Мартин Эмис - Записки о Рейчел
Как только мы оказались у него дома, Норман начал входить в раж. Именитые друзья моих родителей пытались вести себя так, будто считали Нормана пьяным; тот факт, что Норман столь очевидно не был пьян, являлся основой всего представления. Он спрашивал престарелого доходягу-философа, как складывается его половая жизнь; он похлопывал плоскогрудую второсортную поэтессу по спине, что-то злостно шепча ей в ухо под перезвон сережек. За обедом он воздерживался от тщательно отобранного столового вина, раздобыв себе пол-литровую пивную кружку, которую наполнял чистым «Бенедиктином». Его голос перекрывал остальные звуки, как голос уличного торговца-кокни. Он заложил сервиетку (да-да, это называется сервиеткой) за воротник рубашки. Он опускал лицо в тарелку и всасывал суп, вытянув губы. Он рвал мясо голыми руками. Он опустошал целые тарелки маринованных огурчиков и орешков кешью, опрокидывая их в рот. Он пил кипящий кофе прямо из кофеварки, не моргнув глазом.
После обеда я погрузился во вращающуюся пустоту. И все-таки, лежа в туалете на полу, нежно сжимая унитаз в своих объятиях, я слышал устрашающие звуки голоса Нормана, пронзительные завывания, доносящиеся снизу. Думаете, это было что-нибудь особо непристойное, да? Между тем это было примерно следующее (я не мог разобрать слов, пока Норман не дошел до последнего, как мне показалось, куплета):
Жил нечестивый принц Баран
В овечьем королевстве…
Постепенно замедляя:
Овечку трам… пара… рарам…
Лишил… овечьей… чести.
Я мог расслышать звуки неуверенных аплодисментов. Но это был еще не конец. Норман продолжил:
Ноооооооооооо тут
Явился вдруг мясник
И уволок с собою
Овечку с принцем на шашлык.
Икая с перепою.
Эту строфу из девяти строк он повторил пять раз. Затем раздалось шарканье и хлопанье дверей. Когда полчаса спустя я вышел, Норман был на площадке, терпеливо дожидаясь, пока освободится туалет. Он шагнул вперед и положил руки мне на плечи, будто хотел придать мне устойчивость.
— Твой отец уехал, так что я постелил тебе на диване.
Он вгляделся мне в лицо и вдруг, откинув голову, зашелся жутким, демоническим смехом.
«773-44-17».
— Алло, доброе утро. То есть я хотел сказать: добрый день. Могу я поговорить с Рейчел Ноес?
Тишина.
— Алло, Рейчел? Меня зовут Чарльз Хайвэй. Может, ты помнишь, мы встретились на вечеринке, которую ты давала в прошлом месяце. Потом, через несколько дней, мы…
— Да, я помню.
Я дал ей время, чтобы она смогла издать радостный вопль и сказать: «И хочу, чтобы ты знал, что я чертовски рада слышать твой голос».
— Отлично, — сказал я. — Чем сейчас занимаешься?
Как будто отвечая престарелому родственнику, она сообщила:
— Готовлюсь к экзамену.
— Какое фантастическое совпадение! Я готовлюсь в Оксфорд. Ты где?
— Бэйсуотер-роуд.
— НЕТ! Я тоже! А где именно?
— Со стороны Холланд-парк.
— О, ха, это правая сторона Бэйсуотер-роуд.
— Нет, она слева.
— Нет, нет, — я неловко фыркнул. — Я хотел сказать: правильная сторона. Верная сторона.
— Что?
Бросить трубку?
Нет. Не суетись.
— Э-э, послушай, не стоит об этом. Скажи, ты будешь там завтра? Отлично, тогда почему бы мне не подойти туда, когда вы закончите, то есть когда? В полпятого?… В четыре? Встретимся и, может, сходим куда-нибудь выпить чаю? — Последовала пауза. Под мышками у меня защипало. — Что ты на это скажешь?
В обычном случае я бы придумал какую-нибудь оговорку, чтобы облегчить ей отказ, что-нибудь вроде «если ты, конечно, не работаешь». Или назначил бы встречу на более удаленный день, чтобы она могла дать уклончивый ответ, сославшись на неопределенность планов. Но сейчас я хотел бить наверняка, ведь я столько над этим работал. И тогда она заговорила.
— Хорошо… Почему бы нет.
Почему бы нет. Она, наверное, захочет, чтобы я заплатил за ее чай.
— Понятия не имею, почему нет. Так ты будешь там в четыре?
— Да, и…
— Хорошо. Тогда до встречи. — Я швырнул трубку и остался стоять на месте, так и застыв в скрюченном положении. Интересно, как ей понравилась моя резкость? Если применить Закон Нормана, что бы я сам почувствовал после этого? Скорее всего, поставил бы неотесанного придурка на место.
* * *Вторник, полдень. Я неподвижно лежу в ванне, как старый грязный аллигатор, — не моюсь, лишь отмокаю и строю планы.
