Юрий Колкер - Рассказы разных лет
— Иначе говоря, постель? А вот Рамакришна советовал супругам после рождения одного или двух детей жить, как брат с сестрой! И Толстой гнул в ту же сторону: мол, близость только продолжением рода оправдана…
— Заметьте, что оба — мужчины. От женщин мы такого не слышали. Мужчинам — и это тоже физиология! — легче жить в мире отвлеченном. Про Канта рассказывают…
— Знаю, знаю! Ученики привели к нему женщину и после спросили: «ну как?», а мудрец будто бы ответил: «Много суеты, и всё попусту». Но что значит для женщины физиология?
— Не одни непосредственные ласки. Деятельное присутствие, если можно так выразиться. Общность, установленная и скрепленная незримыми узами. Взгляд и слово. Они приобретают удесятеренный смысл в минуты близости. Вы вот не до конца верили женщинам, шептавшим вам страстные признания, а запомнили эти слова. Не позы и ласки, а слова. Слова окрашивают счастье, сообщают ему форму, кодируют, подобно кусту акации, счастье, которое запомнить нельзя. Те самые, лермонтовские речи: «Есть речи — значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно…» Эта память остается на всю жизнь. Должно быть, Мортимер тоже услышал от Дженни что-то такое, что повторить не мог.
— «Темно и ничтожно…» Не приведете ли примера?
— Немыслимо! В пересказе всё теряется. Но вот вам пример ситуации, когда такие слова произносят. Моя подружка рано вышла замуж, и без особой любви. Муж был преданный, скучноватый, ревнивый, а в половом отношении — очень «как все». Стакан воды залпом. Она ничего не получала — и думала, что так и нужно. Жили замкнуто, близких друзей не имели. Вырастили двоих детей. И вот случилось, что она встретила друга юности, который за нею когда-то ухаживал. Был он в городе проездом. В юности она ему не отвечала, а тут влюбилась, как девчонка — именно от затворничества, от нехватки внимания, от сознания неизбежности разлуки. Просто голову потеряла. О встречах с ним рассказывала как о вершине жизни и — в точности, как Мортимер, — ничего не могла объяснить. Глаза сияли. Готова была всё бросить. «Он поцеловал меня всю!» Что уж он там поцеловал? То же, что и все, конечно, но для нее всё было в диковинку. Нужно было ее видеть в период влюбленности! Она помолодела, расцвела. Перед нею точно горизонты распахнулись. От полного помешательства ее спасла сердечная болезнь, заслонившая любовь… Случай, в сущности, совершенно обычный, но ее слова были бессвязны и темны даже в наших разговорах. Можно себе представить, что она говорила ему! Но вы что-то сникли…
— Да нет, вам показалось.
— Знаете что, не хватит ли о любви? Тут в парке есть пруд, где можно лодку взять! Вы когда последний раз гребли?
— В фигуральном смысле — и не переставал! А в буквальном…
— Вот и поупражняетесь. Уверяю вас, настроение исправится!
4. ЗАЧЕМ ТАНЦЕВАТЬ?
— Смотрите-ка, танцуют! — воскликнул он, когда они по широкой тропе через луг спустились от собора к пабу. — Это, кажется, моррис?
— Он самый, — отозвалась спутница. — Я похожее только в Румынии видела. И одеты почти так же. Говорят, корни у танца — в глубочайшую древность уходят, в индоевропейские потемки цвилизации.
На небольшой площадке перед пабом Ye Olde Fighting Cocks их глазам представился народный костюмированный бал. Двадцать человек, мужчины всех возрастов, от мальчика до старика, в средневековых костюмах (белые вышитые рубашки, черные жакеты, короткие штаны с бубенчиками, подвязанные под коленом чулки) лихо отплясывали с палками в руках под скрипку, шеренга против шеренги. По временам, меняясь местами, они попарно, со струком, скрещивали в воздухе свои палки, словно мечи.
— Помню, в детстве меня мучил вопрос: что такое танец? Зачем он?
— Мучил? — она улыбнулась. — А при каких обстоятельствах возник этот мучительный вопрос?
— В пионерском лагере, на танцплощадке, где я не решался пригласить понравившуюся мне девочку.
— А сейчас? Не правда ли, всё ясно?
— Сейчас — да. Я давно догадался. Брачный ритуал. Точнее, предбрачный. Танец — своеобразное выяснение своего места в двуполом мире. Подступы к более тесному взаимодействию между мужчиной и женщиной. Состязательная игра. Даже когда танцуют одни мужчины.
— Хорошо, что вы слово ритуал не забыли. Танец — священнодействие. Божество присутствует там, где танцуют. И там, где пол. Заметьте, что брак во всех обществах освящался религией.
