Владимир Шуля-табиб - Записки отставного медицин-майора
Самые зоркие поочередно подходят смотреть сквозь стекло на воду — животных нет!
Говорить больше не о чем. Шурави всегда врут.
И в сущности они, к сожалению, правы. Мы не только им — себе врем. Лейтенант врет майору, майор — полковнику и так до самого верха. Там, на Олимпе, наша брехня приглаживается, причесывается, фильтруется и водопадом обрушивается на наши же головы. И сама собой вылезает ассоциация: некто в Кремле держит в руках вот этот древний бинокль и сквозь единственную линзу пытается разглядеть нас.
Шурави всегда врут.
… Как всегда, неожиданно приехал Пашка — на «Запорожце» с ручным управлением. Из самого Краснодара. Ну, гусар! Вывалился, шкандыбает ко мне — маятник на костылях.
— Вовка, отгадай загадку! — издали вместо приветствия кричит он. — Безногий на ногах и импотент с метровым х… А? Хорош автопортрет?
И рот до ушей, хохочет, зараза.
— Сам придумал?
— Сам! — гордо ответил Пашка. — Слабо тебе так-то!
— Слабо, — согласился я. — Пошли в апартаменты, у меня в холодильнике вроде что-то осталось.
— Отставить, Володенька, сегодня ни-ни.
— Дивны дела твои, господи! — изумился я и втайне даже обрадовался: предстояло суточное дежурство, пьянка была бы совсем некстати.
— Сначала дела, — пояснил Пашка. — Я в бизнес ударился, а тут кое-какие сделки наклевываются, усёк?
— Ты — и бизнес?
— А что я, пальцем делан, что ли? Кое-что и мы умеем.
— И чем спекулируешь?
— Чем придется, — спокойно ответил он. — Но это только при случае, а вообще-то бизнес у меня производственный.
— Ага, понятно, — кивнул я, хотя ровно ничего не понял.
— Понимаешь, какое дело: собралось десяток толковых парней, мастера на все руки, стали мебель делать не хуже румынской, а их хлоп! То налогом по башке, то рэкетирам долю отдай, то взятку чиновнику — хоть закрывайся. А тут я. Выбирайте, говорю, меня в свои президенты, я хоть ничего делать не умею, но от этих напастей вас избавлю. Подумали, подумали — избрали. Ну, сам понимаешь, я-то не с бухты-барахты предложил. Рэкетиров я давно знал — свои же ребята, афганцы, они ко мне всей душой. Только заикнулся, что это теперь мое хозяйство — всё, никаких вопросов, еще и от других охраняют. Ну, а с властями по-иному: форму нацепил, костылями грохнул — что ж вы, вашу в бога-душу-семь звезд-Большую и Малую Медведицу мать! В Афгане не добили, так здесь задушить хотите? Что я вам должен? Какие налоги с инвалида первой группаы? Не знаю, с испугу, нет ли, только отступились они, никаких налогов. Вот так и живем. Ребята дело делают, деньгу заколачивают, а я при них вроде главного пугала. Им выгодно, и мне директорская зарплата идет, так что и на экономку хватает, бабуля одна хозяйство ведет. Ты сегодня в ночь?
— Да, на сутки.
— Значит, гуляем послезавтра. Много наших здесь?
— Не очень. Сокращение, многих демобилизовали. Кто мог, поуезжали на родину. Терентий уехал, Мишка Щербинский…
— Зови всех, кто есть, — перебил он. — Мне еще покататься надо. Пока!
— Будь.
— Да, возьми у меня в багажнике ящик водки и рюкзак с провиантом. Отнеси к себе. Гулять где будем — у Сереги?
— Как всегда.
…Где ты, кабульский подполковник? Все еще готов «помочь»? — Тройка, на вызов! Тройка!
— Слушаю, Аллочка, — подошел я к диспетчеру.
— Михалыч, вызов повторный! Была там доктор Агеенко. Вот ее карта и кардиограмма.
— Давно была?
— Часа четыре назад.
— Ладно, пиши — принял, — кивнул я, разглядывая ЭКГ. Параксизмальная тахикардия, пульс двести — может быть и инфаркт на фоне пароксизмалки, так сходу и не разберёшь… Стоп, что за хреновина? В карте-то пульс 72, в лечении вообще ерунда какая-то, ничего антиритмического нет, а на ЭКГ пульс 200. Значит… значит, ни фига эта докторесса в ЭКГ не смотрела, да и больного так же! Это ж надо — в упор не видеть такой тахикардии!
Пока наша колымага, скрипя всеми своими ржавыми костями, трясется по окраинной улице, вспоминаю: Агеенко ведь онколог и ни хрена в нашем деле не смыслит. Ей два года до пенсии, пожалело начальство старушку, перевело на повышенный оклад. Да если б ее одну! Тетка-то она хорошая, душевная, большая мастерица по всякого рода соленьям, грибки у нее — пальчики оближешь. Только вот беда — не умеет думать быстро. А здесь же не раковый корпус, здесь у тебя на размышление секунды! У космонавтов, надо полагать, тоже зарплата немалая — вот бы в их команду престарелых офицеров! Так сказать, из гуманных соображений.
