Рауль Мир–Хайдаров - Жар–птица
Солнцев жил в центре. В назначенное время Нуриев нажал на кнопку звонка. Дверь ему открыл молодой полнеющий мужчина с рыжей бородой. Из кухни спешил навстречу Ленечка. Он обнял Нуриева, представил человека с бородой — сокурсника Ленечки по институту, но Нуриев его не помнил.
— Хозяйки нет дома. Жара. Она с детьми на даче. У меня их двое: мальчик и девочка, правда, еще совсем маленькие, я ведь поздно, почти в тридцать женился,— говорил Ленечка.
Когда сели за стол, Ленечка налил рюмки, и они помянули Чипигина. Разговор особенно не клеился, вспоминать веселое было как–то некстати, а о грустном говорить не хотелось. Ленечка с рыжебородым вспоминали студенческие годы, и неожиданно всплыло имя Галочки.
— Где она сейчас? — спросил Нуриев. Рано или поздно он все равно задал бы этот вопрос.
— В Ленинграде,— ответил Солнцев и тяжело вздохнул.
— Почему ты на ней не женился? Бучкин писал тогда, что у вас, похоже, дело идет к свадьбе.
— Я ведь тебе подробно написал об этом, пытался объяснить…
— Я получил эти письма, но читать не стал…
— Ах, вон что, так ты, Раф, не знаешь, сколько я пережил?!.. Не приведи господь никому…— Значит, начинать надо все с самого начала…— Ленечка расстегнул ворот рубахи.— Что ж, слушай. Хочу, чтоб ты понял меня… Познакомил с Галей меня и Чипигу ты сам в «Большевике». Она знала, что мы твои друзья, земляки. Встречая нас с Чипигой в институте, часто спрашивала о тебе: нет ли каких вестей. Летом у нее была трехмесячная практика. Она попала к нам в Мартук. Чипига все лето пропадал то на каких–то сборах, то на соревнованиях. Он тут быстро занял место Мандрицы в команде. Кроме меня, у нее знакомых в Мартуке не было, и я, естественно, старался помочь ей. Нашел квартиру, по субботам брал у отца служебную машину и отвозил ее в город. Она постоянно расспрашивала о тебе: где мы купались, где ловили рыбу, куда ходили танцевать. Мы даже не раз бывали у тебя дома, и Сафура–апа поила нас чаем из самовара. В общем, целое лето я был рядом с ней. После обеда, когда она заканчивала дела в поликлинике, мы уезжали купаться и загорать на Илек, а вечером каждый день ходили в парк на танцы. Если ты не забыл, она могла танцевать сутками. Бывала она и у меня дома. Моих родителей она просто очаровала. Однажды меня пригласили на свадьбу к родственникам, и я пошел туда с ней. Свадьба ей понравилась, она танцевала, была в центре внимания, что ей обычно удавалось без труда. Но когда мы возвращались, вдруг заплакала и сказала, что когда ты вернешься, она уже будет старухой. Говорила, что сердцем она еще надеется, что у вас что–то будет, но разумом понимает, что это все, конец, у вас разные судьбы… Ты знаешь сам: не влюбиться в нее было невозможно. Честно говоря, каждый день я не мог дождаться послеобеденных часов, когда мы уезжали на Илек. Пожалуй, в то лето я изменился как никогда, даже ходить и говорить стал как–то иначе, лучше. Но я влюбился в нее спокойно, безнадежно, как влюбляются в кинозвезду. Я понимал: вернемся мы в город, все встанет на свои места — у нее своя компания, в которую я и не мечтал попасть, у меня — своя. Впрочем, компании у меня никакой и не было, меня волновала учеба, твой пример меня страшил. Но в городе все пошло иначе, чем я думал: она часто звонила мне, просила в чем–нибудь помочь, мы продолжали встречаться…
Когда Галя отмечала день рождения, пригласила меня домой. Надо сказать, ваша компания меня так и не приняла, особенно язвил Бучкин, да и Ларины не жаловали — то ли помнили тебя, то ли я не ко двору пришелся. Но я на это не обращал внимания: для меня было важным, как относится ко мне она, важно, что она была со мной.
— Ну кому нужна твоя исповедь, Леонид Яковлевич, утомишь гостя,— пытался прервать Солнцева толстяк, но, глянув на Нуриева, осекся.
— Но не все было так ровно и гладко, как тебе может показаться. И на мою долю досталось. В тот год перевелись к нам из московского института несколько ребят из Грузии, там их то ли отчислять собрались, то ли они чего натворили — не знаю. В общем, оказались в Актюбинске. Верховодил у них Мишка Мебуки. И вот угораздило его тоже влюбиться в Галю. Парень отчаянный… не чета твоему дружку Черникову. Не давал он Галочке проходу ни в институте, ни в городе. Сколько раз он с дружками устраивал мне темную, когда я возвращался от нее,— не сосчитать. Однажды так избили, что Галя даже хотела заявить в милицию, но я отговорил, сам хотел поквитаться. И поквитался. Однажды я его без друзей застал, так почти месяц после этого он в больнице лежал. После больницы Мебуки взялся за старое, только теперь он поил шпану и натравливал на меня. Водились у него шальные деньги. Натерпелся я, Раф, всего не рассказать… Да вот, посмотри…— Ленечка встал с места и, подойдя к Нуриеву, показал шрам чуть ниже виска.— Кастетом шпана по наущению Мебуки…
Ленечка распахнул окно во двор, вернулся к столу.
