Владимир Кунин - Воздухоплаватель
— Капитан, вы недооцениваете нас, — жестко сказал подполковник Ульянин. — Мы здесь все как на необитаемом острове, и наша сплоченность...
— Молю Бога, чтобы мы не начали есть друг друга на этом острове, — заметил Мациевич.
Бежавший человек остановился метрах в тридцати от группы. Это был японец в кожаной летной куртке и шлеме.
— Мистер Ульянин! Мистер Ульянин!!! — закричал он по-английски. — Профессор просит вас к аэроплану! Вы летите с ним на тренировку!
Ульянин вскочил, растерянно оглядел всех.
— Бегите, подполковник, бегите, — мирно проговорил Мациевич. — Наша солидарность не должна вставать преградой перед достижением главной цели.
Ульянин натянул шлем и побежал за японцем к самолету.
— Господа! — потрясенно воскликнул молодой поручик Горшков. — Я только сейчас понял основной принцип государственного правления! Одну секундочку, я постараюсь почетче сформулировать его. Значит, так: из любой массовой оппозиции нужно выбрать наиболее яростно настроенных и наиболее решительно противостоящих и неожиданно предоставить им те блага, которых лишена вся оппозиция и из-за лишения которых оппозиция и возникла. Таким образом, масса лишается руководящей силы, становится хаотическим сбродом, а правитель получает в союзники сильную личность, которая еще недавно стояла по другую сторону баррикад и наводила ужас на этого же правителя!
— И это называется четкая формулировка? — насмешливо проговорил Габер-Влынский. — Это же какое-то кошмарное словоблудие! Лев Макарович! Объясните Горшкову, что он открывает для себя мир с самой неудобной стороны: он ломится в давно открытые ворота. Тщетность его усилий — максимальная, коэффициент полезного действия равен нулю.
Заикин внимательно прислушивался, не отводя глаз от взлетающего и садящегося аэроплана.
— Я могу продолжить свою мысль! — закричал Горшков.
— Не надо, — мягко сказал Мациевич. — Весь принцип правления, открытый вами и так страстно и подробно сформулированный, укладывается в два слова: «Разделяй и властвуй!» Способ, известный со времени падения ассиро-вавилонской культуры. А это было совсем недавно — около пяти тысяч лет до нашей с вами эры...
— Иван Михайлович! — воскликнул Горшков. — Почему вы молчите? Вступитесь же за меня! Неужели вам нечего сказать?!
Заикин с трудом оторвал глаза от летного поля, оглядел всех с нежностью и негромко сказал:
— Почему же нечего? Есть, конечно! Я летать хочу.
И снова уставился на аэропланы.
* * *Под вечер около ангара два механика, Жан и Жак, мыли аэроплан касторовым маслом, перекрикивались и время от времени разражались хохотом.
И под их истинно французскую веселую перебранку Мациевич неторопливо объяснял Заикину:
— Манипуляции при полете совершаются так: вот этот рычаг несет четыре проволоки — две к рулю глубины...
— Две к рулю глубины, — старательно повторил Заикин.
—...а две — к шарнирным подвескам главного биплана.
— Две — к подвескам биплана.
— Правильно, — похвалил Мациевич. — Двигая рычаг вперед и назад по отношению к направлению движения, сообщаем аппарату уклон вниз или вверх.
— А когда— что? — спросил Заикин. — Когда «вверх»?
— Вперед — вниз, на себя — вверх, — пояснил Мациевич.
— Вперед — вниз, — повторил Заикин и двинул рукой вперед воображаемый рычаг. — На себя — вверх.
Заикин сделал вид, что тянет рычаг на себя, и посмотрел наверх. В оранжевом от заходящего солнца небе летела стая гусей.
— В Россию летят, — вдруг хриплым голосом сказал он.
— Ну почему в Россию? — ласково возразил Мациевич. — Не обязательно.
— В Россию... — глядя вослед стае, упрямо повторил Заикин, и голос его дрогнул.
А французы перекрикивались и хохотали.
* * *В цеху аэропланной фабрики господина Фармана Иван Михайлович Заикин продолжал таскать моторы, помогал натягивать расчалки, переносил с места на место крылья и огромные тяжелые детали. Молодые механики Жан и Жак работали вместе с ним, шутили, смеялись, пытались объяснить Заикину назначение того или иного агрегата. Заикин внимательно присматривался, слушал, переспрашивал.
В момент одного такого русско-французского диалога, подкрепленного жестикуляцией, в цех вошел Анри Фарман.
Он внимательно прислушался к разговору Жана, Жака и Ивана Михайловича и пальцем поманил к себе мастера.
— Гастон, вы можете купить кран, о котором так мечтали. Счет пусть пришлют на мое имя. И постарайтесь сделать так, чтобы кран выполнял свои прямые функции — поднимал тяжести, а не болтал бы с вашими рабочими.