Что я надену? Черные ботинки? Голубой в полоску костюм или черный вельветовый с такими трогательными кожаными заплатками на локтях? Какой образ я выберу? За те два раза, что я с ней виделся, я подверг себя нескольким глобальным личностным преобразованиям, оказавшись, наконец, где-то между немногословным и непроницаемым страдальцем и хитрым, словоохотливым, демоническим, насмешливо-циничным и ищущим смерти нигилистом. Остановиться на этом или попытаться создать новый образ?
Почему Рейчел не даст понять, что она сама за человек? Я теряюсь в догадках. Если б она была хиппи, я бы говорил с ней о наркотическом опыте, знаках зодиака, картах таро. Если бы она придерживалась левых взглядов, я бы делал несчастный вид, ненавидел Грецию и ел консервированную фасоль прямо из банки. Если б она была спортсменкой, я бы играл с ней… в шахматы и в нарды. Только не говорите, что она именно та девушка, которая должна показать мне, какая эгоистичная глупость — делить людей таким вот образом; не говорите мне, что она намерена, приняв вызов, разложить меня по полочкам, распознать мою сущность и выставить ее в комическом свете. Я этого не переживу.
Я начал мыться, вычищая свои отверстия; если не содержать их в порядке, все пойдет вразнос. Куча работы — от выскабливания ноздрей до намыливания пупка. Конечно, жизнерадостно думал я, мне точно известно, что моя обеспокоенность тем, что это тело может сыграть в ящик, — просто внутренние страхи (об этом, кстати, стоит поразмыслить), но знание того, что это лишь страхи, совсем эти страхи не облегчает.
Используя расческу и пальцы, я причесал лобковые волосы. Это было правильно — привести себя в полный порядок перед встречей в Рейчел, ведь никогда не знаешь, какие сюрпризы тебе может преподнести жизнь. Однажды вечером в прошлом июле: в 10.05 на станции метро «Белсайз-парк» девушка велела мне убираться, пока она не позвала полицию; в 10.17 я лежал на полу — между нетронутыми чашками еще горячего чая, — помогая ей стащить свои грязные трусы. Надо признать, что девушка была весьма уродлива, а раздевшись, пахла гнойными язвами и разрытыми могилами, но все равно — надо быть готовым ко всему. У Джеффри была теория, что симпатичные девчонки любят секс больше, чем страшные. Возьмите хотя бы Глорию, с которой я виделся только вчера. Да, я отлично проводил время в Лондоне! Казалось, Оксфорд остался далеко-далеко, где-то в детстве.
Я обмотался полотенцем, на носках добежал до своей комнаты и, весь дрожа, скорчился у огня (все то, чего доктор Миллер советовал мне избегать). Рядом с моей комнатой тоже была уборная, на данный момент слишком грязная, чтобы ею пользоваться. Я мог бы вылизать ее, думаю, на следующей неделе, что будет, кстати, неплохим способом отблагодарить Джен и Норма.
Я вытерся, обсыпал себя с ног до головы тальком и влез в свои самые нескромные трусы. Опустив глаза, я оглядел впалую грудь, небольшой аккуратный животик, выступающие бедра, абсолютно безволосые ноги — совсем неплохо, хочу вам сказать. Одеваясь, я думал о том, какие доработки необходимо произвести в комнате. Я не мог быть столь же небрежен, как в случае с Глорией. Сто к одному; что мне не удастся заманить ее хотя бы в дом, не говоря уже о спальне, но по-любому все должно быть… как надо. Я собрал разбросанные блокноты и папки, почесал подбородок.
Не зная ее музыкальных вкусов, я решил не рисковать; все пластинки я сложил в две стопки; наверх первой положил «2001: Космическая Одиссея» (беспроигрышно); наверх другой (после недолгого раздумья) — подборку стихов Дилана Томаса в исполнении автора. Влажные салфетки — подальше от кровати: оставить их на стуле у кровати все равно что повесить плакат: «Я дрочу столько, сколько вам и не снилось». На кофейном столике были представлены пара текстов Шекспира и журнал «Тайм-аут» — интригующая дихотомия, возможно, но боюсь, что… нет, это не пойдет. Тексты были замусоленными и покоробленными после целого года таскания их с собой в школу. Я заменил их книгой Блейка издательства «Темз энд Хадсон» (опять же, беспроигрышно) и «Поэзией медитации», которая на самом деле была научным трудом по метафизике, хотя, если судить по обложке, могла бы оказаться и сборником стихов битников: пусть Рейчел интерпретирует это, как ей больше нравится. К сожалению, на обложке «Тайм-аута» красовалась стройная девушка с черными сосками. Тогда что вместо? Хватит ли у меня времени, чтобы выскочить и купить «Нью стейтсмен»? Пожалуй, нет. Я оглядел комнату. Что-нибудь неуместное, цепляющее взгляд? По истечении четверти часа я решил положить рядом с подушкой книгу Джейн Остин — сдержанное «Убеждение», — лицом вниз, открытую ближе к концу. «Так легкое касание / Изменит мироздание».