Ну ладно, приехали. Судя по карте, больному семьдесят два, один инфаркт уже был два года назад.
Знаете, у меня какое-то особое отношение к таким вот старикам. Детям и внукам они уже изрядно надоели (бесконечно болеют, мешают пить-гулять, всем недовольны, покой им подавай!) Помер — и слава Богу! Они чаще всего кроткие, тихие, как пришибленные. И мне больше всего хочется во что бы то ни стало вытянуть их, вопреки чаяниям их милых детушек.
Ну, смотрите сами: лицо бледное, холодный пот, не шевелится, губы, мочки ушей, крылья носа — синие. И называется это кардиогенный шок, работы часа на два.
… Вот и порядок. Час пятьдесят пять минут, как и предполагал. Но вытянули! С того света вытянули. Во всяком случае пока. Можно везти.
Родичей дома нет, где-то гуляют.
— Записку оставить? — смотрит на меня Аня.
— Обойдутся! Впрочем, оставь: мол, были, увезли в больницу, и дед непременно будет жить, назло им будет!
— Так и писать? — лукаво щурится Аня и смеется. — Петя, взяли!
Такой вызов называется вызовом первой категории, то есть высшей. Бригаде, то есть мне и Ане, от этой суммы идут какие-то проценты. Это называется хозрасчетом. Соответственно вызовы более низких категорий расцениваются ниже. Но кроме процентов существует и некая гарантированная зарплата — на тот случай, если в городе и районе под воздействием радиации все сразу вдруг выздоровели и мы, лекари, остались без хлеба.
Вот. И, значит, гарантированная зарплата — точнее, не зарплата, а жалованье, а к нему плюс то, что заработал. Так сказать, по вложенному труду. Справедливо? А как же! Когда вводили, все радостно хлопали — наконец-то! И только через месяц спохватились, что не учли, в какой стране мы живем. А у нас, как известно, все благие намерения выполняются с точностью до наоборот, то есть дорога в ад вымощена именно этими намерениями. Могу доказать, что мне заплатят вдвое больше, если больной умрет, спасать его, получается, невыгодно.
Итак, ситуация. Вариант А. У больного приступ стенокардии, я приехал, помог, то есть сделал все, как надо, приступ снял. Вызов, стало быть, третьей категории, 1000 рэ. Ему хорошо — мне не очень: заработал мало. Вариант Б. Я этот приступ лечил неправильно — не умышленно, конечно, но ошибся или не знал, как надо. В результате развился инфаркт, вот его-то я уже лечил правильно и доставил больного в больницу. Это уже четвертая категория — 2500. Больному хуже — мне лучше: больше заработал. Вариант С. Мало того, что я не совладал с приступом стенокардии, я еще и с инфарктом обошелся не слишком квалифицированно, довел больного до кардиогенного шока, фибрилляции, остановки сердца, проводил нечто реанимационное — и все безуспешно, мой пациент умер. Зато у меня — вызов пятой, высшей категории, и заплатили мне по высшей ставке. Не знаю, как ему, а мне хорошо.
В стоимость вызова не заложено такое понятие, как ЭФФЕКТ терапии, то есть главное, ради чего мы существуем. Учитывается лишь ЧТО делал, а не результат твоих действий.
Само собой, вряд ли найдется врач, который будет умышленно нечто подобное творить. Но для равнодушия, халатности, неквалифицированности — простор. И дает его хозрасчет.
Взглянем на сей хозрасчет с другой стороны. Если я успеваю за смену на 14–15 вызовов, а Агеенко только на 5–6, справедливо ли платить нам одинаково? То есть суммировав стоимость всех вызовов и разделив на всех поровну, мы получим жалованье. И выходит, что половину жалованья для Агеенко заработал я.
Долой эксплуататоров, за что боролись?!
Ну, а вдруг… при таком подсчете баланс окажется отрицательным? То есть все вместе мы не заработаем столько, сколько стоят все наши вызовы. Вывод: значит, есть лишние бригады, надо срочно увольнять лишних. И кого же в первую очередь? Вот, скажем, есть у нас доктор Милюков — здоровяк лет шестидесяти, превосходный, опытнейший врач. И есть уже известная дура Агеенко, коей до пенсии еще два года. Кого из них? Ну, мы же гуманисты: Милюков уже имеет право на пенсию, ему и уходить, Агеенко надо же надо дать доработать, она же человек. А те, кого она угробила и угробит, не суть человеки, они лишь объекты труда.
Вот вам Сцилла и Харибда нашего «скоропомощного» хозрасчетного бытия.
Итак, сегодня 15 февраля, наш день, афганский. Почему пятнадцатое? Конец афганской войны, наш праздник. У моего отца 9 мая, День Победы. А у нас победы не было — и слава богу. Мы празднуем просто окончание войны.
