Рита Бальмина - Летняя компания 1994 года
– Этого ты могла бы мне и не говорить. Ревнивая ты. Даже к покойнице ревнуешь, – Ира тяжело закашлялась и Ритка разглядела у нее на шее медицинскую пластиковую трубочку.
– Извини.
Ире пришлось вернуться в Москву – оперироваться и лечиться, но время уже было безвозвратно упущено.
– Ну а мой муженек бывший? Он то был?
– Да, Мотя был. Клялся, что скоро твою книжку издаст. Кажется, его мучает совесть. Не хотелось бы мне быть на его месте. Но на твоем – хотелось бы быть еще меньше…
– Никому из вас не избежать моего места, – ночная посетительница задыхалась от кашля, -впрочем, между живыми и мертвыми так же мало разницы, как между людьми и птицами. Тебе приходилось когда нибудь летать?
– Нет. Ползать приходилось…
За несколько дней до смерти, Ирка отправила Нине письмо в котором строила планы на будущее, как она в Тель-Авив вернется, жаловалась, что в Москве ей одиноко. Письмо получили и прочли уже после ее смерти.
– Сейчас я знаю и умею на много больше тебя, а ведь ты всегда вела себя по-менторски: поучала, наставляла, – приступ кашля не утихал.
– Но я ведь старше…
– Возраст – всего лишь оперение, – прокаркала ворона и превратилась в темноту.
Утром Ритка вспомнила свой сон и ужаснулась, пытаясь разгадать странные слова покойной приятельницы. Что-то не нравилось ей в этом сне, свое собственное поведение, реплики, все вместе… Появилось дурное предчувствие
В полдень, обходя вверенный ему участок, Зив обнаружил передавленную и сплющенную неизвестным транспортным средством черно-серую ворону. Он медленно упаковал ее в пластиковый пакет, медленно подошел к мусорному баку, медленно открыл его. Из под крышки точно грязные брызги выплеснулись тощие бездомные коты.
– И вас похороню, – вздрогнув, пробурчал Зив сердито. Голова у него после вчерашнего раскалывалась. Он бросил сверток с упакованной вороной в бак. Кого-то она ему напоминала, но он так и не вспомнил
– кого…
Литературная конференция, которую проводила кафедра славистики
Иерусалимского Университета собрала под одной крышей свору антогонистов. Тема ее -"Русская литература в эпоху посткоммунизма" хватала за горло и леденила кровь репатриантам со стажем. Здесь в
Иерусалиме они гнездовались большими скандальными популяциями, и свои крутые разборки выносили из избы на высокую трибуну. Ритка приезжала в Иерусалим каждый день, как в цирк, иногда с Гришей или
Аркадием, иногда одна. Очень забавно было наблюдать, как сводят свои загноившиеся счеты ветераны русской литературы в Израиле. Некоторые из них по дон-кихотски, но с неистребимым советским рвением, нападали на фантомную мельницу уже поменявшего масть КГБ, обвиняя своих оппонентов в причастности к его делишкам. Левые поносили правых, правые обвиняли левых. Аркаша и Гриша набдюдали за происходящим с живым интересом, хоть и имели противоположные убеждения, а Ритка, далекая от политики, наблюдала за происходящим отстраненно. Она мысленно прокручивала некие предыстории нынешней вражды, и на основе сплетен и слухов которыми полнится святая земля мысленно воссоздавала ситуации двадцатилетней давности, когда все эти нынешние мэтры только приехали в страну обетованную, ну и как водится сначала тусовались вместе, в одном котле варились. Потом кому-то повезло больше, кому-то меньше, кто-то у кого-то жену увел, кто-то кому-то долга не вернул, кого-нибудь снедала творческая зависть, но маска политических разногласий самая удобная, она все скрывает, тем более в такой насквозь заполитизированной стране, как
Израиль…
Вот сидят в первом ряду, господа устроители конференции и докладчики: вальяжный габаритный красавец, пожожий на театрального импрессарио времен великих итальянских опер Михаил Вайскопф, рядом с ним угловатый, с ассиметричным после инсульта нервным лицом, поэт
Михаил Генделев, за ним Майя Каганская, священная корова русскоязычной литературной эмиграции, потом Гробман, снисходительно улыбающийся, его жена Ирина Врубель-Голубкина, изящная дама без возраста, а за ней жена Вайскопфа – Елена Толстая, бывший муж которой профессор Сигал, сидит в президиуме рядом с приглашенными зарубежными славистами. Все вместе они представляют легенду о русской литературе в изгнании, все вместе готовы разорвать на мелкие кусочки левака Изю Шамира, закончившего свое выступление.
