькая! Прячет она нарочно… та, которая твоя жена.
Владимир Антонович не пытался больше ничего доказать, ушел к себе.
Но не мог успокоиться, не мог больше работать.
И ведь едва она не успела открыть, едва! Ну послышался бы какой-то стук — Владимир Антонович и не подумал бы выйти. Открыла бы, съела… Вот так жизнь могла пойти по другому варианту, если б не захотелось ему в уборную. Но не пошла… Владимир Антонович не колебался, врываясь в кухню, — да он и подумать ни о чем не успел, действовал инстинктивно. Даже подумать нельзя, чтобы он тихонько отступил в комнату, увидев вздутую банку в мамочкиных руках: ничего не заметил, ничего не знает… Нет, о таком даже подумать нельзя. Но ведь он мог искренне не знать о том, что происходит на кухне. И никто не был бы виноват — судьба. Судьба, что мамочка нашла эту банку, судьба, что сообразила, как ее открыть…
Тут Владимир Антонович вспомнил научный фильм по телевизору — про интеллект обезьян: как шимпанзе догадывается соединить две палки, чтобы достать банан. Вот и мамочка сообразила соединить консервный нож и молоток — как-то очень по-обезьяньи. Владимир Антонович даже засмеялся.
Владимир Антонович сидел — и его знобило. Оттого что так близко прошла судьба.
Ни Варе, ни Павлику потом поздно вечером он не рассказал о том, что судьба прошла так близко. Просто сообщил, что нашел подозрительную банку и сразу выкинул — от греха. Павлик захохотал:
— Надо было дать Зоське! Подохла бы или нет? Где-то написано у классика, что грибы сначала давали пробовать дедушке, а потом уж ели все, а мы бы дали Зоське — во как гуманно!
Если бы Павлик знал, что у них дома чуть было такї и не получилось — по классику!..
Если бы Павлик знал, может быть, он не отнесся бы так беспечно к следующему капризу своей бабули. Или ничего мы не умеем предугадать заранее, сколько ни учись на своем и чужом опыте?
Владимир Антонович вернулся домой как обычно около восьми — и сразу каким-то образом ощутил, что мамочки нет дома. Все было как обычно — и запах прежде всего, а вот мгновенное ощущение пустоты в квартире. Просторнее словно. И, не понимая, с чего он это взял, Владимир Антонович спросил Павлика, брившегося в ванной при распахнутой двери — не иначе, на свидание собрался:
— А чего мамочки не видать — не слыхать? Неужели ушла куда-нибудь? Она ведь уже с осени не выходила!
— Ага! Представляешь, заявился этот ее Жених, увел на какой-то вечер! Сказал, он там будет читать стихи, и вот хочет, чтобы поприсутствовала. Ну ладно бабуля, но неужели найдутся еще идиоты, чтобы его слушать? "Целовался, нежность расточая, чуждым бедрам и чужим устам…"
Павлик был в полном восторге.
— Зачем же ты ее отпустил? Скользко ж на улице! И холодно, она отвыкла, простудится.
— А чего? Она же взрослый человек, как я ее не пущу? И Жених проводит туда и назад, он клялся и божился.
— Проводит! Небось уже поддатый пришел?
— Даже и не очень. Ну есть немного, конечно.
— "Взрослый человек"! Что она соображает? Она уже давно не взрослый человек!