— Мне вдруг пришло в голову, что и беседа — вроде наших с вами бесед — тоже что-то в этом роде.
— Вот вы куда! Широкий философский подход. Что ж, любое взаимодействие людей, двух или нескольких, есть способ выявления человека, выявления его места в мире. Совершенный разум — вообразим себе, что он существует, — ни в танце, ни в беседе не нуждается. В дуэли и войне тоже. Вот почему он невозможен. Это выход за рамки живого. Живое несовершенно, а культура — несправедлива… и даже движима преимущественно несправедливостью…
— Я, собственно, другое имел в виду. Говорят, что беседы между мужчиной и женщиной, если они не ведут к близости, это даром потраченное время.
— Но вы с этим не согласны. Я даже не спрашиваю, я утверждаю.
— Конечно, не согласен.
— И не правы! Точнее, не правы те, кто под близостью понимает только прикосновения, под лаской — только ласку тактильную, не вербальную. Дружба — тоже близость. И она может быть жаркой, а между мужчиной и женщиной часто окрашена предвкушением. Если не считать нашу дружбу сексуальной близостью, то — да, вы правы. Но она-таки близость, только без «действий самых несомненных». На этот счет мы ведь условились: мы — не любовниками и никогда ими не станем. Однако из наших разговоров мы извлекаем чувство вполне сексуальное. Это интеллектуальная игра на сексуальной закваске.
— Не рискованная ли?
— Еще какая рискованная! В принципе (не в нашем с вами случае, не правда ли?) запрет может быть нарушен. Но без риска она бы недорого стоила. Есть упоение в бою.
— Что ж, давайте разыграем эту карту. В один прекрасный день мы оба теряем голову и забываем о запрете. А спустя некоторое время нам неловко за случившееся, и дружба утрачена…
— Не утрачена, а удовлетворена.
— Удовлетворена?!
— Да, и мы готовы к новой, как Розенкранц с Гильденстерном, — помните, Шекспир сравнивает их с выжатой губкой? И новая дружба (если хотите, любовь) опять выявит в нас наши еще невзысканные судьбой свойства, нам самим на удивленье, позволит еще раз раскрыться с новой силой — перед другим и, главное, перед собою. Себе на радость. Ведь в любви и дружбе мы не только друг другом, мы собою упиваемся. Это возвышенная форма эгоизма.
— Согласен. Любовь — протуберанец эгоизма. Я часто об этом думал. Даже любовь к Богу, ведь и в ней присутствует надежда на отклик, на взаимность, на спасение. Кажется, у Блока, в его белых ямбах, есть слова о том, что только влюбленный заслуживает имени человека. Это потому, что все его лучшие качества мобилизованы желанием понравиться.
Они огибали пруд со множеством водоплавающей птицы. По берегу важно выхаживали гуси, белые и серые, канадские. Воздух был полон плеском крыльев, курлыканьем и кряканьем. Дети кормили булкой лебедей и с веселым визгом отдергивали руки, когда те хватали корм.
— Желанием, заметьте, подсознательным, — откликнулась она. — Тут работает инстинкт. Примеряясь к потенциальному партнеру (простите за этот прозаизм), мы не помним о биологическом задании, мы восхищаемся качествами человека: красотой, умом, талантом. А между тем природа (или Бог) исподтишка делает свое дело: планирует потомство, держит на прицеле общий ход эволюции биологического вида. Бог ведь дарвинист, он только жизнью видов интересуется. Биология велит нам обращать внимание на других, даже когда мы счастливы с избранником. Она, вообще говоря, против верности.
— Но человек — существо разумное, и он должен как-то мотивировать перед разумом свою пусть хоть воображаемую неверность. Он ведь не о потомстве мечтает, заводя роман. Его влечет потребность в разнообразии, в новизне. Им движет любопытство. Хочется еще раз пережить с другим или другой то, что так волновало.
— О, да! Любопытство — личина чувственности.
— Не странно ли? Какой новизны мы ждем в новых объятия?
— А вот ждем, вы правы. Неизбывное бремя страстей человеческих. И весь фокус в том, чтобы найти против него противоядие. Раньше им была религия. А сейчас? Какой механизм вам тут видится?
— Превратить семью в религию. Ежедневно пресуществлять облик любимого существа. Работать на этот облик со страстью и вдохновением. Видеть достоинства в недостатках. Обманывать себя, сознательно и бессознательно.
— Иначе говоря, путь разумного эгоизма?
— Можно сказать и так. Если не уважаешь того, с кем живешь, и себя уважать затруднительно. Наоборот, если восхищаешься партнером, и сам оказываешься на пьедестале, пусть хоть крохотном. И когда оба честно служат перед этим домашним алтарем взаимного восхищения, всё в порядке. Это и есть счастье.
