Саша Резина - Невыдуманная и плохая
Мы сидим на холеной кухне твоих родителей. Я украдкой рыскаю глазами по углам, силясь найти случайно затесавшуюся сюда пылинку — ведь здесь живут такие же люди, как и я. Но ее нет. Твоя мама вытаскивает из духовки очередное блюдо. Она довольна столом, сыном и своей жизнью. Она рассказывает, какая у них дружная семья, какие в ней крепкие браки у всех, и как хорошо она воспитала сына. Я смотрю из своей крысиной норки на это торжество домашних кошек, на пуфики и стерильные мисочки для мяса, и чувствую себя чем-то абсолютно инородным. Новенькие зеленые обои похожи на замшу, и гармонируют с темно-коричневыми ящиками кухни, подвешенными над крючками для половников и прихваток. Из-за белого тюля в мягкий зеленый лепесток мирно глядит синева вечера. Странно, что это та же самая синева, что и за моим голым окном. Я не могу в это поверить.
— Мы люди семейные — говорит твоя мама.
Но для меня кровное родство ничего не значит, как и всё, что исповедует этот теплый и вкусный мир. Меня воспитала подруга матери, а потом я поселилась в квартиру собственной подруги, и вот теперь меня спас ты, который тоже мне никто, кроме как родной и близкий. Я, конечно же, тут же всё это говорю, зачем? Привыкла. Привыкла выкладывать всю свою крысиную подноготную всякому, кто пригласил меня с ним помяукать. Мама меня жалеет, и в то же время неуловимо побаивается экранчиков моих зрачков, которые транслируют то, что принято показывать в сериалах, но никак не в жизни.
— Теперь всё изменится, наконец-то поживешь нормально, — Но ты благодарен мне не меньше, чего она не понимает. Мы еще вернемся к этому.
Папа откупоривает бутылку вина. Эта бутылка не из тех, которыми напиваются, пытаясь заглушить что-то невыносимое, и она всем своим видом об этом заявляет. Во мне вино — говорит стеклянная тара, — а не кровь. Так и знайте.
— Ну, — провозглашает папа — за знакомство!
Мы чокаемся. Потом мы еще болтаем и улыбаемся, и ты увозишь меня домой.
Дома мы лежим на полу, как всегда, на шубах. Внезапно меня схватывает истерика, и я начинаю плакать. Я плачу пафосно, со всхлипами и зарываниями в подушку. Ты гладишь меня по голове. И тут я замечаю в твоих глазах то самое. Почти радость. Под натиском моей чуть ли не космической ямы рухнули стены в теплых замшевых обоях, и ты стал свободным. А моя яма сузилась до холеной кухни, и я стала выздоравливать. Так мы и спасли друг друга.
* * *Ты помнишь наше пьяное знакомство в ночном клубе? Это было через неделю после того, как я прочитала Письмо, и почти сразу после расставания с Антоном. Ты подошел на непослушных ногах и спросил: «Можно тебя поцеловать?»
Через три месяца ты познакомил меня со своими родителями, через пол-года мы поженились, а еще через год родилась Туся — наша дочь Наталья.
* * *спросонья залезть в холодильник, объесться холодным пюре
в конце вместо ямы-точки поставить дороги тире
носом в остывший постельный уголь
слушать застенную ругань
а мы не такие- мы любим друг друга,
нежно и тихо- друг друга
как к зеркалу в маминой шляпке трехлетняя девочка вамп
запятыми улочками приставать будет к Богу москва,
терзать свой многопроспектный гугл
Боже, не надо ставить в тупик, лучше в угол
да мы такие- мы ищем друг друга
находим и ищем- друг друга
в горячее небо три ложки снежного сахара
выплывут многоточием облака…это нам вместо завтрака
наши дети, глядя в заоконную вьюгу
скажут: смотрите, над зеленым лугом
два солнца смеются в глаза друг другу
мама и папа: друг другу
Восьмая строфа
Я такая маленькая на его руках, что, конечно же, — ребенок. Но пропорции моего тела такие же, как сейчас, поэтому, конечно же, я взрослая. Я безвольно болтаюсь на его руках и вижу себя и его — со стороны. Мимо пролетают трубы канализации, очень темно и грязно, и мне страшно. Нет, мне не страшно. Ведь я на — его — руках. Всё-таки немножко тревожно. И холодно. У него измученное, изнуренное лицо, я никогда не видела его таким старым — ни на фотографиях, ни в жизни.