— Может, то, что компания меня недолюбливала или, точнее сказать, не приняла, пошло на пользу. К Гале они относились по–прежнему тепло, видимо, считая, что я — ее очередная блажь. Но она не могла не чувствовать неприязненного отношения ко мне и мало–помалу отошла от компании. Мы проводили вечера вдвоем, часто ходили в кино, гуляли, бывали у нее дома. Ее комната выходила на парадное крыльцо. Мы уходили и возвращались в любое время, не мешая домашним. Она здорово изменилась после твоего отъезда, Раф. Засела за учебу, остыла к танцам — в общем, такой тихой, домашней тебе и представить ее трудно. Мы даже летом ездили отдыхать на море к ее родственникам, в Геленджик, и она представила меня там как жениха. Мне казалось, что все в моей жизни прекрасно… Тебе я об этом писал.
О тебе она никогда больше не заговаривала со мной, но, когда мы бывали у Лариных или у Черникова и если Бучкин начинал читать стихи, Галя потихоньку уходила в другую комнату. Однажды в Геленджике нам попалась на глаза афиша: «Вечер поэзии». Участвовали в нем несколько известных московских поэтов. Как она загорелась, как ждала этого дня, но в разгар вечера, где читали удивительные стихи, она вдруг заплакала, и мы ушли. Тогда она спросила: «Солнцев, скажи, я, наверное, ужасный и подлый человек?» Я, конечно, уверял ее в обратном. Этот вопрос она задавала потом еще не раз.
Когда она оканчивала пятый курс, мы решили пожениться, и на радостях я заранее объявил об этом событии. О том, что Старченко выходит замуж, казалось, знал весь город. Вообще–то всех удивил ее выбор. Ну, был бы Черников или Мебуки, кстати, пользовавшийся большим успехом у девушек… Кое–кто вспоминал тебя, за два года и ты успел оставить о себе память. И вдруг какая–то заурядная личность — Солнцев, комсорг института, ленинский стипендиат — все это не вязалось с шумной известностью Старченко…
— Давай выпьем за нее,— прервал вдруг Нуриев Ленечку.
Они чокнулись, но Ленечка не выпил, а только пригубил. Нуриев усмехнулся.
— В середине мая, когда в городе в каждом палисаднике зацвела сирень и до нашей свадьбы осталось чуть больше месяца, она как–то сказала мне: «Сегодня у одной девушки из нашей группы день рождения, и мы решили устроить девичник. Нужно быть там, иначе обидятся. Но и тебя жаль. Ты приходи попозже, вот ключ, подождешь, послушаешь музыку». Так и порешили. Я пришел часам к одиннадцати, но в ее комнате не было света. Я прождал с полчаса и решил пойти ей навстречу, хотя бы до моста. Разминуться мы не могли, а встретить ее в такое позднее время не мешало: привокзальный район не самый спокойный в городе, ты должен помнить. Когда я дошел до вагонного депо, еще издали услышал ее смех, смеялась она громко, счастливо, и я, порадовавшись ее настроению, заспешил навстречу. Шли они вдвоем, и хотя я не знал этого молодого мужчину, но сразу догадался: из цирка. Только на днях развесили рекламные щиты: «Икарийские игры — силовая акробатика». Такого рослого, с невероятной шириной плеч, с могучими бицепсами человека воочию я видел впервые в жизни; кажется, они не замечали меня, пока на меня не наткнулись, хотя я стоял на аллее под единственным, ярко горевшим фонарем.
— Меня, оказывается, встречают, Мишель,— сказала она, оборвав смех.
Мишель нехотя убрал с ее плеч руку,— тогда в нашем городе так еще не ходили. Он окинул меня неприязненным взглядом и, расплывшись в своей цирковой улыбке, обращаясь к Гале, словно меня и не было, сказал:
— Галочка, спасибо за приятный вечер. Никогда не думал встретить здесь такую удивительную девушку. До свидания, жду на спектакле.
Мы молча продолжали стоять на ярком световом пятачке.
— Что, шпионим? — вдруг зло, с вызовом спросила она.
Я понимал, что сейчас может произойти ужасное, непоправимое, и попытался сдержаться.
— Уже поздно, я шел тебя встречать… с девичника,— неожиданно язвительно сорвалось у меня с языка.
И тут ее словно прорвало. Она говорила мне такие гадости — не пересказать. Такой злой, возбужденной она, наверное, никогда не была. Но и я вел себя не лучшим образом. Вместо того, чтобы молчать и успокоить ее, сгорая от ревности и думая только об этом Мишеле, я спросил:
