Гас Ван Сент - В Розовом
— Приплыли парни, Дорко! Доставай текилу и лаймы…
Вдруг из тени вырастает гигантская негритянка и приставляет к груди Федорко копье.
— Хорошую текилу, паршивец!
— О, дорогуша, я тебя и не заметил. Дивный вечерок, не правда ли?
— Нет, Баккара, не дивный. В мои ловушки не попалась ни одна пантера! Еще хуже: за весь день так и не выследила беглую рабыню!
— Как жаль, дорогая! Не выпьешь ли…
— Выпью.
«Парни» в бархатных плащах выходят на берег с тюками и шкурами, ведя за собой миниатюрную восточную женщину лет тридцати. Ее глаза завязаны, фигура укутана в зеленый шелк, лицо закрыто желтым бантом.
— Вот твоя новая рабыня, Йоланде Негрита.
Федорка разливает…
Отрываюсь от «ВЕЛИКОГО ЧЕРЕПА» и слушаю, как гудит моя электрическая пишущая машинка.
За окном проезжает машина со сломанным глушителем. Вдали раздается чей-то крик. Знакомый голос. Как у Джека или Феликса. Гм…
Представляю себе, как Феликс бьется в конвульсиях перед «Горой грома». Странно: я то вспоминаю о нем, то забываю. Бывает, все вроде в порядке, а бывает, что и поплачу. Иногда я просыпаюсь в слезах, потому что плакал во сне.
Я не знаю, как жить дальше.
После его смерти прошло уже довольно много времени, но я с тех самых пор ни разу не выходил из дома, если не считать съемок инфоролика в Лас-Вегасе, поисков Джека и посиделок в «Зеваке». Правда, есть телефон, по которому я говорю с друзьями о Феликсе.
А еще ко мне приходят в гости журналисты. Некоторые вообще поселились у меня на деревьях — возле моего дома в викторианском стиле с видом на Саскватч. Они сидят на верхних ветках, заглядывают в окна второго этажа и иногда щелкают фотоаппаратами. Ждут, когда что-нибудь произойдет. Да, знаю, такая у них работа. Иногда мне хочется с ними поговорить, познакомиться. Надеюсь, они пишут хоть что-то хорошее и не слишком муссируют неприятные моменты, связанные со смертью Феликса. Но, конечно, это не так. По-моему, они пишут все, что вздумается. Им нужен какой-то угол зрения, а тут все слишком скучно.
Я выхожу из дома и задираю голову к ближайшей сосне:
— Эй!
В ответ раздается:
— Что «эй»?
Я чувствую себя Джоном Мюиром, который разговаривает с деревьями.
— Эй, наверное, ваши дети сейчас по вам скучают.
Молчание.
— А помнишь сверхскоростной экспресс? — спросила меня Сью [37] по телефону.
До сих пор слышу, как он летит по рельсам.
Я хорошо помню то время, когда мы продвигали ролик про «Флэймекс». Мы ехали на экспрессе со скоростью сто двадцать миль в час; вокруг Феликса толпились стайки молоденьких японок и совали ему записки.
Записки вроде: «Я думаю — вы хороший человек. Я хотела бы познакомиться с вами и ваша семья». Они были в него очень влюблены. Влюблены, но не любили.
Элизабет Кюблер-Росс (как я слышал) писала, что не нужно отчаиваться, потому что, умирая, на самом деле мы не умираем. Трудно объяснить. Чтобы понять, что имеется в виду, нужно прочитать ее книгу. Между прочим, она несколько десятков лет исследовала смерть и умирание.
Интересно, почему она написала, что мы не умираем? Наверное, это значит, что мы и не живем.
Спрошу у Джека.
Джек объясняет:
— Жизнь — это типа вода, а наша личность — это как пруд, отгороженный плотиной. Когда мы умираем, плотина рушится, и тело сливается со всей остальной водой.
Звонит продюсер из Лас-Вегаса. Связь плохая, потому что он в самолете. Он хотел сказать, что ему очень нравится наш последний проект, где мы рекламировали сабли с автографами от Кении Сэйбина. Но я понимаю, что хочет он совсем другого: проект оказался прибыльным, и ему нужно продемонстрировать заинтересованность.
На секунду к линии подключаются двое младших менеджеров:
— Мы очень верим в этот проект!
У меня чешется язык спросить: «Да что вы?» Но я не хочу показаться неблагодарным. Я рад, что сделал их счастливыми. Если они счастливы, то счастлив и я.
Продюсер говорит:
— Мы на правильном пути, и если все пойдет по плану, мы с легкостью… с-с-с-с… — Это громкое шипение сначала даже пугает своей неожиданностью. Очень образно получается: только в жизни что-то начинает складываться, все обрывает какое-то «с-с-с-с».
