Мария Галина - Малая Глуша
Мужик занес ящик в сельпо и вернулся за следующим. Наконец, уазик, фыркнув, откатился в сторону, а грузчик присел на пустой ящик перед дверью сельпо и стал разминать “Приму”. Он вернулся в магазин; продавщица задумчиво стояла перед полупустыми полками.
– У вас консервы какие-нибудь есть?
– Частик в томате, – сказала продавщица, глядя на него наглыми глазами.
– А тушенка?
– Тушенки нет.
– А что вы, извините, только что принимали?
– А вы кто, ОБХСС? Товар еще распаковать надо. После обеда буду торговать.
Она вышла из-за прилавка и, подойдя к двери, пронзительно крикнула:
– Миша, скажи Федоровне, тушенку привезли минскую. После обеда буду торговать. И Катьке скажи.
– Тогда частик, – сказал он покорно. – Три банки. Послушайте, может, еще что-то есть?
– Печенье хотите? – спросила продавщица.
– Да, две пачки.
– Только развесное.
– Ну, тогда триста граммов. – Он покорился судьбе, наблюдая, как продавщица взвешивает на зеленых весах поломанное печенье, насыпая его большим совком на толстую серую бумагу. – Да, и воду дайте.
Минералку.
Продукты он затолкал в рюкзак, а минералку – в наружный карман и вновь сунул руки в лямки. Рюкзак стал заметно тяжелее.
Он вышел из сельпо и пошел к речке, потом – по мосту из двух бетонных плит. Под мостом шумела, уходя в тень, вода глухого буро-зеленого цвета. В воде плыли по течению, не сходя с места, длинные темные водоросли. Ярко-голубая тоненькая стрекоза зависла над водой, резко рванулась вбок, остановилась. Инна, наверное, знает, как она называется, подумал он.
Пресловутая деревенская вежливость – миф, думал он, к чужакам местные были стихийно равнодушны, так могла быть равнодушной вода или растительность.
От речки ощутимо тянуло свежестью.
Сойдя с моста, он выбрал крохотную песчаную отмель, из которой торчали присыпанные песком обломки двустворчатых раковин; у раковин была коричневато-зеленая, цвета воды, пронизанной солнечными лучами, наружная поверхность и перламутровая выстилка нежного небесного цвета. Маленькие вещи окружающего мира вызывали умиленное восхищение, которое было не с кем разделить, и оттого тоже маленькое, почти незначительное. Он разделся, сложил одежду горкой на рюкзаке и зашел в воду, неожиданно теплую; между пальцами ног тут же проступил ил, и вода замутилась. Он прошел дальше, нырять здесь было просто некуда, но в середине русла он присел и погрузился с головой, глаза он держал открытыми и видел, как над ним дрожало и переливалось бархатистое водяное небо.
Выйдя из воды, он натянул футболку, а джинсы не стал надевать, чтобы обсохнуть, и его тут же укусил слепень. Пришлось надеть и джинсы, они неприятно липли к мокрому телу.
Лес приближался, хотя и медленнее, чем он надеялся, он шел по тропинке через луговину, обходя высохшие коровьи лепешки.
Не надо печалиться-а-а,
Вся жизнь впереди…
Клейкая песня шла с ним в ногу, он помотал головой, чтобы от нее отвязаться. Вот рутина, подумал он, это по-своему хорошо, проклятое беличье колесо, какие-то немедленные дела, какие-то неотложные обязательства; домой приходишь опустошенный, и единственная проблема?- чем занять выходные. Нет времени подумать. А тут, в сущности, все как до начала времен, наверное, все это и устроено для того, чтобы у человека было время подумать.
– А и хрен вам! – сказал он громко.
Синее, зеленое пространство тут же поглотило звуки.
В лесу на него набросились комары, и он вспомнил, что забыл спросить в сельпо репеллент. Комары стояли плотной стаей между красноватыми стволами сосен в теневом промежутке между солнечными лучами, падающими уже почти отвесно. Комары были злые и голодные, он закурил сигарету, чтобы отпугнуть их. А вообще лес оказался нестрашным, светлым, с земляникой и черникой, с сухой подстилкой из отпавших сосновых иголок. У пня, поросшего мхом с неопределенной стороны света, желтыми каплями светилось семейство лисичек.
Просеку он нашел почти сразу, по обе ее стороны тянулись заросли кустарника с красноватыми ветками-прутиками. В кустах возилась какая-то птица, и он опять вспомнил об Инне. Любит птиц, а работает регистратором в поликлинике.
