Жан Жубер - Человек среди песков
Помещение оказывается небольшим, с круглыми сводами — настоящий улей; и я сразу подумал, что это в миниатюре напоминает захоронения в Микенах. Вдоль стен расставлены небольшие кувшины, плоские камни, бычьи рога и куски почерневшего, словно от огня, дерева. И нигде никаких надписей. Варварство, до возникновения письменности. В центре высится саркофаг из черного массивного камня, тоже без малейшего орнамента, тот самый, о котором рассказывал нам Вире, он водит теперь по нему лучом своего фонарика и твердит: «Вот, это здесь!» — как будто нам и без того не ясно.
Дюрбен проводит рукой по могильной плите, и, когда наши взгляды встречаются, я читаю в его глазах то же смятение, что охватило и меня, когда мы вошли в этот сводчатый склеп, смятение, которого, очевидно, не испытывает Вире, спокойно предлагающий:
— Ну что, откроем? — словно речь идет о консервной банке. Он добавляет: — У меня тут все необходимое! — и достает из темноты лом.
Дюрбен немного колеблется, затем произносит:
— Что ж, давайте, — и тут же отдергивает от плиты руку, словно не желает принимать в этом участия, и взгляд его становится напряженным.
Вначале лом только скользит по камню, напоминающему базальт, но вот Вире находит щель, плита дрогнула, и я медленно сдвигаю ее, а в голове моей при этом возникают слова: «наложение щипцов», «роды» и затем, что еще более странно, — «девственность». Наконец, когда отверстие оказывается достаточно большим, Дюрбен, руки которого свободны, направляет внутрь саркофага луч своего фонарика.
В саркофаге лежит на боку маленький скелет с поджатыми коленями, точно плод в чреве матери. По тонким костям можно догадаться что это женщина, скорее всего, девушка, а зеленые камешки, рассыпавшиеся вокруг ее шеи, вероятно остатки ожерелья, нитка которого истлела. На лице еще сохраняются остатки кожи, задубевшей и темной, как у мумии. Вместо глаз в орбиты вставлены два камня такого же цвета, что и ожерелье, и от этого кажется, что мертвая смотрит на нас зеленым взглядом. На лице, на костях и по краям саркофага поблескивают мелкие белые кристаллики, отчего мне вдруг приходит в голову нелепая мысль: может, в те времена было принято бальзамировать трупы в соляном растворе.
У правого плеча лежит статуэтка птицы со сложенными крыльями, длинным клювом и крючковатыми лапами. Под ногами покоится другое животное, полужаба-полудракон, нечто напоминающее подставку для поленьев в камине.
Мы стоим молча. Я слышу учащенное дыхание Дюрбена и его покашливание, затем рука его скользит в гробницу, и он осторожно берет один из камней ожерелья. На его ладони лежит неизвестный мне камень цвета глубинных вод с мелкими круглыми пятнышками, запоминающими зрачок. Возможно, ритуал удаления глаз и замены их камнями объяснялся именно этим: умершую как бы наделяли десятками глаз.
Дюрбен, который до сих пор не произнес ни слова, говорит тихим голосом, будто он находится в церкви:
— Что ж, идемте.
Но прежде он просит, чтобы мы закрыли саркофаг. Согнувшись, мы идем по узкому коридору между каменными стенами навстречу ослепляющему нас солнечному свету.
Бульдозерист по-прежнему стоял, прислонившись к гусеницам своей машины, но уже не курил. Остальные, сидевшие в тени грузовика, кажется, достали игральные кости или бабки, которые тут же спрятали, едва завидели нас. Вдали слышится шум моторов землеройных машин, а у входа в бухту продолжает изрыгать грязь сверкающая на солнце землечерпалка.
Вире снова надел каску. Держа руки по швам, словно по стойке «смирно», он ожидает распоряжений.
— Переходите к следующему этапу работ, — говорит Дюрбен. — Переведите бригаду в дюны, ближе к порту. Оставайтесь здесь с несколькими рабочими и прикажите закрыть вход в пещеру. Чтобы никто туда не входил. Проследите за этим!
Вире выкрикивает приказ, повернувшись к рабочим, которые шагают в сторону дюн. Бульдозерист залезает в машину и со скрежетом включает сцепление.
— Что вы обо всем этом думаете? — спрашивает меня Дюрбен.
— Доисторическое захоронение. Если судить по сохранившимся предметам — конец бронзового века. Вероятно, жена или дочь вождя. Историки сообщают о наличии весьма древних поселений на сваях или на островках…
— Да, я знаю, — отвечает он. И внезапно спрашивает: — Вы верите в предзнаменования?
— В предзнаменования? Да, большей частью.