Потом мы заходим в какую-то поганую комнату — во всяком случае, достаточно поганую, чтобы быть частью этого места. Он ставит меня на пол. Напротив дырки, в которую мы зашли как в дверь я вижу огромное, во всю стену, окно, из него хлещет рябящий свет. И в этом свете портрет Антона. Я оборачиваюсь и кричу:
— Отец Леонид! Заберите меня отсюда!
Но уже никого нет. Оборачиваюсь снова к окну. А там уже совсем другой силуэт. Лица не видно. Потом я поняла, чей это был силуэт. Твой.
Картинка исчезает, и мне в нос ударяет пьянящий аромат чего-то цветущего. Весенний сквер полон пастельных оттенков юности и в то же время, спокойствия. На трогательной скамейке с изогнутыми подлокотниками — такие стояли когда-то везде, и от них веет детством — мы сидим вместе с Лешей. Сидим и молчим. Сидим и любуемся парком. Сидим и думаем об одном и том же. Обо мне. Он держит меня за руку. И мы еще очень, бесконечно долго сидим, прежде чем я просыпаюсь.
* * *Кто живет у меня в груди- полон надежды опавшей- пылесосит давнишнюю осень,
Тратя последние силы. Для шампанского колет наст.
Сквозь рёбер решетку глядит- темнота забилась в скрипящих солнечных колёсах,
он видит эти светила, что увозят спелёнутых нас…
Кто живет у меня в груди- мандарины оранжевых звезд развесил по тучам иголчатым,
Зажег по балконам сигаретные огоньки.
Помоги и огради меня от этих черных и вообще полос, мне так умирать не хочется.
Он вздыхает- он помнит все мои косяки.
Кто живет у меня в груди- тот ломает мне сердце и ложки об сладкое твердое небо,
Это глупо- мудрости грызть, лучше- вЕчера шоколад!
Ты уходить погоди, пусть по другим адресам неотложки, как бы ты не смотрел свирепо
Я знаю, ты тоже не хочешь, чтоб я ушла.
Кто живет у меня в груди, просит кило мороженных облаков- лежалых картофелин —
накормить мою тоску по высоте.
Если уж обещал, то гряди! Думаешь, ждать легко? — мы уже накупили тортиков!
Хватит тихо в груди сидеть.
Мне говорили: поспи-ка иди- из одеяльного кокона ближе к обеду вылупляется радость,
мы проверяли- вставали с больными горлами,
кто живет у меня в груди- со всеми своими иконами, он знает, что делать надо,
но мы у него не спрашиваем- гордые.
Кто живет у меня в груди- тот всегда молчит- вяжет тёплые кроны упрямо для ноябрей
И складывает- пригодятся березкам райским.
Мне говорили, что мы победим- если сложим мечи. Меня же всегда тянуло к борьбе,
Но я постараюсь, мой майский.
Кто живет у меня в груди- приглашает меня на метлу- королева тоже может быть голой,
не справедливо, если жжот один лишь король
Знаешь- как не крути- я тоже прячу янтарную смолу- даже если кажусь полой —
Под своей морщинистой старой корой…
Кто живет у меня в груди- мотает мои кольцевые каждое утро на палец, как локон
«Черный квадрат» окна снегом густо белит
Из-под глаз- грубых льдин — неужели Невы не вылить? Неужели у наших «пророков»
«грудь отверстая»(с) не болит?…