Дальше просека стала углубляться в низинку, по левую руку образовалась зеленая мутноватая поверхность воды, поросшая жирной зеленью, комары пикировали молча и яростно, как истребители, потом вода расчистилась, комары куда-то по непонятной причине исчезли, и перед ним открылось озеро. Озеро стояло, как в чаше, в отвесных розовых гранитных стенах, один берег был в тени, другой – на солнце, и там, где вода была освещена, он увидел неподвижную спину огромной рыбы.
Он сел на самый удобный, самый розовый, самый чистый камень и достал из рюкзака лебедевские бутерброды с салом и огурцы. И хлеб, и сало были правильными, такими, как надо, да и огурцы оказались неожиданно вкусными, острыми и в меру солеными. Он уже заметил, что, в отличие от города, с его необязательной манерой жизни, тут все было вещественным и важным, словно обладало каким-то дополнительным качеством – скажем, плотностью. Каждый жест и каждый поступок были исполнены прямого немедленного смысла, единственно только и возможного, словно время тут стояло, заворачиваясь внутрь себя, или же шло по кругу.
Он высыпал хлебные крошки в воду, и вокруг них тут же сгрудилась стая мелких рыбок. Еще одна рыба выпрыгнула из воды и плюхнулась обратно, он лишь успел заметить что-то влажно блеснувшее на солнца да расходящиеся круги по воде.
Просека превратилась в тропу, правда широкую, которая шла между двумя земляными горбами, поросшими мхом и бледными грибами, внушавшими недоверие. Кустарник здесь рос густой и колючий, а листья на нем – частью желтоватые. Вдобавок яркий солнечный свет сделался каким-то приглушенным, словно пробивался сюда сквозь дополнительный слой воздуха. Он взглянул на часы: половина пятого. Это его удивило, он полагал, что с тех пор, как он вышел из Болязубов, прошло часа два, не больше. Интересно, что они танцуют в сельском клубе?
Тропа сворачивала вправо, он поправил лямки рюкзака и прикинул, сколько еще идти до Малой Глуши; он надеялся, что выйдет к ней до заката, но если нет, будут проблемы. На карте все было немножко по-другому – Болязубы там сдвинуты к югу, Головянка – к западу, а Малой Глуши вообще не было. Карты нарочно выпускают с ошибками, чтобы запутать вероятного противника, это он знал. В то время как у вероятного противника уже давным-давно спутниковые карты.
За поворотом шевельнулись кусты.
На какой-то миг ему стало жутко. Страх был таким же древним, как обострившееся чувство голода, он шел из тех времен, когда человек в мире был голым и беззащитным. Он очень четко осознал, что в руках у него ничего нет – ни ножа, ни даже палки.
Это самый обычный лес, уговаривал он себя. В нем даже волков нет.
Вообще нет крупных хищных зверей.
Косули. Может быть, лоси. Но они, кажется, не нападают.
На пне у тропинки кто-то сидел, смутная фигура, полускрытая кустарником и почти невидимая в тени. У ног стоял синий в красную клеточку чемодан.
– Инна? – сказал он. – Что вы тут делаете?
– А вы? – тут же спросила она.
Она была в ситцевом халате с цветочками, из-под халата пузырились на коленях линялые тренировочные штаны; местные тетки так одевались, и оттого даже ее лицо стало более грубым, деревенским. На ногах – сбитые кеды и толстые шерстяные носки. Только чемодан был тот же.
Он сказал:
– Ну, предположим, гуляю.
– Ну и я гуляю, – сказала она с некоторым вызовом в голосе.
– С чемоданом?
– Не ваше дело.
Он несколько раз вздохнул; от избытка кислорода голова кружилась.
Свет, который сосны пропускали сквозь иглы, сделался красноватым.
– Если бы вы с самого начала сказали мне, что идете в Малую Глушу…
– То что?
– Я помог бы вам нести чемодан.
– Нельзя помогать, – сказала она шепотом.
Он пожал плечами:
– Ну ладно. Я тогда посижу. Покурю.
После озера комары так и не появились, он это только сейчас сообразил.
Он скинул рюкзак, вытащил из него куртку и расстелил на хвойной подстилке. Все равно куртка понадобится, подумал он, поскольку начинало холодать.
Молчание затянулось, потом она сказала:
– Как вам Пал Палыч?
– Забавный старик, – ответил он.
Огонек сигареты сделался ясно виден, подтверждая тем самым, что наступили сумерки. Меж стволами сосен сгущался туман, дым сигареты вливался в него и становился частью тумана.
– Лебедев меня угостил огурцами, их Анна Васильевна сама солила. Только я их съел. На озере.
– Это Лебедев сам солит огурцы, – возразила она. – У Анны Васильевны никогда хорошо не получалось. А у него получается.
– Я ее видел. Вчера вечером.
– Может, соседка зашла. – Она пожала плечами.
– Говорю вам, нет. Такая черноволосая, с проседью, с золотым зубом.