— В моей жизни предзнаменования встречаются на каждом шагу. Но ведь главное — уметь истолковать их. Они почти всегда имеют двойной смысл. Могут быть благоприятными или наоборот, в зависимости от того, как вы их воспримете. Вы сочтете меня весьма сентиментальным, но я доволен, что там похоронена именно женщина. Да, меня радует, что в самом сердце вашего города будет женщина. Но опять же неясно, к лучшему это или к худшему. Я несколько изменю план застройки. Надо сохранить этот холм между двумя пирамидами. Бульвар, идущий к порту, будет огибать его. Все не так уж сложно. Вы свободны сегодня вечером? Да? Ну, так заходите ко мне, выпьем по рюмочке, потолкуем обо всем этом.
И он уже снова в джипе и мчится куда-то в солнечных лучах.
И тут я подумал о том, что со времени прибытия в Калляж я вроде бы еще ни разу не встречался с Дюрбеном вне работы. Какой-то рок вмешивается порой в отношения двух людей, хотя, казалось бы, все должно было складываться иначе. Или скорее какая-то натянутость, которую не так-то легко сгладить. Но событие, происшедшее этим утром, некоторым образом сблизило нас.
Окно выходит на террасу. Между двумя дюнами волнуется черно-лиловое море, над которым встает полная луна. Дюрбен нервно меряет шагами комнату, но лицо его спокойно.
— Я просмотрел план застройки, — говорит он, — внести изменения сравнительно легко. Я говорил об этом с Гуру, но он склонен не останавливать работ. Он не из тех, кто станет менять планы из-за такой мелочи. Дай ему власть, он сровнял бы это захоронение с землей. Он говорит, что живые, чтобы жить, должны предать мертвых забвению. Что, кстати, довольно верно. Но это не так-то просто.
— Да, это модная теория: культ настоящего, культ прогресса. Именно она лежала в основе того, чему нас учили в институте.
— Послушайте, Марк, — вы мне позволите называть вас просто по имени? — главное для меня и для всех нас — построить этот город. Мне слишком все это дорого, — и он рукой указал на ту часть стройки, которая виднелась между деревьями, — чтобы увязать во всяких абстрактных проблемах. Но на этот раз речь идет о проблеме конкретной. И тут я не поступлю, как Гуру. Я изменю свои планы — я уважаю мертвых и не хочу нарушать их покоя. Я считаю, что не может быть цемента крепче того, что спаивает живых и мертвых.
— Конечно, это большая сила.
— Гуру, однако, располагает другой, более эффектной силой, поскольку она на поверхности и, следовательно, действие ее распространяется быстрее и шире.
— А как насчет глубины?
— Ну кто в наши дни думает о глубине? — И он устало махнул рукой. — Вот мы и ввязались в эти абстрактные рассуждения, которые я не слишком-то люблю! Впрочем, по моей вине. Главное, повторяю, — построить город, и хорошо построить. Итак, мы сохраним эту могилу. Мы воздвигнем над ней церковь, фасадом обращенную к морю. Мне так хочется.
До сих пор о церкви, как мне кажется, не было и речи, но я не стал говорить об этом.
— Желаете ли вы, чтобы я завтра направил в министерство сообщение о нашем открытии?
— Сообщение? Никакого сообщения мы делать не будем!
Я удивленно посмотрел на него.
— Я велю положить камни на прежнее место и снова замуровать вход. И останется только вот это. — Он вынул из кармана зеленый камешек и покатал его на ладони. — Да, я действительно рад, что это женщина. Мы будем единственные, кто ее видел.
Я почувствовал по его дрогнувшему голосу, что он, вероятно, жалеет, что он не единственный, кто побывал в склепе.
— Вы не боитесь, что кто-нибудь разболтает об этом? — спросил я.
— Будь что будет! Рискнем.
В рассуждениях Дюрбена была какая-то непоследовательность, я не мог понять, почему он отказывается сообщить о находке, которую явно не собирался уничтожать. Не было ли это проявлением как раз тех странностей, даже некоторого безумия, которое ему нередко приписывали? Я с возродившимся интересом взглянул на этого человека, так трезво решавшего многие вопросы, но внезапно по какой-то таинственной причине отступившего, как мне казалось, от своих правил.
Но он уже переменил тему разговора.
— Вам здесь нравится? А работа? Квартира? Все идет хорошо, не так ли?
Мы стали беседовать о финансовой стороне дел, о поддержке, которую оказывали нам в министерствах, он говорил, что некоторые связи по-настоящему прочны, иные же — словно сухие ветки: отпадут при первом же ударе. Он назвал мне имена, вызвавшие у меня удивление, и рассеял кое-какие мои иллюзии. У него было столько же врагов, сколько и друзей, но в настоящее время весы склонялись в его пользу, и он явно намеревался удержать их в таком положении.