— Слушаюсь, мсье.
— И попросите ко мне мсье Заикина.
Мастер окликнул Заикина и показал на Анри Фармана.
Заикин подошел, поклонился.
— Как вы себя чувствуете, мсье Заикин? — неожиданно по-русски, с трудом выговаривая слова, спросил его Фарман.
На что Заикин на плохом французском языке, но без малейшей запинки ответил:
— Благодарю вас, мсье Фарман, очень хорошо. Когда я начну летать?
Ошарашенный Фарман уставился на Заикина, как на седьмое чудо света. Потом проглотил комок и перевел растерянный взгляд на мастера. Мастер был поражен не меньше Фармана.
Жан и Жак давились от сдерживаемого хохота.
Фарман наконец справился с собой, любезно улыбнулся и по-французски сказал:
— Я и не подозревал, что вы говорите по-французски. Это намного упрощает дело. Вам будет нетрудно пройти курс авиатора. Завтра можете вносить деньги за аэроплан. Зайдите в мою парижскую контору, там вам выпишут счет, и вы оплатите его в банке Форжеле. Вы достаточно знакомы теперь с технологией производства, и вам будет нетрудно догадаться, что аэроплан для вас будет готов не раньше чем через три месяца.
Фарман резко повернулся и вышел из цеха.
Заикин не понял ничего из того, что сказал Фарман, и беспомощно повернулся к своим новым друзьям — Жану и Жаку:
— Чего он сказал-то?
* * *Этот же вопрос Заикин повторил Льву Макаровичу Мациевичу.
Они стояли на краю летного поля, около ангаров: Жан, Жак, Мациевич и Заикин.
Жан и Жак, перебивая друг друга, рассказывали Мациевичу содержание разговора Заикина и Фармана. Лев Макарович смеялся и поглядывал на растерянного Заикина.
— Чего он сказал-то? — с тревогой повторил Заикин.
— Все в порядке, Иван Михайлович, — успокоил его Мациевич. — Едем в Париж, по дороге все расскажу. Значит, как вы Фарману сказали? Ну-ка, повторите.
Заикин смущенно повторил тщательно выученную французскую фразу. Жан, Жак и Мациевич восторженно захохотали.
— Что-нибудь не так сказал? — испугался Заикин.
— Нет, нет! Все прекрасно! Как мы и учили. Просто я не ожидал такого эффекта.
— А чего, — самоуверенно сказал Заикин, — я ко всему способный. Мне это еще Ляксантра Иванович Куприн говорил.
— Я совершенно согласен с господином Куприным, — весело сказал Мациевич и обнял Заикина: — Вперед! Аллон з анфан де ля патри...
Заикин подмигнул Жану и Жаку, и они пошли с Мациевичем в сторону Мурмелона.
В парижской конторе Фармана бесстрастный чиновник монотонно перечислял расходы, которые должен был оплатить Заикин, а Лев Макарович Мациевич тут же переводил:
— Три тысячи франков за курс обучения. Три тысячи двести франков в счет исправления всех будущих поломок в процессе обучения.
Заикин присвистнул и сказал:
— Лев Макарович, будь ласков, запиши сам и подсчитай, Христа ради. А то ведь ни за понюх табаку обжулит. Гляди, рожа у него какая!
Чиновник на секунду приостановился, переждал фразу Заикина и продолжал тем же бесстрастным голосом перечисление расходов. А Мацисвич взял в руки карандаш и бумагу и стал записывать, повторяя по-русски:
— За возможную поломку одного цилиндра мотора «Гном» — одна тысяча восемьдесят франков. Замена прорезиненной ткани на несущих поверхностях из расчета восемь франков за метр.
— Стой, стой! — вскричал Заикин. — Ты что, сдурел?!
Чиновник поднял на Заикина спокойные, холодные глаза.
— Жулик он, Лев Макарыч! — заволновался Заикин. — Ишь, ловкий какой! Восемь франков! Да где это видано?! Эта ткань прорезиненная в любой мануфактурной лавке по три франка за метр, бери — не хочу! А он — восемь франков!
— Продолжать? — по-французски спросил чиновник у Мациевича.
— Ты что думаешь — меня обдурить просто? — раскипятился Заикин. — Али я копейку к копейке сложить не смогу? Да я чемпионат борцовской три года держал! На полтинник ни разу не ошибся при любых расчетах!
— Успокойтесь, Иван Михайлович, — сказал Ма-циевич. — Эти цены назначает сам Анри Фарман, а мсье только перечисляет их.
— Но это же грабеж средь бела дня, — растерялся Заикин. — Неужто их совесть не мучает?
Чиновник снова уткнулся в прейскурант и монотонно забубнил.
— Аппарат системы «Фарман» — тридцать пять тысяч франков, — переводил и записывал Мацие-вич. — Запасные части и ангар...