После ухода Феликса я стал другим. Да, я изменился. Раньше было одно и то же, но теперь все по-другому. Теперь появилось «с-с-с-с». Я вижу, сколько пустячных и бессмысленных дел меня ждет на пути к концу. Когда-то рядом был очень дорогой мне человек. Но он исчез при странных обстоятельствах, и теперь все не так, как раньше.
Феликс говорил об инопланетянах. Спрошу-ка я о них Джека. Он их называет «Немо». Гм… Мурашки по коже.
Надо узнать, какая у Джека фамилия.
Мы очень любили Феликса. Феликс всегда знал, что делать, когда у остальных кончалось терпение. Он любил людей и никогда не терял надежды. Он всегда контролировал ситуацию и находил нужные слова, а если возникали проблемы, придумывал, как их решить. Он выходил из себя только тогда, когда не мог кого-то помирить. Он так не любил ссоры, словно они нарушали гармонию всей жизни. А он гармонию создавал.
Однажды Феликс сказал мне, что на самом деле инопланетяне — это мы. Откуда он это знал?
— Они — это мы, и они пытаются до самих себя достучаться. Но как бы сильно они ни хотели с нами поговорить и все объяснить, они не могут этого сделать. Или не хотят. А когда мы изменим свое отношение к жизни и наконец поймем, что они рядом, они нам откроются. Они придут. И мы словно родимся заново. Вознесемся на новый уровень…
Может, смерть и есть переход на другой уровень… Интересно, куда делись Двое. И что там с Мэттом и Джеком.
Привет, брательник!
Как дела? Что до нас, братан, мы не в восторге от проекта Розовое-2 [38] и что ты теперь тусуешься в другом измерении. А нам что делать?
Нас уже много кто ищет. А Мэтт потратил все деньги, в основном на машины и другую фигню. Правда, еще он купил одной местной банде музыкальную технику, но назад мы ничего не получим.
В общем, можешь бухтеть, братан, но мы думаем разбежаться. Только вот кинчик доделаю, а то буду в полном дерьме. И сам себе слово дал, что кончу. Уже почти кончил.
Ну что, похоже, придется разгребаться самим. Страшновато, мы ж не понимаем, что делаем.
Кстати, ты должен увидеть наши комические номера, это что-то с чем-то! Думаю, как-нибудь встретимся.
Мира, любви и всякой прочей радости!
Джек.
Глава 8
Я лежу на маленькой кровати, на синтетической подушке. В окно видно, что я на четвертом этаже в большом городе. Мы не можем отсюда уйти. Нельзя. Обслуживающему персоналу и психологам можно. Они приходят и уходят. А мы остаемся. Это часть терапии. По коридору идет один из нас — Лонни. Он на секунду останавливается у моей открытой двери. Дверь закрывается только тогда, когда вечером выключают свет. Лонни говорит: «Привет»? — и поправляет очки в дешевой черной оправе. Оправа сломана и сидит криво. У Лонни какой-то странный полузадушенный голос, как у Микки Рурка. Он распутывает каждую фразу будто узелок, долго переваривает смысл и звучание каждого слова, не произносит звуки, а протаскивает их через горло. «Да, я, видел, тебя, внизу… и, хотел, поговорить, с тобой, об, этом, месте, узнать, что, ты, думаешь… э… ну, в общем, так: как-нибудь, надо, поговорить, и, может, подружиться…»
Заводить тут дружбу не входило в мои планы.
У нас всего четверо белых, и мы двое из них. Остальные — негры или латиноамериканцы, что очень хорошо, хотя и непривычно. Черные лучше белых. Дружнее. Мои два соседа по палате — черные. Мне тоже кажется, что я черный. Но это не так. Я не черный. И, наверное, никогда им не буду.
Мы собрались здесь, чтобы поговорить — в основном о себе или друг о друге, потому что больше говорить не о чем. Недавно тут появился один, хотел развести дискуссию о звукозаписывающем бизнесе. И так увлекся, что и не понял, что я этим тоже занимаюсь. Он был каким-то продюсером или как там у них это называется и все распространялся про новые группы и пластинки. Не успел моргнуть, как оказался за дверью наружу, которая нас пугает и манит. Там его ждали большие сделки, наверное. Вот что бывает, когда говоришь не о себе или других, а о всяких пластинках. Если думать только о внешнем мире, оказывается, что здесь делать нечего, и ты просто встаешь и уходишь.
Получается что-то вроде слета, на который мы съехались, чтобы узнать, кто мы такие {узнать о своих сверхъестественных — или обычных — способностях). Мы все разные и в то же время одинаковые. Мысль о том, что можно выйти через парадную дверь, теплится в каждом из нас. Но некоторые не выходят, потому что боятся того, что там, снаружи. Другие хотят выйти, но не могут, потому что им нужно выбирать: или этот особняк, или тюрьма.
