Даниель Жиллес - Под сенью благодати
Бруно сидел спиной к огню, и обед казался ему просто восхитительным. Он ел все без разбору, любовался Сильвией и много говорил — с необычайной, чуть опьянявшей его легкостью. Хотя забавные истории из жизни коллежа он рассказывал Юберу, однако предназначались они для Сильвии. Впрочем, она, видимо, догадывалась об этом, так как часто вознаграждала его легким смешком. Она ничего не говорила, зато Юбер, который сам окончил «Сен-Мор», оживился и предался воспоминаниям. В конце обеда он рассказал, громко смеясь, одну довольно скабрезную историю; заметив, однако, что жена не разделяет его веселья, он повернулся к ней.
— Я забыл, — сказал он, — что Сильвия не любит вольностей. Она у нас немного ханжа, верно, душенька?
Он хотел было погладить ее по руке, но Сильвия — правда, без подчеркнутой резкости — встала из-за стола. Он подмигнул Бруно.
Около десяти часов Бруно заговорил о том, что ему пора в «Сен-Мор». Сильвия предложила Юберу отвезти юношу в автомобиле, но Юбер не выказал на этот счет ни малейшего энтузиазма. А почему бы Бруно не переночевать в Булоннэ? Это будет куда проще. И он направился к телефону, чтобы предупредить преподобных отцов.
Он вышел; Сильвия и Бруно остались одни в гостиной. Они сидели друг против друга и молчали. Бруно, не спешивший прерывать молчание, курил и слушал, как гудит печка; Сильвия смотрела в пустоту. Порой взгляды и встречались, они обменивались улыбкой и снова погружались в свои думы. И, только услышав шаги Юбера на лестнице, они возобновили разговор.
Бруно провел ночь в комнате Жоржа. Кто-то — должно быть, Сильвия — положил фрукты и пачку сигарет на столик у изголовья кровати. Бруно сгрыз ранет и долго не мог заснуть.
Глава III
Холода, увы, кончились так же внезапно, как и начались и Бруно уже не мог кататься на коньках в Булоннэ. Однажды — это было в четверг — во время прогулки всем классом под проливным дождем он вновь очутился перед изъеденными ржавчиной воротами поместья; они были закрыты, и за ними виднелась размытая дорога, черные, набухшие от воды ветки деревьев, желтоватые, обезображенные оттепелью лужайки. Жорж решил сбегать домой без разрешения воспитателя, и Бруно остался стоять на страже. С дороги ему хорошо был виден пострадавший от сырости фасад дома, — Бруно постарался так стать между деревьями, чтобы одно за другим оглядеть все окна. Однако, кроме Жоржа, который несколько минут спустя появился на крыльце, он никого не видел; карманы Жоржа были набиты шоколадом и пачками сигарет. Бруно вернулся в коллеж с тяжелым сердцем: дотоле неведомая, безмерная, мучительная грусть владела им, и тем не менее она была ему приятна, так как напоминала о Сильвии.
Он влюбился в Сильвию с первого взгляда, но, потрясенный тем, что с ним произошло, в течение нескольких дней после ночи, проведенной в Булоннэ, избегал думать о ней. И все же образ молодой женщины то и дело вставал перед его глазами, ее звонкий смех звучал в его ушах, однако он не делал ничего, чтобы закрепить это в памяти. Правда, он как-то острее стал все чувствовать — радовался более бурно и сильнее огорчался, но он отказывался анализировать свое состояние, словно боялся вспугнуть вспыхнувшее в нем чувство. Целую неделю он не делал никаких записей в своем дневнике, потом вдруг в воскресенье открыл его и в радостном возбуждении исписал сразу три страницы. Достаточно ему было на мгновение увидеть Сильвию в холле коллежа, чтобы удостовериться и на раз отдать себе отчет в том, что он любит ее.
Молодая женщина пришла за Жоржем, который, как и несколько других учеников, живших поблизости от коллежа, пользовался привилегией уезжать на воскресенье к родным. Бруно, не покидавший пансиона, провел этот день как во сне. Воскресенье почти полностью отводилось монахами под дорогую их сердцам «новую литургию»; но ни исполнение на органе большой мессы, показавшейся ему, впрочем, бесконечной, ни монотонное пение во время вечерней службы, ни запах ладана не могли заставить Бруно спуститься с облаков на землю. Наоборот, это помогало ему быть наедине со своей любовью. В церкви, пока его товарищи дремали, он с сильно бьющимся сердцем повторял: «Я люблю ее! О, как я ее люблю!» Вечером ученикам пришлось присутствовать на «лекции-отдыхе», в устройстве которых изощрялся отец настоятель: какой-то миссионер, вернувшийся с Мадагаскара, бубнил им больше часа про свою жизнь среди мальгашей. Ученики шумели, двигали стульями, а Бруно улыбался.