Толстая и Вайскопф поднимают хай, как марокканцы с рынка ха-Тиква, Маленький сморщеный Шамир огрызается, Ритке скучно про левых и правых, коммунистов и террористов, она выходит в коридор, где натыкается на сидящую на полу коротко остриженую поэтессу Аньку
Горенко, которая сначала, хлопая чаячьими крыльями клюет прямо с пола остатки травки, потом дрожащими руками пытается прикурить косяк. Аня радостно и возбужденно начинает рассказывать что-то, чего
Ритка понять не может, потому что не знакома с феней наркоманов, то есть отдельные слова конечно можно понять, но в целом смысл остается темным. Все-таки лучше слушать про то, как вчера кололись со щедрыми програмистами, чем про левизну двадцатилетней давности.
– Секс совершенно опошлен плебсом – завершает свой рассказ Анька.
– А наркотики кем? Элитой?
– Да, последнее время много идиотов появилось, которые вообще не врубаются ни во что…
– Завязывала бы ты с этим делом: такая молодая, а руки трясутся. У тебя ребенок – в который раз Ритка ведет душеспасительную беседу, будучи уверенной в ее бесполезности и абсурдности. Но на этот раз
Аня неожиданно согласилась, и кивнув ответила:
– Да, я уже делаю усилия в этом направлении – она расправила крылья и, собрав длинным клювом остатки дури, влетела в открытую дверь зала. Следом за ней туда вернулись из вестибюля курившие неподалеку Мух и Тарасов.
Ритка тоже вернулась в зал, где Генделев, дергаясь как марионетка, излагал с трибуны свою теорию карточной колоды из которой следовало, что все русскопишущие литераторы Израиля делятся на 4 группы. Причем бауховский Союз писателей был назван червями.
Ползают, дескать, старые совковые маразматики, издают свои графоманские сочиненния. И дальше в том же духе. Ритке стало жалко и добряка Бауха и его зама милейшего Финкеля, которых даже не пригласили на конференцию с их домом престарелых писателей, и себя, которую автоматически Генделев в старые маразматики записал, а весь список в графомании обвинил. Как только предложили задавать вопросы по докладу, Ритка извиваясь выползла из последнего ряда, зашипела и раздвоенным языком отчетливо произнесла с трибуны:
– Господин Генделев! Я обращаюсь к Вам от имени ЧЕРВЕЙ, хоть меня никто и не уполномочил. По какому праву Вы обвинили сейчас в старческом маразме меня и присутствующих в этом зале членов Союза русскоязычных писателей Израиля: госпожу Зинаиду Палванову, господина Григория Марговского, господина Леонида Левинзона, господина Игоря Бяльского, а также не присутствующих здесь и даже не оповещенных о конференции господина Эфраима Бауха, господина
Григория Кановича, или живого классика господина Анатолия Алексина, книги которого Вы, наверняка, читали в детстве? Только ли потому, что большинство членов этого союза приехали на 15-20 лет позже Вас и не стали лизать Вам филейные места? Спасибо.
Лавочка мэтров, весь их первый ряд одновременно зарычав, застучав копытами, делая бодливые движения головами и обнажая клыки, в одну глотку завопили:
– Ну, это Вы зря так!
Потом Генделев отвечал, потом еще в коридоре с Риткой объяснялся, что, дескать, понимает: есть в этом союзе и молодые, и одареные авторы, все это так, но они там не в большинстве… Собственно, тогда Бальмина и познакомилась лично с иерусалимской литературной элитой, с ветеранами, которые кроме себя любимых никого не замечали и в писателях не числили…
Через некоторое время, когда журнал "Зеркало" проводил семинар
"Литература и геополитика", снова собрались, но уже в киббуце под
Тель-Авивом. После программы поэты читали стихи. Генделев тогда еще на Нинку сильно запал, но совершенно безуспешно. Зив от нее ни на шаг не отступал, ни на секунду. А ночью все вместе водку пили, и напряженка между тель-авивскими чайниками и иерусалимскими дедами в этой водочке постепнно растворялась.
Феликс позвонил довольно поздно, часов в десять вечера.
– Мне нужна аудиенция, ваша светлость, – он сделал попытку сказать это весело.
– Я святейшество, не светлость. Забыл? – Ритка почувствовала, что разговор будет серьёзным, но сходить с рельсов стеба не хотелось.
– Ладно, твое темнейшее святейшество, приползай сейчас в
"Байкал". Есть разговор.
"Байкал" был недорогим русским рестораном, где тусовка собиралась, когда кафе не функционировало.
– Фелимоша, уже поздно. Может завтра? На работу в шесть просыпаться…- Ритка пыталась уклониться от базара.
