Лев Сокольников - Саркофаг
Навсегда останется самой большой загадкой вот эта: почему отца направили выяснять дальнейшие отношения со своими вчерашними работодателями в гаубичный полк младшим телефонистом, хотя "стрелки его дороги" были переведены в штрафной батальон? Что, или кто его оберегал? Удивительный факт так и останется теперь тайной.
И стали его "орудиями борьбы с врагами" телефонный аппарат армейского образца и катушка с проводом. На службе врагам у отца был один вид тяжестей и состоял он из сигнальных фонарей, противоугонного башмака, холщовой сумки с пропитанием плюс "продукты натурального обмена" о которых упоминал в "Прогулках с бесом". В гаубичном полку всё было совсем другое, менее тяжёлое, но очень необходимое для успешной борьбы с врагом. К переносу тяжестей родителю было не привыкать.
Крохи информации о деятельности отца в Большой войне стали известны совсем недавно, через пятьдесят лет после окончания боевых действий. Позорнее этого факта в моей жизни ничего иного нет! "Рановато" заинтересовался отцовой войной: в его девяносто первый год. Отец заканчивал срок пребывания в видимом мире, и не понятно, по какой причине я засуетился с выяснением мелких подробностей в разделе: "война". Была моя вина в этом? Да, и очень большая! Только моя вина! Интерес к отцовой войне висел на волоске, девяносто лет — это всё же девяносто лет, его "часы жизни" могли остановиться в любую минуту. Свой интерес к отцовой войне хочу сравнить с синусоидой: жажда знать подробности растёт вверх, достигает пика, на пике знаний начинает казаться, что мне всё известно, и, удовлетворённый, съезжаю на заднице с "графической горки". Но к началу следующего "подъёма" оказывается, что, пребывая на вершине прошлого "пика" не всё выяснил. В провалах между горбами синусоиды, прошлые военные деяния отца меня никак не волновали, не вызывали "священного трепета". Очень много сходства с допросами у следователя: вот он опросил, записал, всё вроде бы ему ясно и понятно, но через какое-то время тянет подозреваемого на "предмет выяснений эпизода"…
Заметил удивительную особенность: не совсем праведные, с точки зрения патриотов, люди, почему-то получают от небес долголетие. Некая еврейская организация и до сего дня ищет всех, кто приложил руки к убийству евреев в ужасные времена взаимного уничтожения. Никакие другие пострадавшие народы не ищут своих обидчиков так упорно и настойчиво, как евреи. Этот факт — ярчайшее свидетельство миролюбия евреев! Сегодня преступники прошлого — развалины, слабо и плохо соображающее старьё, и судить их нынешними законами за старые грехи — грешно по меркам всех прочих народов. Кроме еврейского. Мы пришли во времена, когда "стоимость жизни" стала необыкновенно высокой, а цена собственно жизни обесценилась полностью. Как иначе, если сегодня за убийство себе подобного в отечестве нашем можно получить всего-то шесть лет вполне терпимой отсидки, но если хорошо потратиться на "доку-адвоката" — отсидка может оказаться "условной"
Прервать жизнь молодому злодею — весьма приятно, меня радует его страх перед смертью, а что взять со старика возрастом в девяносто прожитых зим и лет? Что ему "страх смерти"? Могу я влезть в сознание старика и прочувствовать его старым мозгом "страх смерти"? Какая ему разница: самому умереть через неделю, или кто-то поможет "произвести расчёты с жизнью" всего лишь неделей раньше? Быть "убиенному", или умершему естественной смертью — выбор для девяностолетнего человека не имеет значения. Тем более, что убийство совершается путём введения в вену отличного препарата швейцарского производства с очень "мягким" действием, очень похожим на действие обычного снотворного препарата. Разве не удовольствие уйти из жизни, уснув сном ребёнка? Да и то, что протекает у девяностолетнего, разве "жизнью" можно назвать? Может, поэтому не стоит убивать прошлых преступников? "Сроки давности по "приватизации" на сегодня определили, а за военные преступления — нет? Какая разница между "приватизацией" и "военными преступлениями"?
Оказывается, дело не в том, чтобы осудить и наказать старого маразматика, важна "идея о неотвратимости наказания". Но, повторяю: "неотвратимость" имеет силу ни для всех и не всегда. Она выборочная. Убить старого, бывшего злодея — дать бессловесный намёк молодому злодею:
— Смотри, и тебя такое ждёт, если ты…
Не убивайте древних преступников, кои перевалили девяностолетний рубеж! Не по собственному желанию они "дотягивали" до "порога" сроком в девяносто лет: кто-то Свыше даёт им долголетие! Поэтому вмешиваться жизнь его — идти против чьего-то желания. Оставьте место для "морали":
— Мы его пощадили, мы — гуманные! Все остальные примите во внимание наш гуманизм и вспоминайте о нём в нужную для нас минуту! Наш гуманизм — наша фора! — вот почему древнего преступника нужно всеми силами держать в этой жизни как можно дольше! До момента, пока он не взмолится небесам с просьбой об эвтаназии:
— Дайте умереть, тяжко мне жить! — и вместо смерти по приговору суда, ему нужно давать дорогие лекарства для дальнейшего пребывания на Земле. Это и будет самым ужасным воздаянием за прошлое.