Дни шли, неизменно скучные и холодные, такие похожие один на другой, но в противоположность остальным ученикам Бруно не впадал в апатию. С тех пор как он понял, что влюблен, он меньше стал ощущать свое одиночество. Наоборот, ему казалось, что одиночество — его друг, что оно помогает ему не расставаться с Сильвией, и он представлял себе, как она сидит в своей гостиной с книжкой на коленях. Дни его были заполнены размышлениями о владевшем им чувстве: он обнаруживал свою любовь в прочитанных страницах, олицетворял ее с внезапно возникшим образом, видел ее проявление в том таинственном огне, который жег его, доставляя удивительное наслаждение. И каждый вечер он записывал в дневник то, что открывало перед ним его растущее чувство.
Он сблизился с Жоржем в надежде, что тот будет ему рассказывать о жене брата. Но найти путь к сердцу Жоржа было нелегко, и педагоги, например, уже давно от этого отказались. Милый шутник, но довольно апатичный, любитель вкусно поесть, вечно лохматый и неопрятный, зато способный с прилежанием китайского мандарина целый день заниматься своими ногтями, Жорж был из породы лодырей и не интересовался ничем, кроме своих удовольствий и удобств. Он был в хороших отношениях со всеми, но ни с кем особенно не дружил, и если этот улыбающийся эгоист признал в конце концов Бруно своим другом, то вышло это до некоторой степени потому, что Жоржу надоело противиться его натиску. Постепенно Бруно стал совершенно необходим Жоржу: он одалживал деньги, давал списывать задания по математике, мог без конца говорить на самую интересную для Жоржа тему — о женщинах. Большой любитель журналов о кино, Жорж составил себе вполне определенное представление о женщинах: ему нравились женщины эффектные, полногрудые, легкодоступные. Впрочем, он твердо решил остаться холостяком.
— Понимаешь, — говорил он Бруно, — брак страшно усложняет жизнь. Ну, как можно двадцать или тридцать лет подряд интересоваться туалетами и хворями своей жены? К тому же они сильно меняются, эти девочки: едва только выйдут замуж, как даже самые милые начинают капризничать, дуться. Я это вижу на примере Сильвии.
— Она тем не менее производит неплохое впечатление, — заметил Бруно, решив не выказывать к этой теме слишком большого интереса. Но мысленно он внес поправку в слишком поверхностное суждение Жоржа: просто Сильвия — чувствительная натура, очень чувствительная…
— Конечно, — продолжал Жорж, — она производит неплохое впечатление, когда видишь ее так, время от времени. А вот поживи с ней под одной крышей, сразу обнаружишь, что она совсем другая, и, клянусь тебе, бывают минуты, когда хочется хорошенько стукнуть ее. Сегодня она целый день молчит, а завтра ей прямо нет удержу. И вечно у нее какие-то непонятные причуды: одно ей нравится, другое — нет. Так, например, она не переносит, когда решают кроссворды или дремлют в кресле. Представляешь? Юбер плюет на это и правильно делает… Учти, мне иногда бывает жаль Сильвию. Не так уж приятно девушке, которая всегда жила в городе, очутиться здесь, в глуши наших лесов. Но ведь никто не заставлял ее выходить замуж за Юбера, правда?
Эти рассказы, такие обыденные, казалось, могли лишь разочаровать, но у Бруно они вызывали восторг; вокруг этих пылинок рождались мечты, расцвеченные тысячью разноцветных огней. Так, из случайных разговоров с Жоржем, во время которых Бруно никогда ни о чем не спрашивал приятеля, он узнал, что Сильвии двадцать два года, что она вышла замуж два года тому назад и что, не принадлежа к числу «урожденных», была довольно холодно принята в семействе де Тианж. Жорж болтал, Бруно, глубоко уверенный, что никогда этого не забудет, с нежностью фиксировал в памяти, что Сильвия любит голубое, покупает дешевые украшения, которые выводят из себя ее мужа, много читает, очень расточительна и хорошо печет. В целом Жорж находил ее весьма бесцветной и ничем не примечательной.
— Должен признаться, — сказал он, — что, хоть не разделяю предрассудков моей семьи, но я не понимаю Юбера. Как он мог так увлечься Сильвией, чтобы жениться на ней? Ты знаком с нею. Ну, признайся, разве в ней есть что-то особенное? Правда, у нее очень милая мордочка, но ведь ее нельзя назвать даже красивой. А в плане сексуальном она — нуль! Попробуй сравни ее с Ланой Уилкокс…
И, покончив с Сильвией, Жорж вытаскивал из бумажника фотографию этой американской актрисы, перед которой он, по мнению богохульника Бруно, преклонялся с не меньшим пылом, чем отец настоятель перед девой Марией, Жорж подолгу рассматривал фотографию, подробно разбирая прелести актрисы. Вообще он был без ума от кино и охотно переносил в повседневную жизнь то, что видел на экране.