Отец окончил пребывание в видимом мире возрастом в девяносто один год смертью праведника: в середине ночи разбудил сестру и попросил укрыть теплее:
— Холодно мне… — сестра укрыла отца двойной порцией одеял, а утром он был мёртв. Умер в полной тишине! Всёго лишь остановилось сердце, на которое он никогда не жаловался. Ни агонии, ни кинематографических скорбных сцен умирания, ничего такого, чем кормили меня в дешёвых советских фильмах. Молча ушёл отец, он всегда так делал. Молча уходил служить врагам, молча — на войну с ними, ничего и никому не сказал, уходя и в мир иной. Великое дело — "верность привычке". Почему бывший вражеский пособник, коллаборационист, вообще презренный человек, перешёл в иное измерение так, как не переходят в него иные, заслуженные и почитаемые в нашем мире, люди? Ни единой болезни, кроме удаления хирургическим путём ненужной в восемьдесят лет предстательной железы? Аденомы. Не была ли ему наградой хорошая и спокойная смерть? И если так, то за что и кем он был награждён? До последней минуты, теперь уже своей жизни, не перестану удивляться тому, как тихо ушёл отец в "мир иной". Во всём мире принято
предателям, изменникам, вражеским пособникам укорачивать жизнь понятным, прямым и ясным способом: "к стенке его! Пли"! Если мы всё же допускали "факты ротозейства и мягкотелости в борьбе с врагами" и разрешали им любоваться видимым миром, то небеса почему-то таким "недосмотренным" давали долгое и безмятежное, безболезненное проживание. При рассматривании таких фактов приходит нехорошая мысль: "долголетие — не благо для живущих, а кара небес, кою мы начинаем понимать в самой низкой, "околоземной", точке жития. Ага, это когда "одной ногой стоишь в могиле", но жизнь не хочет покидать тело до полной ветхости и всё превращается в мучения? Не идём ли мы против воли небес, убивая плохих?
Жалею, что мало расспрашивал отца о войне, а его короткие "боевые эпизоды" кои, опомнившись, вытянул вопросами, ничего героического к его войне добавить не могут.
Отец вернулся с войны награждённый всего одной медалью "За отвагу". К тридцати годам я, основательно порченный "властью советов", но всё же не дотягивающий до полного звания "советский выкормыш", только за год до ухода отца в мир иной снизошёл до расспросов о том, как и чем он заслужил почётную солдатскую медаль? Провоевать всего девять месяцев против вчерашних работодателей, а затем превратившихся в "ненавистных врагов" и заслужить в конце драки, когда и героизма никакого вроде бы и не нужно проявлять, почётную солдатскую медаль — для этого особое везение нужно!
Ни ранений, ни контузий с увечьями, ни единой царапины телу, ни совершение явных подвигов, кои могли быть оценены уважаемой солдатской медалью! Как могло быть такое за его малый военный срок!? Почему война щадила отца? В сотый раз задаюсь вопросом: по всем божеским, а равно и земным законам, он должен был сгинуть в первой же поездке при перевозе вражеских грузов! Пулей, бомбой или партизанской миной под рельсами! Но этого не случилось. Он был просто обязан быть убитым, как и старший телефонист в момент обстрела гаубичного полка вражеской артиллерией! Или стандарты на земле и на небе разные? Как-то спросил отца:
— Чем и как ты заслужил награду? За какие такие подвиги?
— Не было у меня подвигов, не делал я их… — он так и сказал: "не делал я их".
Это был ангельского характера человек, умный и незлобивый. Мог он чувствовать мою иронию? Пожалуй, "да" он всё же был отец. Отцы всегда слышат сыновей, какие бы сольные "песни" их сынки не исполняли. Сказано: "ученик не будет выше учителя". Отец понял моё издевательство, но не обиделся и в рассказе не отказал:
— Бои шли на территории немецких союзников. Я плохой знаток истории, можно сказать, что совсем никакой, и заявить, кто в тогдашней Европе был надёжным союзником немцев, а кто их терпеть не мог — не берусь. Вот, к примеру, венгры, союзники немцев? Как они выполняли союзнический долг? Честно, мужественно и героически? В монастыре совсем короткое время пробыл "унгарский" полк. Слово "унгарский" никому из жителей монастыря ничего не говорило: пришлые вроде, как и немцы, и всё же не совсем они. Очень скоро обитатели монастыря заметили, что "хунгары" злее немцев и говорят на другом языке. Злые "по природе" и без причин, чернее немцев и любят лошадей не меньше цыган. Кто и что мог знать о венграх в "пролетарском" монастыре? Да и после, через полсотни лет после войны, венгры возобновили союз и дружбу с немцами, но не со своими "освободителями". Как ни навязывала им свою "любовь" "страна советов", как не старалась быть "милой" полных сорок лет, так ничего и не добилась! Наверное, потому, что "постылой" была "страна советов" — и всё тут!
